29 о к т я б р я.

Сегодня ночью около соседней деревни взорвался артиллерийский склад. Жуткое зрелище! Говорят, что склад взорвала какая-то банда. След ее найден. На уничтожение банды брошена третья рота обер-лейтенанта Митмана.

1 н о я б р я.

Точно известно: рота Митмана погибла. Еще кладбище. Впрочем, найдены не все: несколько солдат, во главе с Митманом, пропали без вести… Неужели у бандитов?

Где же фронт?

2 н о я б р я.

Отдых закончен. На войне не разжиреешь!

Нас перебрасывают в другое место. Пишу на привале. Идем пешком. Грязь, холод, тоска!

…Вечер. Нашей роте отвели, вероятно, самый страшный участок на фронте. Мы — на вершине большой высоты, на русском кладбище.

Высоко и жутко.

6 н о я б р я.

Четыре ночи мы работали на кладбище: рыли ходы сообщения, делали дзоты, блиндажи и огневые позиции для противотанковых пушек, зарывали в землю танки…

Наши муки неописуемы. Я готов бы проработать год на каторге, чем несколько ночей на этом кладбище.

Кладбище старое — вся вершина высоты набита трупами. Нам приходилось вытаскивать десятки гробов, груды костей, и все это — темными, дождливыми ночами…

Мы выбросили вон мертвецов и залезли в их могилы. И живем в могилах. В нашем блиндаже сегодня осыпалась стена (здесь песок) и показался угол гроба. Вытаскивать гроб нельзя — испортишь весь блиндаж. Мы закрыли эту стену плащ-палаткой. Мое место у самого гроба.

Не могу писать: дрожат руки…

7 н о я б р я.

Сегодня был бой. На соседних участках наши несколько раз ходили в атаку под прикрытием танков, но бесполезно: русские стоят, как стальные.

Ночью выпал глубокий снег. Вероятно, зима. Неужели так рано? Я всегда с ужасом думал о русских снегах. Но сегодня я рад зиме: она покрыла все наши дела. Теперь не будем ходить по костям, и это уже хорошо.

Но гроб в блиндаже… Господи, хоть бы освободилось для меня другое место!

9 н о я б р я.

Я жестоко наказан за свои грешные мысли. Под Ленинградом погиб Эрих. Дорогой брат! Милый брат! Письмо пришло от соседки; мать лежит… Бедная мама!

10 н о я б р я.

Невероятно! Потрясающе! Сегодня русская радиоустановка передавала… Нет, верить ли? Да, приходится верить… Сегодня мы слышали голос Ганса Лангута, солдата из роты Митмана. Оказывается, несколько солдат, да и сам Митман, в плену у русских! Как они оказались там — непонятно. Ганс Лангут говорил, что русские… (далее тщательно затушевано чернилами).

11 н о я б р я.

Нас спасает разведка. Только что стало известно: завтра утром русские думают атаковать наши рубежи. Странная новость! Мы готовимся к отражению атаки. Работы много, а сил нет…

Говорят, я сегодня ночью бредил…

12 н о я б р я.

Уходят последние минуты этого ужасного дня. Был невероятно жестокий бой. Мы бежали с кладбища. Не все. Многие остались в чужих могилах… Час назад командир батальона майор Брейт расстрелял перед строем двух солдат из нашей роты за трусость в бою. Мне кажется, все наши ребята дрались как львы.

Думы, думы!…

14 н о я б р я.

Нет, теперь мне не страшен ад.

Более тридцати часов — без перерыва — шел бой за деревню, до которой мне нет никакого дела. Мы опять бежали. Устал так, что нет сил жевать хлеб…

Я еще жив, но счастье ли это?"

…Все прочитано. Остается сделать новую запись, может быть последнюю в жизни. Но о чем, в самом деле, писать? Нет, для дневника даже перед таким грозным событием, как новое наступление, Отто Кугель не имеет слов. Написать матери? Но матери нельзя писать, когда в голове такие черные мысли…

Отто Кугель поднялся со своего места и взялся за шинель. Один из солдат спросил:

— Ты хочешь, отнести письмо?

— Да, — угрюмо ответил Кугель.

— Захвати и мое!…

Несколько солдат, услышав этот разговор, обступили Кугеля с письмами.

— Отто, сделай одолжение!

— Я тоже боюсь выйти на мороз…

— Только захвати автомат, Отто…

Собрав письма, Отто Кугель взял автомат и вылез из душного убежища.

В этот момент над деревней догорала зеленая ракета. Свет ее был бессилен перед густой морозной мглой — он быстро ослаб, и Отто Кугель не успел разглядеть даже лес, стоявший за околицей деревни. А когда ракета погасла, вокруг стало так темно, хоть глаз коли…

В полдень около солнца, как часовые, стояли два светящихся столба, временами тянуло прожигающим до костей ветерком, а на полях с застывшими гребешками снежных волн играла поземка. К вечеру солнце осталось без присмотра и стало гаснуть раньше времени, — над землей появилась морозная мгла. Иней всюду был густ и пушист, точно песцовый мех.

По поручению командира полка лейтенант Юргин проводил в этот день недалеко от Скирманово полевые занятия с бойцами, которые хотели стать снайперами: надо было отобрать лучших из лучших стрелков, способных быстро изучить сложное снайперское искусство.

Закончив занятия, названные бойцами экзаменом, лейтенант Юргин провел коротенькую беседу, объявил, кого зачисляет в группу снайперов полка, и немедленно отпустил всех по своим подразделениям. Оставил он около себя только Андрея, который помогал ему проводить испытания кандидатов в снайперы.

— Пусть идут, — сказал Юргин, кивая на удаляющихся по дороге солдат. — Пойдем следом, поболтаем…

…За сутки после боя, по наблюдениям Андрея, Юргин изменился до неузнаваемости. Похоже было, что Юргин с привычной твердостью и убежденностью в своей правоте решил: за один вечер, когда искал Лену, он отстрадал столько, сколько положено ему судьбой на всю жизнь, и теперь на его долю осталась только радость. Андрей с трудом верил, что человек может измениться так за один день.

Раньше Юргин был нетороплив, угрюм и суров; глядя на него, многие почему-то именно такими и представляли себе всех жителей глухой сибирской тайги. Солдаты знали командира взвода как заботливого, умного и бесстрашного командира, но больше побаивались его, чем любили. Андрей видел Юргина таким, каким видели его все, хотя, по разным причинам, и был к нему ближе всех солдат. Получалось так, будто война освещала Юргина холодным зеленым светом ракет, в котором весь его внешний облик был далек от реального, а тут вдруг только две встречи с Леной осветили его обычным светом весеннего солнца, и он стал тем, чем был всегда. Встречи с Леной ничего еще не обещали, но Юргину и не надо было никаких обещаний; ему достаточно было того, что они произошли, хотя и случайно. К тому же радость последней встречи соединялась с другими радостями, которые принесла победа в последних боях, и от этого Юргин вспыхнул, точно алмаз от солнечного луча… Для всех солдат Юргин неожиданно стал проще, понятнее, ближе; все увидели его не только командиром, омраченным неудачами войны, но и человеком, наделенным простой, открытой и чистой, как родник, душой.

Для Андрея лейтенант Юргин всегда был командиром и другом, теперь стал другом и командиром. Андрей с восхищением, какое трудно скрыть, наблюдал в этот день за Юргиным. Тот все делал теперь с шуткой да улыбочкой; с бойцами разговаривал необычно много и весело. Эти перемены в поведении Юргина восхитили Андрея так, как если бы на его глазах, по чудесному велению природы, внезапно раскрылся бутон никогда прежде не виданного цветка. Но Андрей, бессознательно подчиняясь простой человеческой зависти, немного и взгрустнул, глядя на Юргина, — вспомнилась Марийка и свое счастье.

…Они шли тихонько лесной дорогой.

Взглянув искоса через поднятый, в густом инее, воротник полушубка на Андрея, Юргин сразу отгадал его грустные мысли.

— О жене думаешь?

— О ней, — со вздохом ответил Андрей. — Старики, слыхал, так говорят: воин воюет, а жена дома горюет. Как не думать? Но дело не только в этом…

— Боишься, чего бы не случилось с ней?

— Понятно. Жена без мужа — вдовы хуже.

Андрею было приятно, что Юргин завел разговор о Марийке. Но Андрей понимал: Юргин завел этот разговор не только потому, что сочувствует ему в разлуке с женой, но и потому, что самому хочется поговорить сегодня о женах, о верной любви…