Они обрадовались, а ей опять не было письма.
— Да как же он тебе напишет-то, — сказала Феня, — когда он…
— Феня, — сердито крикнула тетя Соня, — иди скорей сюда!
Феня не договорила и пошла в дежурку. Встревоженная Зоя постояла, подумала и пошла за ней.
Подходя к дежурке, она услышала громкий сердитый голос тети Сони. Зоя остановилась.
— Что у тебя за язык? Знаешь — и молчи. Пожалуйста, прошу тебя, никогда не болтай ничего при детях…
Зоя столкнулась в дверях со сконфуженной, красной Феней.
— А-а, голубок прилетел, — приветливо сказала тетя Соня, увидев Зою. — Иди скорее, ты мне нужна. Садись. Так. Разинь ротик. Шире, шире. А-а-а. Хорошо. Горлышко здоровое. Сними рубашонку. Клавдия Петровна, дайте трубочку.
— Теть-Сонь, когда папа напишет?
— Папа?.. Дыши, дыши хорошенько! В правом легком чисто.
— А, теть-Сонь?
— Папа-то? Скоро, Зоечка, скоро. Глубже дыши. Ну, одевайся, все хорошо. Как Мик твой поживает?
Зоя оживилась.
— Он толстый стал, мурлыкает. Теть-Сонь, а что Феня знает? Вы сказали: «Знаешь — и молчи».
— Ничего она не знает, — смутилась тетя Соня, — так зря болтает. Ну, а чем ты кормишь Мика?
— Молоком, булкой, супом. Он очень молоко любит и мясо. Только сегодня повар не дал мне мяса.
— Пойди в столовую и скажи, чтоб тебе дали кусочек мяса для Мика, что я велела. Ну, беги, играй.
Зоя вышла встревоженная. Почему тетя Соня ничего не говорит? И что Феня знает? Может, про папу?
Об этом она думала целый день.
И сейчас Зоя сидела в классе печальная, смотрела в окно и старалась разгадать, что знают тетя Соня и Феня.
Вокруг шумели, спорили ребята. Они обступили изобретателя, который переписывал протокол, советовали, поправляли. Когда Подколзин попросил Зою дать обещание хорошо вести себя, она сердито отвернулась к окну и ничего не сказала.
После собрания переписанный протокол с торжеством понесли в пионерку.
В протоколе было написано:
ПРОТОКОЛ № 1
3-го пионерского отряда
Слушали:
Про плохое поведение ребят. Сорокина говорит, чтоб все хорошо строились, а то приходится ловить ребят за рубаху и ставить на место, а они убегают.
Еще про Ивина, чтоб он дал честное пионерское не подводить звено. Он сначала не давал, а потом дал.
Эмма Акосьян говорит, что ее звено обещало подтянуться.
Прокопец сказал, что он не знает, подтянется его звено или нет.
Лерман сказал, что он не будет говорить „сумафеччая дура“ и еще что нельзя сильно баловаться, а то не получим красное знамя.
Еще Миша-санитар обещал не драться.
А Голубева не обещала и ничего не говорила.
Постановили:
Чтоб ребята подтянулись.
Не говорить: дура, балда, форсунья и другие некультурные слова.
Все хотят получить красное знамя.
Третий отряд.
Третий отряд твердо решил взобраться первым на пик Сталина.
На другое же утро мальчики вскочили, надели трусы и майки и так взбили подушки и натянули простыни на кроватях, что нельзя было отыскать ни одной складочки.
И все-таки придирчивый Миша-санитар отыскивал какие-то невидимые морщинки.
— Ты как постелил? — придрался он к Чешуйке.
— А вот погляди, как, — похвастался Чешуйка.
— Перестели снова. У тебя морщит. — И неумолимый санитар тыкал в кровать пальцем, зловеще сдвигая густые брови: — Что? Хочешь соревнование сорвать?
Возмущенный до глубины души, Чешуйка сдернул простыню и натянул ее так, что она затрещала.
— Смотри теперь, справочное бюро несчастное!
— Ну, теперь ничего, — снисходительно сказал санитар.
Кроме того, он потребовал, чтоб полотенце ровненько свертывали и вешали на спинку, как раз посредине, сам же подбирал пушинки и бумажки с полу.
Раньше после умыванья одевались лениво, медленно. Наденут по ботинку и сидят, сидят, рассказывают друг другу разные истории. Спорят, штанами и рубашками размахивают.
А самое необыкновенное всегда рассказывал Миша-санитар. Натянет один чулок, про другой забудет и начинает:
— Ну, слушайте, робюшки. Вот один человек скрывался от милиции. Может быть, это был вор или еще кто, этого я хорошенько не знаю, только он прятался на чердаке. А дом был в пять этажей. И вот милиция лезет за ним на чердак. Что тут делать? Он на крышу — они за ним, он на трубу — они за ним.
— Да он бы, дурак, в трубу залез! — кричит Занька.
— В трубу, наверное, почему-нибудь нельзя было.
— Ну конечно, нельзя! Она ведь сеткой затянута, — догадывается Чешуйка.
— Ну вот, робюшки! Что тут делать? Стоит он на краю, деваться ему некуда. Он как прыгнет вниз!
— С пятого этажа? — ахают ребята.
— Ну да, с пятого, и прямо на мостовую.
— Ну, и что ж потом?
— Ну вот, лежит. Народ прибежал. Приехала «Скорая помощь». Все испугались, конечно. А он встал и пошел.
— Ну, уж это ты, Рябчик, заливаешь! — не верит Занька.
— Мне мама про это говорила.
— Не говорила, — кипятится Занька. — Спорим — не говорила!
— Ну, хочешь, спросим ее?
— Да что ж я в Москву, что ль, поеду спрашивать?
Сегодня ребята оделись дружно и побежали к столовой.
— Ой, я и забыл! — вдруг на ходу спохватился Подколзин. — Слушайте, робюшки, скоро будет военная тревога.
— Когда, Подколза? Когда?
— Неизвестно. Как только услышите горн и барабан, бегите в раздевалку, надевайте пальто, шапку, калоши, как на улицу, и бегом в зал.
— А зачем тревога?
— Вот чудаки! — крикнул Занька. — Да вдруг пожар, а мы не сумеем одеться и выбежать.
— А может, война, — сказал Чешуйка, — так надо проверить, умеем ли мы, как красноармейцы, одеваться.
— Чешуйка на войну собирается! — засмеялись ребята.
— Какой красноармеец нашелся!
— Вот еще что, ребята: Тонечка сказала, чтоб у всех на пальто пуговицы были и ботинки зашнурованы. Еще будут проверять уши и руки.
— Ой, робюшки, звонок!
Вожатые построили звенья, поправили каждому воротничок и проверили, как зашнурованы ботинки.
Все классы удивились: третий отряд входил в столовую в стройном порядке, тихо и торжественно. Без споров все уселись на свои места. Санитар проверил, хорошо ли повязаны салфетки. И все это в совершенном молчании.
Когда Лерман с жадностью схватил руками сосиску, вожатая Эмма и все звено посмотрели так строго, что он поперхнулся, чуть не подавился куском и в смущении вытер жирные пальцы о штаны.
Занька не любил масла. Он сунул его под тарелку, но зоркая Эмма углядела. Тогда Занька незаметно приклеил масло к ножке стола. А уж Эмма подняла руку и просит нянечку Марусю принести новую порцию. Занька попытался было отнекиваться, но на него так зашикали и зашипели, что делать нечего — пришлось намазать и съесть.
Когда нянечка Маруся пришла убирать со стола, то от изумления поскользнулась и чуть не упала: тарелки стояли ровной стопочкой, чашки выстроились полукругом, а вилки и ножи лежали блестящими ровными рядами; на столах не валялось ни одного куска, а звенья держали сложенные салфеточки и тихо выходили.
Педагоги удивленно посматривали друг на друга.
Одна Тонечка довольно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает.
Вечером девочки пошли в душ.
Зоя вернулась в спальню последней.
Ее вещи были аккуратно уложены, чулки висели на перекладинке стула, подушка взбита и одеяло откинуто. Зоя удивилась. Кто это? Наверное, Сорока. Девочки таинственно переглянулись.
— Зоя, — сказала Сорока, — дай на минутку голышка. Ой, какой малюсенький! Я хочу ему шапочку связать.
— И мне покажи, — попросила Мартышка.
— Да иди сюда, Ида, — позвала Сорока.
Мартышка и Сорока уселись на Зоину кровать. Сюда же прибежали Эмма, Софрончик и другие девочки.