— Видал, что вышло?

— С гранатой? Видал: ничего у тебя не вышло.

— Плохо видал! — мирно, со вздохом возразил Умрихин. — Моей же гранатой и меня же чуть не убило! Так и секнул было осколок по темю! Нет уж, видать, не наживешь долго с такой, как у меня, фамилией. Ну, как буду помирать, прихвачу с собой одну гранату. Кидать теперь умею. Научили. Отыщу на том свете того, кто придумал нашему роду такую фамилию, да так грохну, чтоб ему вовек не собрать свою требуху! И весь разговор с ним!

Сумерки быстро текли над землей.

Весь вечер полк закреплялся на рубеже для обороны. Больше двух тысяч солдат, растянувшись извилистой цепью на несколько километров, зарывались в землю с пулеметами, винтовками и гранатами. Для защиты рубежа, особенно большаков, по которым двигались немецкие колонны, артиллеристы устанавливали все полковые орудия и пушки из противотанкового дивизиона.

Всеми работами по созданию обороны непосредственно руководил капитан Озеров. Он носился по рубежу то на коне, то пешком, редко присаживаясь покурить. Он лично проверил, где были выбраны ротные районы обороны и их главные опорные пункты, как были отрыты основные и запасные позиции, где устанавливались орудия для стрельбы прямой наводкой. Капитан Озеров отлично понимал, что у немцев большое превосходство в мощности огня, с каким они обрушиваются при атаках, и поэтому особенное внимание обращал на то, как распределяются и маскируются на рубеже все огневые средства полка и какое взаимодействие устанавливается между ними. Всем командирам он давал строгий наказ, чтобы огневые точки были тщательно скрыты от врага до начала боя и только в нужные, решительные минуты и по возможности внезапно вступали в действие. По замыслу капитана Озерова, предстоящий бой должен был таить для немцев множество самых неприятных неожиданностей. Это в значительной мере могло восполнить недостаток в огневой мощи полка и, следовательно, хотя бы в некоторой степени уравновесить две силы, которым предстояло столкнуться на поле боя.

К наступлению темноты все основные работы были закончены. Не без суеты и ошибок, но все же, в конечном счете, каждая рота, а в ней и каждый боец заняли свои места на рубеже.

Озеров очень обрадовался, случайно встретив в третьем батальоне комиссара полка Яхно. Он видел Яхно первый раз за день. Комиссара полка вообще можно было встретить только случайно. Худенький, легкий, большой любитель пешей ходьбы, он от зари до зари бродил по разным подразделениям полка, всюду находя для себя дело.

В этот вечер комиссар Яхно, так же как и Озеров, не уходил с рубежа обороны. Он заставил работать всех своих политработников. Используя короткие перерывы на перекур, его политруки во всех ротах провели коротенькие собрания коммунистов и беседы с солдатами. Солдатам объяснялось одно: до тех пор, пока не поступит приказ об отходе, всеми силами задерживать врага.

Комиссар Яхно тоже обрадовался встрече с капитаном Озеровым и сразу потащил его в сторону от людей:

— Пойдем, капитан, отойдем дальше.

Сгущалась темнота. Трудно было разглядеть выражение лица комиссара Яхно, но чувствовалось, что настроен он бодро и даже немного восторженно. Задержав Озерова в лощинке, метров за сто от командного пункта третьего батальона, он встал перед ним, невысокий, легкий, в распахнутой шинели, сделал какой-то неопределенный жест рукой и заговорил, как всегда, быстро:

— Бой, да? Настоящий бой?

— Я думаю, что здесь будет настоящий бой, — ответил Озеров. — И у нас, кстати говоря, нелегкая задача.

— Но победа будет наша! — резко заявил Яхно, словно Озеров доказывал ему обратное. — Наша! — Он наклонился, сорвал какой-то бледный осенний цветок, едва приметный в темноте. — Я чувствую ее на расстоянии, как запах вот этого цветка!

Даже в полутьме было видно, как на светлом, еще моложавом лице комиссара блеснула улыбка. Озеров взял из его рук цветок, понюхал, ответил невесело:

— К сожалению, такой запах не все чувствуют, особенно на расстоянии.

Яхно схватил Озерова за пуговицу на ватнике.

— Не все? Ты это видишь?

— Вижу.

— Стой, пойдем вон туда! — неожиданно предложил Яхно и быстро, раскидывая полы шинели, пошел из лощинки на пригорок, где виднелся одинокий куст шиповника.

— В ватнике удобнее, да? — спросил он, поджидая тяжеловатого на шаг Озерова на гребне пригорка. — Надену и я. Ты знаешь, мне надо что-то простое и легкое.

Встав рядом с Озеровым, Яхно продолжал:

— Да, когда армия отступает четвертый месяц, не каждый способен сохранить хорошее обоняние. Иным кажется, что все теперь пахнет только кровью да мертвечиной. — Он неожиданно передернул плечами. — Но большинство бойцов верит в победу. И я тебе скажу: сегодня они верят даже сильнее, чем в первый день войны! Я это очень хорошо чувствую. Ты посуди: сколько сегодня прошли, сколько земли перекопали, а у всех такое настроение, что хоть сейчас в бой. Все или почти все уверены в успехе. А самое важное, по-моему, на войне — с каким чувством солдат идет в бой. Вот увидишь: завтра наши солдаты, а особенно коммунисты, будут драться, как львы! И победа будет за нами! Надо задержать немецкие колонны, и полк это сделает!

Слушая Яхно, Озеров впервые понял, почему его любят солдаты: в его чудесной вере, которую он рассеивал щедро, было необычайно много юношеского задора и светлого поэтического чувства, — такая вера действует на людей, как первый день весны.

— Драться будут, конечно, — согласился он с Яхно, — но в бою ведь действуют не только моральные силы!

— Я не очень-то опытный военный, — ответил Яхно. — Но я знаю, каким должен быть командир. Он должен думать, думать и думать, особенно до боя! — Он схватил Озерова за пуговицу на ватнике. — Думай! Мы должны сделать все, чтобы ликвидировать материальное преимущество врага! Смотри, — сказал он тише, — нам оказано огромное доверие…

— Я подумаю еще, — пообещал Озеров.

Спускалась ночь. Вдали, на флангах, небо багровело, там часто трепетали, как птицы, сигнальные ракеты, а перед рубежом обороны полка все погасло во тьме. У стрелковой линии слышался говор, позвякивание котелков — начинался запоздалый солдатский ужин.

Собираясь попрощаться с Озеровым, комиссар Яхно молча схватил его руку в темноте и сразу понял, что Озеров все еще держит в твердо сжатом кулаке сорванный цветок.

— Слышишь запах, да? — тихонько спросил Яхно.

— Слышу, — ответил Озеров шепотом.

— Ну, дорогой, желаю удачи!

Майор Волошин все время находился на командном пункте. Место для КП было выбрано позади батальона Лозневого, на опушке большого смешанного леса. Цветистой шторой он закрывал восток. Всю ночь саперы рыли здесь щели и делали блиндажи.

Вечером у майора Волошина еще теплилась надежда, что все части, подошедшие к переправе, за ночь успеют отступить за Вазузу, и тогда его полк, хотя бы на рассвете, тоже отойдет с рубежа без боя. Но через час после бомбежки от командира дивизии генерала Бородина прискакал гонец с плохой вестью — немецкие самолеты разбили переправу на Вазузе. По рассказам гонца, генерал Бородин принял все меры, чтобы восстановить переправу за ночь. После этого майору Волошину стало ясно, что боя не миновать: утром, когда только возобновится движение на Вазузе, немцы, несомненно, подойдут к рубежу обороны.

На рассвете майор Волошин вызвал к себе Озерова, который всю ночь провел в батальонах, и приказал отправиться к Вазузе.

— Узнайте, как там идет дело, — сказал Волошин. — Переправу восстанавливают, но когда начнется движение — неизвестно. Всеми работами там руководит сам комдив. Наши тылы, по его приказу, должны уйти за Вазузу вместе с дивизией. Лично проверьте, все ли наши тылы собрались у Вазузы, и точно узнайте, когда дивизия начнет переправляться. И возвращайтесь как можно скорее.

— Есть, товарищ майор!

— Можете идти.

Через несколько минут капитан Озеров уже скакал к Вазузе.