– Восемь и семь десятых.

Двадцать метров до поверхности. Внезапно вода впе­реди темнеет, как будто на поверхности происходит солнечное затмение. Спустя мгновение темнота впереди превращается в гигантский палец: закругленный конец какого‑то цилиндрического сооружения, наполовину по­гребенного под песчаным наносом, покрытого губками и морскими водорослями, на расстоянии его округлые формы теряются в дымке. Навигация определяет высо­ту – примерно восемь метров.

– А я думала, оно плавает, – говорит Кларк.

Лабин тянет на себя рукоятку: «Вакита» выбирается

на поверхность рядом с конструкцией.

– Они его вытащили на мель, когда колодец пересох.

Значит, громадный понтон затопили. На верхней пло­щадке стоят балки и подпорки; леса виселицей тянутся к солнечному свету. Лабин осторожно проводит между ними субмарину, которая подчиняется ему, словно игла искусному вышивальщику. Приборы показывают, что подлодка вошла на арену, по краям которой стоят четы­ре таких цилиндра, образуя квадрат. Кларк различает их размытые водой контуры. Опоры и связующие фермы похожи на прутья клетки.

«Вакита» выныривает на поверхность. Вода потоком стекает с оргстекла, и мир снаружи какое‑то время подер­нут рябью, но его очертания быстро обретают четкость. Субмарина всплыла как раз под буровой платформой; ее подбрюшье походит на металлическое небо, простираю­щееся над ними не более чем в десяти метрах, которое с земли держит сеть несущих пилонов.

Лабин выбирается из кресла и хватает поясную сумку, висящую на крючке.

– Вернусь через несколько минут, – говорит он, от­крывая верхний люк.

Быстро поднимается по ступенькам. Кларк слышит плеск воды, доносящийся снаружи.

Он по‑прежнему не рад, что она поплыла с ним. Но Лени, не обращая внимания на все маневры Лабина, следует за ним.

Сквозняк, ворвавшийся внутрь через отверстие люка, холодит ее лицо. Поднявшись на обшивку субмарины, она оглядывается вокруг. Небо – та его часть, которую видно сквозь стойки и опоры, – серое и затянуто тучами; океан цвета пушечной бронзы простирается до самого горизонта. Позади Кларк слышатся какие‑то звуки. От­даленный пульсирующий рев. Слабый клекот, похожий на сигнал тревоги. Что‑то знакомое, но Лени никак не может сказать точно. Она поворачивается.

Земля.

Полоса песчаного берега примерно в пятидесяти мет­рах от корпуса установки. За линией прилива она видит низкорослые чахлые заросли кустов. Морены плавника, тянущиеся вдоль берега прерывистыми узкими полоска­ми. И неутомимо толкающуюся в берег приливную волну.

Она слышит голоса птиц, перекрикивающихся друг с другом. Об этом она уже почти забыла.

Это еще не Северная Америка. Материк расположен в двух, а то и в трех сотнях километров отсюда. А то место, где они находятся сейчас, всего лишь одинокий маленький архипелаг на Шотландском шельфе. И все же: увидеть живых существ без плавников и кулаков – Лени удивляется такой возможности; но еще больше удивляет­ся такой чрезмерной реакции при виде суши.

Крутая металлическая лестница поднимается по вин­товой спирали вокруг ближайшей опоры. Кларк ныряет в океан, не думая о капюшоне или перчатках. Атлан­тика отвешивает ей пощечину, открытая кожа ощущает приятное ледяное покалывание. Кларк так нравится это чувство, что до опоры она доплывает буквально за не­сколько гребков.

Лестница ведет на мостки, проложенные по всему периметру установки. Натянутые вместо перил канаты позвякивают под ветром; вся конструкция аритмично гремит и грохочет, словно огромная перкуссия. Лени подходит к открытому люку, заглядывает в его темное нутро: сегментированный металлический коридор, пуч­ки труб и оптоволоконных кабелей тянутся по потол­ку, подобно сплетениям нервов и артерий. Т‑образное пересечение в конце коридора уводит куда‑то в неиз­вестность.

Влажные отпечатки на мостках доходят до места, где сейчас стоит Кларк, и поворачивают налево. Кларк идет по следам.

Чем глубже внутрь, тем больше выцветают звук и видимость. Переборки заглушают шум прибоя и гром­кие крики чаек. Улучшенное зрение Лени пришлось как нельзя кстати – слабый свет снаружи хоть как‑то про­никал в коридор до нескольких поворотов, заглядывал в иллюминаторы, сияющие в концах неисследованных проходов, – однако уменьшение световой насыщенно­сти вокруг говорит Кларк о том, что она сейчас идет сквозь темноту слишком плотную для глаз сухопутников. Наверное, именно из‑за перехода к черно‑белому она не заметила этого раньше – темные полосы на стенах и под ногами могли быть чем угодно от ржавчины до следов азартной игры в пейнтбол. Но сейчас, следуя по последним смазанным следам, ведущим к люку, зияюще­му в переборке, она поняла, в чем дело.

Следы углерода. Что‑то сожгло всю эту секцию.

Пройдя через люк, она входит в чью‑то каюту, судя по стоящему здесь каркасу складной металлической кро­вати и прикроватному столику, одиноко притулившемуся у стены. Рамы и остовы – вот и все, что здесь осталось. Если тут когда и лежали матрасы, простыни или одеяла, теперь они исчезли. На всем лежал толстый слой черной жирной копоти.

Откуда‑то издали доносится скрип металлических пе­тель.

Кларк выходит в коридор и пытается определить, от­куда идет звук. Тот быстро затихает, но к тому времени у нее уже есть направление и маяк – слабый луч све­та, отражающийся от стены, идущий из‑за угла впереди. Когда Лени вошла в каюту, путь перед ней был темен и безмолвен, теперь же она слышит отдаленный шум волн.

Кларк идет на свет. Наконец она подходит к откры­тому люку, расположенному в основании трапа, ведущего наверх. Океанский бриз, проникая внутрь, обдувает ее лицо и доносит крики морских птиц и аромат аскофиллума[90], напоминающий запах мокрой резины. На какое‑то мгновение она, пораженная, замирает на месте: свет стру­ится с верхней площадки лестницы, его яркости хватает на то, чтобы снова сделать мир цветным, но вот стены все еще остаются...

«О!».

Полимер вокруг кромки люка покрылся пузырями и сгорел – остались лишь комковатые хлопья углерода. Из любопытства Кларк тянет колесо: крышка люка едва шевелится, мягко повизгивая при этом, словно негодуя на нагар, запекшийся на ее петлях.

Она поднимается навстречу дневному свету и полно­му разорению.

По своим меркам нефтяная платформа была неболь­шой – и близко не похожей на монстров размером с города, которые некогда толпились в океане поблизости. Очевидно, к тому времени, когда она была построена, нефть уже выходила из моды, а возможно, средств тут уже осталось слишком мало для более солидных инвестиций. Как бы там ни было, главный корпус платформы почти на всем своем протяжении имел в высоту всего два эта­жа. И вот теперь Кларк поднималась на его широкую, открытую крышу.

Палуба установки простирается на расстояние, рав­ное половине площади городского квартала. На дальнем конце располагаются взлетно‑посадочная площадка для вертолетов с пристроенным к ней лифтом и огромный подъемный кран, которому подрезали сухожилия; он ле­жит поперек крыши, согнутый под каким‑то невероятным углом; его помятые стойки и поперечные балки слегка помялись от удара. Копёр, установленный ближе, выгля­дит относительно целым, пронзая небо, словно прово­лочный фаллос. Кларк останавливается в отбрасываемой им тени, заходит в кабинку, из которой когда‑то управ­ляли платформой. Теперь это развалина прямоугольной формы, все четыре стены обрушены, а крыша и вовсе оторвана, валяется чуть дальше на палубе. Здесь рань­ше был пульт управления и электроника – Лени узнает очертания оплавленных приборов.

Разрушение настолько полное, что Кларк может про­сто перейти на главную палубу, переступив через остатки стены.

Все это пространство – видимость без всяких пре­пятствий и помех – тревожит ее. В течение целых пяти лет она пряталась в тяжелой, успокаивающей темноте се­верной части Атлантического океана, но здесь, наверху... здесь взгляд простирается до самого горизонта. У Лени такое чувство, будто она нагая, как будто она мишень, видимая с любого расстояния.