— Не может быть!
— Вот здорово!
Ребята вскочили, запрыгали, раскраснелись, заволновались.
Шутка ли? Родителей не видали три месяца.
— Тонечка, Тонечка! Правда, родительский будет?
— Правда, правда, пишите письма домой.
В классе водворилась полнейшая тишина, слышно было только, как пыхтел над письмом толстый Лерман да поскрипывало перышко у Сороки.
«Дорогая мама, — писала Сорока, — приезжай 12-го, я тебя очень жду. И привези, если можешь, пастилы 200 грамм и конфет недорогих. А еще приколку и гребенку. Я здорова. У нас теперь Тонечка: мы очень рады. А тетю Тишу, Ольгу Юрьевну, немножко жалко. И еще привези мне нового голышка. Мамочка, я прибавилась на 1500 грамм. Целую, твоя Катя».
В конце письма Сорока нарисовала большой цветок, раскрасила и посыпала блестящей насыпью.
Занька изобразил в письме пушку и рядом громадного красноармейца с красной звездой и подписал: «Это я».
«Дорогой папа, — писал он, — я здоров. Я много гуляю, бегаю. У меня есть замечания по поведению, но я теперь обещаю вести себя хорошо. Папа, ты мне привези, во-первых, фотоаппарат, во-вторых, перочинный ножик, в-третьих, карманный фонарь и к нему две батарейки, а то мой сломался. Папа, у нас теперь Тонечка. Еще, папа, привези мне орехов. Передай привет тете Мане. Целую тебя. Я еще пока не пионер».
Рядом с изобретателем сидел румяный Игорь Прокопец, грыз кончик карандаша и задумчиво смотрел в потолок.
— Печенька, — зашептал он изобретателю, — я про твоих крыс сочиню. Ладно?
— Ладно, — согласился Печенька.
Стихотворение вышло такое:
Крысы бегают по клеткам,
Ползают по веткам,
И едят они досыта
Из железного корыта.
Вот пришли ребята с кормом,
Раздают его по блюдцам,
Приучают всех крысят,
И крысята все едят.
А теперь они большие,
И хвосты у них большие.
Конец.
Сочинил Игорь Прокопец.
Под стихотворением Игорь нарисовал множество больших и мелких крыс с громадными волнистыми хвостами.
Изобретатель просил папу привезти тонкой проволоки, жести, резины, готовальню. Все это, должно быть, нужно было для нового изобретения, которое он скрывал пока даже от Прокопца.
Зоя сидела, нахмуренная и обиженная, перед чистым листом бумаги, который ей положила для письма Тонечка.
«Дорогой папочка», вывела она кривыми каракулями и задумалась… Что писать? Все равно, он и на родительский не приедет и на письма не отвечает.
Крупная слеза, давно висевшая на Зоиной реснице, тяжело капнула на бумагу и медленно расплывалась чуть припухшим сероватым пятном.
Накануне родительского дня в школе волновались все. Нянечки терли окна и двери, которые и без того блестели, как зеркала. В коридорах расстелили новые ковры. В четвертом классе, около зала, устраивали буфет для родителей. Отовсюду неслись самые разнообразные звуки: в пионерской комнате тетя Олечка репетировала выступление струнного оркестра; в зале девочки под рояль повторяли танцы; в мастерской, рассевшись на верстаках, надрывался шумовой оркестр, а в умывалке, за неимением другого места, хоркружок разучивал новые песни. Каждому хотелось блеснуть и показать папе и маме свое уменье.
Марья Павловна осталась после обеда. Она подбирала тетради по предметам, чтоб показать родителям.
Около нее вились ребята.
— Марья Павловна, что вы про меня будете говорить? — приставал Занька.
— Что скажу? Скажу, что у тебя по всем предметам «плохо», что ты по крышам лазаешь.
— Ну да, да, — смущенно засмеялся Занька, — а сами улыбаетесь, Марья Павловна. У меня только два «плохо».
— А про меня что, Марья Павловна?
— А про меня?
— А про меня?
— Про всех скажу, что ученики вы плохие, пусть вас родители домой увозят, — шутила Марья Павловна.
— Мы подтянемся, Марья Павловна, с нами Тонечка теперь будет…
После вечернего чая домашнего задания не было. В класс, приплясывая, примчалась Сорока.
— Скорее, скорее идите в душевую новые костюмы примерять, синие, вельветовые!
— Катя, — волновалась Эмма, — платье очень длинно, правда?
— И мое тоже. Бежим в спальню, там у меня нитки есть, подошьем покороче.
Спальня превратилась в мастерскую. Всем захотелось платьице до колен. За иголкой занимали очередь. Иголок было только две, а просить у нянечек или у Клавдии Петровны нельзя.
У Эммы один бок оказался длиннее. Пришлось снова переделывать. Зазвонил звонок на прогулку.
— Ну вот, — захныкали девочки, — и дошить не успели!
— У меня нитка запуталась…
— Не пойду я на прогулку!
Кто кончил, помогал другим. Лихорадочно перекусывали нитки, завязывали узелки. Наконец-то все было готово.
Наверх уже поднималась сестра.
— Скорей, скорей на прогулку! — заторопила она ребят. — Ай-я-яй, это что ж такое? — ужаснулась Клавдия Петровна. — Что ж это вы наделали? Да кто вам позволил платья портить?
— Мы не резали, Клавдия Петровна. Куда нам такие длинные?
— Как балахоны.
Клавдия Петровна неодобрительно качала головой, а девочки сияли.
Внизу, в раздевалке, поднялся шум.
— Почему у третьего «А» короткие платья? Нам тоже такие!
— Да мы сами подшили. Хотите, вам две иголки дадим?
После прогулки девочки из других классов тоже занялись переделкой, и к ужину все щеголяли в коротеньких платьях. Только Зоя тоскливо бродила в длинном, мешковатом платье, бесцельно царапала ногтем побеленные стены и вздрагивала от звонкого смеха.
Завтра приедут ко всем папы и мамы. Только Зое некого ждать. Все суетятся, бегают. Тонечкина рыжая головка мелькает то в зале, то в пионерке, то в дежурке. На стены приколачивают свежие кумачевые лозунги. Из оранжереи принесли цветы. Тонечка сама повесила портрет товарища Сталина, ей помогали ребята. В зале рядами расставили стулья.
Вечером, после звонка на сон, в спальнях долго не могли утихомириться:
— Я увижу мамочку.
— Я и папу и маму, а может, и бабушка приедет.
— А ко мне только мама приедет: папа в командировке.
— А мой папа капитаном в Черном море.
— Моя мама мне привезет бомбу шоколадную и голышка.
— А я заказала конфет с орехами и тянучек.
— Я тоже люблю тянучку и еще халву, и еще я просила привезти лент, кружев и тряпочек цветных.
— И я писала, чтоб лент привезли: розовую, желтую и зеленую.
— Да тише вы, сороки! — сердились ночные няни. — Одиннадцать часов, а они, нате вот, разболтались!..
— Да ведь завтра родительский, нянечка!
— Ой, я прямо не могу!
Зоя слушала это веселое щебетанье, смотрела в темное окно и глотала соленые слезы.
Глава пятая
Утром не спали с шести часов.
Первым вскочил Чешуйка.
— Ой, робюшки, сегодня родительский!
Он подбросил вверх подушку и запрыгал на пружинах.
Как по команде, с подушек поднялись пятнадцать голов, но каких голов! Каждый устроил себе чалму из полотенца и походил на турка. Придумал эту штуку Занька. Вечером после душа он зачесал мокрые волосы кверху и туго закрутил полотенцем.
— Что это ты, Занька?
— Это у меня зачес!
Тогда все четырнадцать побежали в умывалку, намочили посильней волосы, зачесали кверху и разом превратились в турок.
— Скорей, скорей вставай! — кричали ребята.
В дверь просунулась седая голова.
— Ш-ш, это что за крик? — рассердилась Клавдия Петровна. — Раскудахтались ни свет, ни заря!
Все сейчас же нырнули под одеяла, чтоб сестра не заметила необыкновенных головных уборов.
