— Наверное, Джалил уже донес! — Она бросила хмурый взгляд на шофера, сгружающего с машины мешки соли.

— Как завидела вас издали, дорогой мой, как завелась, как завелась: «Джалил, пропади он, уже донес председателю. Иначе зачем же едет?! Сама наделала, а теперь...»

Женщины тараторили наперебой, и ничего невозможно было понять.

Шербек закрыл уши руками.

— Э, да хватит! Хватит, говорю! — прикрикнул на них Джалил.

— Джалил, объясни мне толком, что случилось?

— И вчера и сегодня часть нашего молока, отправленного на пункт, возвратили — прокисло.

— Разве это справедливо? — снова запричитала Салтанат-апа. — Если Ласточка не ест — виновата Салтанат, если прокиснет надоенное молоко — виновата Салтанат. Э, да будь проклята жизнь Салтанат! С вашей матерью всю жизнь доили колхозных коров, аж волосы поседели. Как только язык начал говорить, а руки что-то делать, с тех пор и ухаживаю за скотом. Скотина — эта такая живность, что наестся и может стоять не шелохнувшись. И молоко прокисает. И болеет. И даже, если пришел конец, то дохнет!

— Как вы можете так говорить! — возмутилась Зиядахон. — Говорите, чтобы подохли коровы, у которых есть телки-сосунки, а!

— О боже! Раисджан, разве я сказала — пусть подохнут?

— Да замолчите же!! — Джалил бросил сигарету и подскочил. — Если нужно, отрежу свои уши и оставлю вам свои мозги! Надоели, трещотки!

Опешившие от крика Джалила, Зиядахон и Салтанат прервали перепалку. Шербек, воспользовавшись затишьем, начал разговор:

— Бидоны чистые?

— Ой, что вы говорите, Шербек? Разве я грязнуля?

— Да не берите вы все на себя, Зиядахон. Знаю вашу чистоплотность. Недаром еще в классе вас избирали санитаркой. Но почему же все-таки снизились надои молока, а то, что везем на сдачу, скисает?

— Вы говорите почему? Этот... овод мучает. Не дает даже пастись коровам. Поднимут хвост кверху палкой и бегут.

— Почему же вы не сказали оводам: «Не мешайте, план из-за вас не выполняется»?

— Смеетесь, Шербек? Кроме того, не успеваем с доставкой корма. Людей...

— Теперь еще два человека добавилось.

— Только сегодня нас стало больше, значит назавтра и молока больше будет. А прокисает молоко не от бидонов. Дурочка я, что ли, чтобы не мыть бидоны? После промывки прополаскиваю еще три раза... Чтобы вечернее молоко было холодным и не испортилось, пускаю из большого арыка воду. Хоть обижайтесь, хоть нет, Салтанат-апа, но я скажу правду председателю: молоко гниет из-за вашей яловой коровы, это она во всем виновата.

Шербек усмехнулся: бедное животное, если бы не осталась яловой, то не слышала бы столько упреков!

— И все потому, что нет телка, который бы очистил ее вымя до капли после дойки, — продолжала доказывать Зиядахон. — Подумайте сами, Шербек, молоко, оставшееся в вымени, соединяясь с новым, портит его или нет? Непременно портит. А Салтанат-апа смешивала молоко яловой с молоком других коров...

— А тем раствором, что я вам давал, ополаскиваете бидоны?

Зиядахон потупилась.

— Раствор у нас есть...

— А почему не используете?

— Как ни говори, а это лекарство. Я боялась, чтобы его запах на молоко не перешел...

— Зря боялись. Каждый раз перед дойкой ополаскивайте этим препаратом бидоны, он убивает всех вредных микробов, портящих молоко. Вот если и тогда будет скисать, то виновата яловая корова Салтанат-апы, а если нет — Зиядахон.

Шербек вошел в помещение для хранения молока, отстроенное рядом с коровником. Здесь цементный пол, прохладно, вдоль стен выстроились молочные бидоны. У окна стол. На нем чернильница, деревянная ручка. Стопка толстых конторских тетрадей, куда записывается ежедневный надой от каждой коровы. Подойдя к столу, Шербек стал перелистывать одну за другой тетради. Иногда, поднимая голову, расспрашивал о причинах снижения удоя у какой-нибудь из коров. Потом он установил отдельный рацион для некоторых коров, а нескольких посоветовал показать районному ветеринарному врачу.

Нет, он был недоволен фермой. Зиядахон, почувствовав это, опустила глаза.

Закрыв контрольные тетради, Шербек задумался.

Коровы местной породы дают от четырех до восьми литров, остфриз, швиц и помесные — от двенадцати до шестнадцати литров. Все они на стойловом содержании. Эти показатели лучше прошлогодних. «Однако... однако, если взять в общем, то это далеко не то, что нужно. Почему же? Почему в совхозе «Коммунизм» от породистых коров надаивают до двадцати пяти — тридцати литров, а мы не можем? Все дело в уходе. У нас то хорошо, то плохо. Нет равномерности. Коровам, которым нужны отруби, даем солому. А тем, которым нужно свежее сено, даем отруби. А силос, концентраты до сих пор пишутся только в сводках...»

Шербек, медленно отмеривая шаги, вышел. Напротив, на холме, дрожит, переливаясь, мираж. Под ним, у подножья холма, растет кукуруза: высокая, зеленая, она стоит ровными рядами. На макушках серебряные пушистые папахи.

— Как человеку надоедает однообразная пища, так и коровам, наверное, очень надоела люцерна?

— Да что вы говорите, Шербек? Мы же периодически пасем коров на берегу сая, там еще много травы.

— Хорошо. А если будете нарезать зеленые стебли кукурузы и давать коровам, подействует это на повышение удоев?

— Конечно, подействует.

— Тогда давайте больше. Косите у подножья холма.

Осматривая хлеб, Шербек увидел, как Салтанат-апа, схватив добрую охапку люцерны, рассыпая по пути, потащила ее к кормушкам.

— Поменьше, поменьше берите. Видите — сыплется.

— Так что ж, я должна пригоршнями таскать? Когда строился коровник, говорили, что сделают подвесную дорогу, а вода к каждой кормушке будет идти по желобу. В газете, где расхваливали вашу маму и меня, писали и об этом. Не верите — найдите и прочтите. Говорили, писали, а что построили?

— В будущем году весной обязательно механизируем.

— Ну что ж, поживем — увидим...

Колкие слова Салтанат задели Шербека: хуже нет обещать, если не можешь сделать, такие пустые обещания рождают в людях недоверие. Женщинам работать нелегко: корм таскают сами, доят вручную. Все время чистят, скребут хлев, выгребая навоз. А человек, который обещал, сказал — и все. Язык от этого не заболит. Потеряна вера. Вера... Ее не вернешь словами. Сказал — значит сделай, выполни! «Поживем — увидим...» Крепко запомни эти слова, Шербек!

Карабкаясь наверх по бездорожью, машина стонет, натужно гудит. Шербек, сам того не замечая, наклоняется вперед, как человек, тянущий салазки. Ему становится жаль «старую телегу» Джалила.

А вот и знакомый пейзаж: чернеют оконца длинного, вросшего в землю свинарника. Повыше — дом свинаря, приусадебный участок. Может, и на этот раз он найдет Ашира дома? Нет, дверь на замке. Не видно ни кур, ни огромного, как осел, злого пса.

Когда машина подкатила к свинарнику, оттуда появились два паренька. Шербек знает старшего: это табельщик свиноводческой и птицеводческой фермы Тухтасин. А другой помладше и очень похож на него — наверное, брат.

— Тухтасин! — позвал Джалил из кузова. — Привез для твоих свиней отруби. Помогите!

Пока ребята таскали мешки, Шербек обошел свинарник. Раньше из-за грязи нельзя было даже близко подойти! А сейчас и внутри и снаружи чистота. Он не думал найти свинарник в таком виде. Неужели Ашир так изменился? Да, а где же он сам?

— А где дядя Ашир?

Тухтасин оторопело молчал.

— Ашир уехал в кишлак?

— Вы же его сами освободили...

— От работы в свинарнике?

— Из колхоза. Откуда же еще? — сказал он, чертя носком землю. Взглянул на Шербека и понял, что он ничего не знает об этом.

— Однажды прихожу утром, смотрю: грузит вещи на машину. «Что такое?» — спрашиваю. «Уволили», — отвечает. С тех пор я его больше не видел.

— Лучше, чтобы не было таких людей, — сказал Шербек. — Однако почему Ашир исчез так быстро, никому не сказавшись?

Шербек заметил в кармане Тухтасина сложенную вдвое брошюру. «Все в его возрасте увлекаются стихами, — подумал он. — Я ведь тоже в школе написал стихотворение, посвященное Зиядахон. А теперь, как вспомню, смех разбирает».