В третьем классе нас впервые вывели на ознакомительный сбор хлопка. Там же впервые был свидетелем козлодрания — древней конной игры кочевникое «Улак тартыш». Это действо обычно проводится по праздникам на ипподроме при большом стечении зрителей. В Араване ипподрома не было. Памятное для меня действо разворачивалось на пыльных улицах городка, по которым с дикими воплями носились разгоряченные всадники. Жители были готовы к этому и, чтобы не попасть под копыта лошадей, наблюдали за происходящим из–за дувалов.

Проходила эта народная забава так: собиралось неограниченное число конных всадников. На землю клали тушу телёнка или козлёнка, затем по сигналу каждый старался поднять тушу и прорваться с ней в определенное место. При этом все стремились отобрать тушу друг у друга и не допустить всадника к обусловленному месту. Туша падала на землю, но поднять её разрешалось не слезая с коня, в то время, как соперники всячески мешали этому. Конная толчея, крики, тучи пыли сопровождали эту «корриду». Азарт охватывал всех — и конников и зрителей. Тот, кому удавалось доставить тушу телёнка к финишу становился героем дня. Ему доставались туша и денежное вознаграждение.

У моего дружка мать работала в школе механизаторов поварихой. Пользуясь этим, мы довольно часто катались в кузове полуторки во время обучения курсантов вождению. Вдобавок нам всегда была гарантирована тарелка затирухи, по — узбекски «атала». Затируха — это еда трудного времени, заменитель макарон и крупы. Готовили ее из муки, превращая тесто в небольшие катышки, из которых варили кашу. На молоке и со сливочным маслом она была бы возможно неплоха, но в то время, в нее добавляли в лучшем случае подсолнечное масло. Каждый день, в обед, слышался удар железяки о подвешенный кусок рельса: узбеки–курсанты, молодые и голодные, приглашались на «фирменное блюдо». Тут и там слышались веселые насмешливые возгласы, приветствующие неизменную затируху: «Аталагя юр! Аталагя юр!».

Школа механизаторов помещалась рядом. На ее площадке скопилось много старой разукомплектованной техники, среди которой мы часто бродили, разглядывая механизмы и ища себе развлечения. Помню огромный гусеничный трактор с надписью на радиаторе: «ЧТЗ» (Челябинский тракторный завод). Остались в памяти тракторы на металлических колесах с шипами, те, что можно увидеть в старом фильме «Трактористы». Даже в конце сороковых годов механизаторы все еще заставляли эту технику трудиться на полях.

И снова переезд. На этот раз в областной центр — город Талас, где продолжалось босоногое детство. Чтобы доехать до нового места жительства, мы в Оше сели в поезд, доехали до Джамбула, выгрузились и на вокзале стали дожидаться автомашины — до Таласа предстояло проехать еще почти сто километров в горы. Во время обеда на открытой площадке привокзального ресторана отец заказал бутылку шампанского, а детям мороженое. Это была первая и на долгое время последняя на моей памяти бутылка шампанского, которую принесли в серебристом ведерке со льдом. Став взрослым, и бывая иногда в ресторанах и кафе, я не раз вспоминал ту бутылку шампанского в ведёрке со льдом. Увы, жизнь и нравы настолько упростились, что шампанское, вопреки принятому правилу, подавали комнатной температуры.

В отличие от жаркой Ферганской долины, климат в Таласской долине умеренный. Расположена она в пойме реки Талас на высоте 1200 метров над уровнем моря. Талас расположен на левом берегу одноименной реки, пойма которой покрыта лесом. Вода в реке Талас была чистой, прозрачной и обильна рыбой.

Город Талас — бывшая Дмитриевка, был основан в 1877 году русскими и украинскими переселенцами. Вокруг него находились и другие населенные пункты, построенные первой волной перебравшихся в Киргизию выходцев из России: Покровка (1881), Александровка (1887), Ключевка, Иваново—Алексеевка и т. д.

В 1882 году в Таласской долине осели немецкие колонисты, приехавшие из Ставрополья и Поволжья. Они основали несколько селений, в том числе четыре близко расположенных поселка, которые позднее объединились в село Ленинполь.

В Таласе, в четвёртом классе, я впервые и на всю жизнь стал читателем библиотеки. Библиотека находилась в сквере, в центре города. Помню, как только записался, сразу же решил прочесть книгу «Спартак», очень уж привлекала меня эта героическая личность, однако изложение книги оказалось настолько трудным, что пришлось отложить её на более поздний срок. Романтика всегда была спутницей нашего поколения и потому мы зачитывались Майн Ридом, Фенимором Купером, Александром Дюма с его мушкетёрами, «Хижиной дяди Тома» Марка Твена. Даже рассказ Чехова «Мальчики» с его «Мантигимо — Ястребиный коготь» остался в душе, как дань нашим романтическим предшественникам.

Здесь же, в четвёртом классе, приобрёл первый опыт «симуляции» от уроков — проболтался с мальчишками на речке. На следующий день пришлось пожалеть об этом: именно в тот день в классе торжественно вручали значки Красного Креста и Полумесяца, мне значка не досталось. К слову, в мои школьные годы сленг «симулировать» означал «сбегать с уроков», и за десять лет учебы мы проделывали это бесчисленное множество раз.

В городе имелись стадион и озеро. Там, на озере, я и научился плавать. Стоило преодолеть страх и переплыть его в ширину, а затем в длину — и все встало на место.

В Таласе за почтой ездили не в телеге, как в Кара—Су, а в «полуторке». Почту из Фрунзе доставлял «кукурузник» — одномоторный самолет Ан‑2. Интересно было наблюдать, как самолет заводили. Летчик садился в кабину, к винту подходил работник аэропорта. Он брался рукой за винт и командовал: «Контакт!». Летчик отвечал: «Есть контакт!». Следовал резкий поворот винта по часовой стрелке, двигатель схватывался и набирал обороты.

В то время, в черте города, недалеко от нашего дома, располагался колхоз, а на берегу реки стояла деревянная конюшня. Нескольким парням было доверено помогать конюху в уходе за лошадьми — чистить стойла от навоза, выводить коней на водопой, выполнять другую работу. В награду им разрешалось устраивать скачки на лошадях, что и являлось главным побудительным мотивом этого общественного труда. Нас они тоже иногда допускали в конюшню. Запах стойла, сбруи, красота лошадей всё это очень привлекало. Один старшеклассник из числа помощников конюха был моим соседом. Он позволял мне проехаться верхом на лошади. И вот настал момент, когда я впервые в жизни, рядом с ним, промчался на лошади вскачь. Ветер бил в лицо — чувство от скачки было необыкновенным!

Однажды по городу прошел слух, что парни изнасиловали на конюшне девушку. Что значит «изнасиловали» — пацаны шепотом передавали друг другу. И действительно, вскоре мы увидели, как милиция ведет нескольких парней по улице под конвоем. Моего старшего друга среди них не было. Неизвестно, что случилось на самом деле, но вслед за конвоем, вместе с родственниками арестованных, шла потерпевшая и почему–то виновато всхлипывала.

В Таласе многие пацаны чуть старше меня приобщались к курению. Начинали с «бычков» — недокуренных папирос, так как денег на папиросы не было. «Бычки» собирали на улице, они делились на «жирные» и «худые». К «жирным» относились наполовину недокуренные папиросы. У них отрывали ту часть, которой касались губы предыдущего курильщика, и докуривали. Из «худых» шелушили табак, высыпали в обрывок газеты и сворачивали «самокрутку». Согнутая под углом удлиненная «самокрутка» называлась «козьей ножкой». Самыми ценными были окурки папирос «Казбек» — сигареты тогда не выпускались. Существовало еще такое понятие, как «чинарик». «Стрельнуть чинарик» — означало просьбу докурить чью–то папиросу.

Многие взрослые, особенно пожилые, курили «самокрутки» используя собственную или покупную махорку «самосад» и клочок газеты. «Самокрутку» обычно вставляли в мундштук. «Самосад» носили в кисете — небольшом полотняном мешочке.