— Да грабить-то, обдирать людей!

— Ты замолчи, гаденыш! — зарычал Сысоев. — Моли бога, что пока цел… Я бы из тебя сейчас же за твои сволочные речи все жилы вытянул!

Проводив Сысоева, все полицаи, не понимая затеи Лозневого, с интересом сгрудились вокруг своего дружка в одежде десантника. Это был Афанасий Шошин из деревни Заболотье, служивший ранее лесником, а три дня назад добровольно поступивший в полицию.

Афанасию Шошину — не больше тридцати, но лицо у него землистого цвета, в мелких морщинках. Осмотрев его, Лозневой спросил своего помощника Живцова:

— Как на вид? Не староват?

— Ничего, сойдет!

Лозневому не хотелось рассказывать полицаям о своем замысле, но скрыть его не было никакой возможности. Коротенько рассказав о задуманном, Лозневой приказал связать Шошина и двигаться в Ольховку, хотя она и не лежала на пути в Болотное.

Под вечер были в Ольховке.

Здесь уже все знали не только о высадке десанта, но и о том, что вылавливать его выехали полицаи из Болотного. Весь день взволнованные ольховцы только и говорили о десанте. И вдруг они увидели полицаев в деревне…

Афанасий Шошин, со связанными назад руками, стоял на коленях в передних санях. Он делал вид, что порывается что-то кричать людям, выходившим навстречу из всех домов, но опасается конвоя. Один раз он успел крикнуть: "Товарищи!", но тут же получил удар кулаком в спину и едва удержался на коленях. А полицаи, встречая ольховцев, кричали:

— Парашютиста поймали!

— Вот он, краснорожий, допрыгался!

У нового пятистенного дома Ульяны Шутяевой стояли колхозницы. Они выбежали на улицу второпях: кто в накинутой на плечи шубенке, кто прикрываясь шалью, а иные в одних платьях, хотя и крепко морозило перед заходом солнца. Лозневой легонько тронул Шошина сзади за связанные руки, шепнул:

— Вот здесь, где женщины… Запомнишь?

— Запомню, — ответил Шошин.

Ехали медленно, и Шошин запомнил не только дом Ульяны Шутяевой, но и все постройки, все приметное, что было у нее на дворе.

На ночевку полицаи остановились в доме Анны Чернявкиной.

Вскоре сюда пришли Ерофей Кузьмич и Серьга Хахай. Лозневой коротенько рассказал им о том, как был пойман десантник, и осведомился, что говорят о десанте в Ольховке. Афанасия Шошина на всякий случай он не показал — тот лежал "под охраной" в горнице. Гораздо больше Лозневой интересовался обстоятельствами бегства из деревни семьи Логовых, о котором он узнал вчера по телефону от Серьги Хахая. Лозневой догадывался, что Логовы бежали в партизанский отряд. Но старик Лопухов и Серьга Хахай на все вопросы Лозневого только пожимали плечами да сокрушенно разводили руками: история бегства Логовых, по их мнению, была темная, как и ночь, когда она произошла…

Вечером около дома Анны Чернявкиной послышались крики и выстрелы. Затем около часа полицаи носились по деревне, осматривая дома, дворы, огороды, бани. Трое полицаев побывали и в доме Ульяны Шутяевой. Та перепугалась, спросила:

— Что случилось-то? Кого ищите?

Один полицай ответил ей с досадой:

— Десантник сбежал, сволочь!

— Сбежал? — ахнула Ульяна.

Осмотрев дом, полицаи ушли, но Ульяна долго не могла лечь в постель. Все думалось и думалось: "Сбежал! Все-таки сбежал! Вот молодец! Погибать бы парню!"

И она то сидела у печи, то ходила по кухне, не зная, как успокоиться от внезапной радости.

Она не знала, сколько времени провела в таком состоянии, как вдруг у окна, выходившего во двор, послышался скрип снега. Сердце Ульяны ударило шумно и тревожно. Сколько раз зарекалась не ночевать одна дома — и опять ночевала одна! В окно постучали. Ульяна замерла у печи. Опять легкий стук в заледенелое окно, а через несколько секунд — шаги на крыльце. Постучали в наружную дверь. "Не из отряда ли от Анфисы Марковны?" — беспокойно подумала Ульяна и торопливо приоткрыла дверь в сени.

— Кто здесь?

— Отвори, хозяюшка, свой человек!

— Кто — свой?

— Открой, увидишь! Окоченел я весь!

В ушах Ульяны зашумело от прилива крови: "Не десантник ли?" Кое-как она открыла дверь, а когда взглянула на незнакомца в избе при свете лампы, оторопела: действительно, перед ней стоял тот самый десантник, которого везли сегодня полицаи по деревне…

— Господи! — прошептала Ульяна. — Да как же ты?

— Повели по нужде в сарай, я и сбежал…

…Вчера Гобельман приказал Лозневому оказать немецким властям самое энергичное содействие в уничтожении партизан, действовавших вокруг Болотного, а для этого — узнать, где их лагерь, и послать к ним в отряд своего разведчика. Увидев Алешу Самохвалова, Лозневой понял: сама судьба помогала ему выполнить весьма трудный приказ немецкого коменданта. Лозневой знал, что Ульяна Шутяева была близким человеком Анфисы Марковны, и поэтому решил, что она должна бы знать, где скрываются партизаны.

Предположение Лозневого оправдалось.

Ульяна Шутяева указала полицаю Шошину путь к лесной избушке, где находился передовой пост отряда Бояркина (точного местонахождения его основного лагеря она и сама не знала). Ночью Шошин ушел от Шутяевой в соседнюю деревню, где в доме местного полицая его поджидал Лозневой. Здесь он снял с себя одежду десантника, оделся во что попало и стал опять лесником из деревни Заболотье.

— Найдешь эту избушку? — спросил его Лозневой.

— Мне леса знакомы!

— Скажешь, что тебя три дня назад вызвали в Болотное и приказали быть полицаем, — продолжал Лозневой. — Приказали! Не скрывай, так и скажи. Ну, а ты, как сознательный, не захотел служить полицаем и сбежал из Болотного. А как нашел избушку — сам придумай… Скажешь, например, что как лесник…

— Я найду чего сказать!

— Тогда слушай, что делать надо…

На рассвете Шошин вышел в Лосиное урочище.

Степан Бояркин, после встречи десанта, возвращался из штаба районного отряда. Только там, встретясь с товарищами по общему делу из разных мест, послушав их доклады на заседании райкома, он понял, какой огромный размах приняло партизанское движение по всей округе: оно уже полыхает, как огонь по лесным чащобам в сухое лето. Теперь же, когда пришла помощь из Москвы, оно могло принять еще больший размах.

Степан Бояркин ходил на лыжах плохо; он едва поспевал за партизанами. На коротких передышках в пути партизаны несколько раз заговаривали с ним о боевых планах на будущее: они чувствовали, что эти планы были намечены сегодня в Гнилом урочище. Но Бояркин упорно отмалчивался, хотя его так и подмывало поделиться с партизанами своими мыслями — и о том, какие предстоят боевые дела, и о том, какие радостные перемены ожидают район в ближайшее время: тяжело носить грустные тайны, но еще тяжелее радостные…

Увидев, что партизаны вновь остановились впереди и что-то рассматривают на снегу, Степан Бояркин прибавил шаг.

— Что здесь такое?

— А вот погляди, Егорыч, — ответил пожилой рыжеватый партизан Тихон Зеленцов. — Приходилось видать?

У комля толстой ели, на взрыхленном снегу, — мусор, звериные следы и застывшие капли крови.

— Куница? — догадался Бояркин.

— Она!

Перед Бояркиным вдруг встала картина жестокой ночной схватки… Ловкая и хищная куница быстро, но осторожно обшаривает еловый лес; она знает: белок много и у нее сегодня опять должна быть вкусная, любимая еда. Вот она подбежала к этой старой ели, и в ноздри ей ударил приятный запах свежего, жилого беличьего гнезда. Она знает: днем белка наелась еловых семян и сушеных грибов и теперь спит крепким, безмятежным сном, надеясь, что вход в ее дупло надежно закрыт мхом. Быстро прикинув, с какой стороны вход в дупло, куница бросается на ель, и через несколько секунд в дупле начинается смертная борьба. Но заканчивается она, по всем приметам, только на земле…

— Пропала белка! — сожалеюще сказал Зеленцов. — Она ведь как делает, эта куница? — продолжал он, приметив, что некоторые молодые партизаны не знают повадок хищного зверька. — Задушила белочку вот тут… Видите, как возились они на снегу? Задушила и волоком… Вот он, след, видите? И волоком ее обратно в дупло. Нажралась и завалилась спать в чужой квартире. Подойди мы сюда потише, я бы ее сейчас же ухлопал, даю слово!