— Ну что, поймал? — насмешливо спросил Бабакул.

— Как же! — улыбнулся Суванджан. — У соседей, оказывается, волк утащил одного барашка. Но мы все-таки отбили его.

— Устал, наверно, от беготни? Теперь ложись и гостям дай поспать. — Бабакул стал подниматься и вдруг вскрикнул, схватившись за колени.

— Что с вами? — Нигора озабоченно посмотрела на старика.

— Старость не радость. Посидел на прохладном месте, а теперь колет.

— Сделать вам спиртовой компресс?

— Э-э, дочка, не беспокойся. — Выпрямившись, Бабакул медленно побрел к шалашу. — Старость неизлечима.

Из шалаша до Нигоры донеслись кряхтенье старика и слова молитвы. Засыпая, она с любовью и жалостью думала об этом удивительном человеке, который перенес в своей жизни столько страданий.

Когда Нигора проснулась, было уже светло. В очаге теплился кизяк, а в кумгане кипел чай. Она чувствовала себя легко, как птица. Только вот ноги болели. Это оттого, что не привыкла ездить на лошади.

Нигора достала из сумки мыло и полотенце и огляделась, раздумывая, где бы умыться. На Кашка-таве еще лежат снега, оттуда доносится шум водопада. До него далековато. Но таинственный шум водопада манил Нигору, и, закинув на плечо полотенце, она отправилась в путь. Кустарники и деревья вокруг были свежие, влажные, как будто только что выкупались. На склонах оврага сквозь расщелины камней пробивались красные и желтые тюльпаны. «Летом тюльпаны? — удивилась Нигора. — А рядом лежит снег!»

Нигора шла по тропинке в гору, и ее все больше охватывало восторженное удивление. Снег, лежавший в расщелинах, оттаивал, образуя снежные пещеры, из этих пещер вырывались струйки воды и, сливаясь в потоки, с шумом падали вниз. Нигора подошла к обрыву. Вот он, водопад. С огромной высоты вода с шумом падает на камни, рассыпается брызгами, кипит и пенится. Ветер несет с собой капельки холодной воды, оставляя их на листьях деревьев и траве.

«Кругом лето, а здесь зима», — подумала Нигора.

Где-то здесь, недалеко, должен быть подземный родничок, притаившийся в горах, как зверек в роще. Бабакул называет его Родником слез. Внезапно ее охватило желание ощутить рукой биение этого подземного родничка, струи которого, должно быть, и прохладны и нежны.

Нигора перешла через ровную площадку, как бы самой природой приспособленную для игры детей в лапту, и вступила в рощу. Здесь ее встретил куст шиповника. От его ярких цветов растекался по сторонам опьяняющий аромат. Цепляясь за платье, шиповник будто просил ее не уходить. Потом ей преградили путь разросшиеся кусты боярышника, горной алычи, и было неизъяснимо приятно не спеша разъединять их ветви, находить лазейку.

— Всех, всех вас хочу обнять, — шептала им Нигора.

Она достигла лужайки и остановилась. На кончик ветки села маленькая птичка с желтыми крыльями. Нигора не могла оторвать от нее глаз. Острый клюв птички немного открылся, и раздалось мелодичное щебетанье.

В ответ с разных сторон защелкали соловьи, будто соревнуясь между собой. Нигора никогда не видела соловья, она шла тихонько, на цыпочках, чтобы не спугнуть птицу. Но как ни старалась быть осторожной, соловьи не показывались.

Громадные орешники, образуя сплошную зеленую арку, закрыли небо, и Нигора шла, как в тоннеле. Водопад гулко шумел справа. Начали часто встречаться белые валуны, значит Родник слез где-то близко.

Перепрыгивая с камня на камень, Нигора перешла ручеек, и перед ее взором открылся естественный бассейн, окруженный огромными бледно-желтыми валунами. Вода в нем была чиста и прозрачна как слеза. На дне разноцветные камни: белые, желтые, коричневые. Можно подумать, будто какой-то путник специально подобрал их и, чтобы показать чудо природы, бросил в этот источник. Удивительно, что этот прозрачный, живой источник называют Родником слез. Кто его так назвал? Старики чабаны, видевшие много горя, назвали его так? Или влюбленный юноша, отчаявшийся найти свою возлюбленную, горько плакал на этом месте? Нигора легла на большой камень и посмотрела в воду. На поверхности отразилось ее лицо. Она рассмеялась и рукой расплескала свое отражение.

— Ой, тепленькая! — Нигора поспешно разделась и спустилась к источнику. Она вошла в воду и легла, раскинув руки. Ее охватило окрыляющее ощущение силы и молодости, хотелось петь и дурачиться. Она черпала горстями прозрачную, нежную, как шелк, воду, разбрызгивала ее по травам и камням на берегу.

Когда Нигора поднялась, капли воды на ее теле заблестели на солнце, как алмазы. На берег она вышла не спеша, ей хотелось продлить радостное ощущение своей слитности с природой.

Назад Нигора возвращалась другой дорогой, в обход, и скоро вышла к пастбищу. Суванджан ходил среди овец, вылавливая белых, как хлопок, ягнят. Он приносил их Бабакулу и Шербеку. Перевязав ремнем, Бабакул взвешивал каждого ягненка, а Шербек измерял линейкой шерсть и записывал в свою тетрадь вес ягненка и длину шерсти. Они так увлеклись своим делом, что не заметили, как подошла Нигора.

— Добро пожаловать, Нигора! — откликнулся Шербек на приветствие девушки. Он отрезал кусочек шерсти у ягненка и подал Нигоре. — Видите?

Нигора пощупала шерсть.

— Что тут особенного? Шерсть как шерсть, — пожала она плечами.

— А то, что это не просто шерсть. Чувствуете, какая нежная? Это же целое богатство для колхозной казны! — Шербек гордо улыбнулся и подумал: «А вы ругали меня за то, что я чуть не сгубил колхоз. Ведь вы ругали меня за это?»

Но Нигора не почувствовала, что творилось в душе Шербека. Она ласкала маленького ягненка, лежавшего у нее на коленях.

— За то время, пока я не был здесь, овцы прибавили в весе по десять килограммов. А шерсть выросла на шесть сантиметров, — сказал Шербек.

Нигора не понимала, насколько важны эти цифры. Ее больше занимали жалобные крики ягнят, которые попадали в руки Суванджана.

— А почему вы не пасете овец внизу, в овраге, ведь там трава по колено?

Шербек многозначительно посмотрел на Бабакула. Старик схватил овцу, проходившую мимо, и надоил в ладонь немного молока.

— Ну как? — спросил Бабакул-ата, показывая молоко Нигоре.

— Желтоватое.

— Да, правильно. А если бы мы пасли овец на берегу реки, где трава высокая, но водянистая, молоко стало бы обезжиренным, голубоватым. — Бабакул вытер о халат руку и сорвал под ногами пучок красной травы.

— Вот эта трава — кзыл тамир, от которой, говорят, лопнул вол Максума. Это не трава, а жир...

«Опять о Максуме», — отметила про себя Нигора.

— Да, это верно. Но здесь уже почти нет травы, они все очистили, — начал Шербек. — Не пора ли перебраться за Кашка-тав?

— Еще на недельку травы хватит, — сказал Суванджан, оглядывая овец. — Если бы не было травы, овцы сами ушли бы отсюда.

— Да, еще недельку побудем здесь, сынок, — подтвердил Бабакул.

— Вам, наверное, жалко оставить Родник слез, ата, он такой красивый и притом вызывает воспоминания, — улыбнулся Шербек.

— Э-эх, сынок, уж чего много в горах — так это источников, один красивее другого.

Бабакул устало побрел к шалашу.

Нигора пошла за ним, но, вспомнив о чем-то, оглянулась и крикнула Суванджану:

— А вы скоро придете в шалаш?

— А что?

— Я должна сделать вам прививку, ведь для этого и приехала.

— Я думал что-нибудь приятное... а вы о прививке.

Нигора и Шербек переглянулись.

— Приятно то, что после нее вы не заболеете.

После завтрака Суванджан сразу же исчез. Нигора сделала прививку Бабакулу, потом они с Шербеком вышли из шалаша и стали ждать Суванджана. Но он не появлялся. Шербек, встав на стремена, оглядел пастбище. В дальнем его конце на большом камне дремала собака, пригретая солнцем.

«Понятно», — подумал Шербек. Он сошел с лошади и, отдав Нигоре поводья, пошел в сторону камня. Собака открыла один глаз и, убедившись, что идет свой человек, продолжала дремать. Шербек подошел на цыпочках, чтобы сапоги не скрипели. За камнем, в тени, свернувшись калачиком и положив под голову войлочную шапку, спал Суванджан. Шербек махнул рукой Нигоре и, когда она тихонько подкралась к камню с другой стороны, крикнул: