— Бараны колхозные, а питомник чей?.. Государственный. И куда смотрит ваш председатель? Если бы он был в своем уме, разве доверил бы такому бездельнику породистых баранов?!

Последние слова Джанизака окончательно вывели Суванджана из себя.

— Когда вы будете председателем, то передадите баранов кому-нибудь другому, а пока без болтовни отдайте их мне.

— Ты сказал: без болтовни! Это ты мне сказал? — Редкая бороденка Джанизака задрожала. — Ах ты, балбес! Чтоб отсох твой язык! — Старик замахнулся плеткой.

Суванджан успел увернуться от удара. Он выскочил за дверь и бежал до забора так, будто Джанизак гнался за ним. Хохот Айсулу привел его в себя.

— Беги, беги, смотри сейчас догонит! — кричала она.

Суванджан смутился.

— Смейся, смейся, тебе бы только смеяться! — пробормотал он. Ему было досадно, что Айсулу увидела, как он испугался старика. Он резко повернулся и пошел в другой конец сада.

— Эй, Суван, дверь с этой стороны! — крикнула Айсулу, но, увидев, что юноша не обращает на нее никакого внимания, побежала за ним. — Суван, Суван, постой, послушай, что я скажу! Ты попроси хорошенько дедушку и он тебе отдаст баранов.

— Хватит, просил уже, — ответил Суванджан, перепрыгивая через забор.

— Забери своих баранов! — чуть не плача, кричала Айсулу. — Что я тебе, прислуга смотреть за ними?

Но Суванджан молча скрылся за утесом,

...Бабакул выслушал сына с нахмуренными бровями. Но в конце рассказа не выдержал и улыбнулся.

— Я думал, ты ребенок. Оказывается, старик Джанизак больше ребенок, чем ты.

На следующий день утром Бабакул отправился к Джанизаку. Когда Айсулу, вскипятив чай и приготовив обед, вышла во двор, Бабакул сказал:

— Внучка твоя уже совсем взрослая стала.

Джанизак понял намек Бабакула.

— Для твоего большого, но дурного сына у меня нет внучки, — отрезал он.

— Не забудь свои слова, аксакал![25] Иначе я всем скажу, что ты на старости лет стал обманщиком, — пошутил Бабакул,

Друзья долго сидели за достарханом, вспоминая прошлое. К вечеру Бабакул, распростившись с Джанизаком, отправился в путь, погоняя своих баранов.

Поднимаясь к стойбищу, он встретил Шербека и Нигору. На их вопрос: «Где был?», он ответил; «Здесь, недалеко». Не говорить же им, что потеряли породистых баранов. Это же позор для чабана! Но Шербек, наверное, понял. Ну и пусть! Сам виноват: сказал, чтобы пасли отдельно, а чабана не дал.

«Прощай и этот день», — сказала про себя Нигора. Она села на кошму перед шалашом, вытянув ноги и только сейчас почувствовала усталость. Весь день она ездила по стойбищам, делая чабанам прививки.

Напротив вершина горы была залита лучами заходящего солнца. Вот оно опустилось за горизонт и окрасило облака в алый цвет. Только что сиявшая природа нахмурилась, как будто готовилась совершить нечто величественное.

Нигора сидела неподвижно, прикрыв глаза, а когда через несколько минут открыла — увидела желтые злые собачьи глаза, устремленные прямо на нее.

— Каплан, Каплан, мы ведь с тобой старые знакомые, — заискивающе сказала она.

Собака медленно подошла к Нигоре, завиляла хвостом и легла у ее ног, будто выражая свое доверие.

Шелест травы, топот копыт по каменистой земле и ласковое блеяние ягнят слились в один мягкий, успокаивающий шум. Ветер, дующий с Кашка-тава, доносил терпкие запахи трав. Вскоре показался Шербек. Он стреножил коней и, понурив голову, поплелся к шалашу.

«Как он устал, бедный, — подумала Нигора. — Легко ли взвешивать каждого ягненка на каждом стойбище, определять сорт шерсти, лечить разные заболевания. Да еще распределять пастбища между чабанами, выслушивать их жалобы. Да, работать в горах, оказывается, не только интересно, но и трудно».

Из ущелья, подгоняя племенных баранов, поднимался Бабакул. Нигора обратила внимание на то, что старик в такую жару одет в ватный халат. Он шел все время в гору и даже не запыхался. «Этот человек как будто сделан из железа», — подумала Нигора.

Шербек и Бабакул-ата остановились у шалаша.

— Дочка, ты мне кажешься уставшей, — сказал Бабакул с отцовской лаской. — Вон возьми подушку в шалаше и ложись отдыхать. Не стесняйся.

Шербек присел на кошму с другой стороны и задумчиво смотрел на костер, разожженный чабанами на другом берегу реки. Сейчас они, наверное, готовят себе ужин, а вокруг лежат плотно сгрудившиеся овцы.

А Нигора, лежа под одеялом, вспоминала свою сегодняшнюю поездку на соседнее стойбище. Там заболел ребенок у старшего чабана. Маленький, беспомощный, он весь горел и тяжело дышал. Чабан и жена лечили его по старинке: обмазали жиром и завернули в одеяла, чтобы пропотел. Это, конечно, вреда не принесет, но разве этого достаточно, чтобы победить болезнь! Надо будет завтра еще раз съездить на то стойбище и проверить, как идет лечение, решила Нигора. Да, ей обязательно надо побывать еще раз на том стойбище. Старший чабан сказал, что знает ее отца. «Мы с ним на охоту вместе ходили. Золотой он был человек», — сказал чабан.

Отца Нигора почти не помнит. Сохранилось только воспоминание о большом ласковом человеке. Мать завязывала на голове Нигоры белый бант, а Нигора завязывала бант кукле, которую принес отец. Кукла сразу становилась похожа на белую бабочку. Когда солнце начинало опускаться, Нигора выходила к тополю и садилась на скамейку, укачивая куклу и поджидая отца с работы. Отец подходил, брал у Нигоры куклу и разговаривал с ней. «О-о, она, оказывается, смеется, скоро начнет говорить», — шутил он. Тополь, под которым она встречала отца, и сейчас стоит на том же месте... Когда отца арестовали, они недолго оставались в Аксае. Переехали в город к деду. Дед работал на заводе мастером. Нигора быстро привязалась к этому маленькому веселому человеку. Когда дед возвращался с завода, он раскрывал ей навстречу объятия и говорил: «О моя радость, загляни-ка в мой карман, посмотри, что там есть». Нигора обшаривала карманы деда и обязательно находила там что-нибудь вкусное — конфетку, курт или бублик. А в выходные дни она помогала дедушке в домашних делах. «Ох, и помощница у меня», — радовался дед. А мать уходила утром и возвращалась только к вечеру да еще частенько приносила с работы почти готовые платья и подшивала ворот и подол. Нигоре было очень жалко мать, и часто по ночам она плакала, глядя на склоненную над шитьем фигуру матери.

Нарушив тишину ночи, пролетела какая-то большая птица. От взмаха ее сильных невидимых крыльев прохладный ветер ударил в лицо Нигоры. Распушил волосы, пощекотал лоб. Вдалеке шумел Куксай. Спокойно похрапывали овцы. Величественная, бездонная, таинственная ночь в горах. Прямо над крышей шалаша Полярная звезда порхала, как голубая бабочка. Вспоминая прошлое, Нигора задумчиво смотрела на звезды, и на ресницах ее блестели такие же холодные, как эти звезды, капельки слез.

На другом конце кошмы лежал на спине Шербек, положив руки под голову. Все его мысли были о Нигоре, но он не решался посмотреть в ее сторону. Уже четвертый день они почти не расстаются, и Шербек невольно отмечает перемену, происшедшую в девушке со времени их последней встречи в больнице. Тогда ее глаза были наполнены грустью, а сейчас она, как ребенок радуется каждому цветку, каждому ягненку. Шербеку кажется, что там, где ступает нога девушки, поселяются спокойствие и здоровье. А как уважают ее седовласые старики и матери! Шербек поймал себя на мысли, что ему хочется совершить какой-нибудь геройский поступок, чтобы обратить на себя внимание Нигоры. Вот, например, Нигору несет бурлящий Аксай, а Шербек спасает ее. Нигора лежит в его объятьях, и глаза ее полны благодарности, а не испуга...

«Какие несерьезные мысли», — улыбнулся Шербек, закрывая лицо ладонями.

Нигора проснулась от шороха. До рассвета еще далеко. На небе еще много звезд. Суванджан стоит возле Шербека, в руке у него клетка. В клетке шевелится куропатка. Нигора сразу догадалась.

— А-а, вы хотите уйти на охоту без меня! Ничего не выйдет!