— Давай кончим об этом. С тобой не менее опасно. Поэтому получишь вертолетчика из сельхозгруппы. Скажу честно: парень вас боится. Молодой, не воевал. Но я его уговорю хорошо лететь. Будет проще, если ты дашь слово не причинять ему вреда.

— Ха! — Рахман всплеснул руками. — Ты меня удивляешь, командир. Как ты можешь доверять слову бандита. Ты же таким меня считаешь?

— Не обижайся, Рахман, но вопрос твой глупый. Я предложил переговоры. Ты согласился. Я пришел сюда. Вот, — Мацепуро уже в который раз показал раскрытые ладони, — без оружия, с голыми руками. Пришел не из-за тебя, а из-за детей и женщин, которых ты захватил. Теперь подумай, какой смысл нам вести переговоры, если ты не веришь мне, а я не буду верить тебе? Ты от кого-то слыхал, чтобы я действовал обманом?

— Э… — Рахман поморщился. — Сейчас никому нельзя доверять. Где твоя рация? Говори с ними. Пусть торопятся.

— Не могу. — Мацепуро развел руками. — Рацию мне не привезли. Надо опять идти самому.

— Ты хочешь меня разозлить?

— Не сердись. Я говорю правду. Сейчас пойду — будет. Обещали привезти. Ты же не предупредил, когда будешь делать захват — я не приготовился. — Мацепуро вывернул карманы брюк и оттянул их в стороны. — Видишь, я пустой.

Над летным полем с тяжелым грохотом пролетел вертолет. Темная тень скользнула по земле и умчалась в сторону аэропорта.

— Пойду, — сказал Мацепуро. — Надо с вертолетчиком поговорить. И деньги потороплю.

Русский вел себя так странно, что Рахман не успевал соображать. С одной стороны, тот не повышал голоса, не выдвигал никаких требований, принимая все, что требовал Рахман. С другой — поражало его поведение: ни тени страха в глазах, ни попытки заискивать. Рахман ожидал другого. Прикидывая в уме операцию, он готовился встретить человека, который будет постоянно прижимать его ультиматумами, и поэтому заранее обдумал, как держаться, что отвечать. Теперь вся продуманная схема не срабатывала, а перестраиваться на ходу Рахман не умел. Единственное, что его успокаивало, — заложники у него под надзором, и любая попытка не выполнить требования обернется кровью.

— Иди, — Рахман махнул рукой, обозначая путь к выходу.

— Девочки, пошли, — Мацепуро поманил пальцем девчушек, одна из которых судорожно прижимала к груди куклу.

— Э-э! — подал возмущенный голос лупоглазый Язид. — Куда?!

— Шахабов, ты сиди! — Мацепуро повысил голос. — Твое дело телячье.

— Постой, девочек я не пущу! — Рахман всем своим видом выражал непреклонность. — Моим людям это не нравится.

— Кто здесь командир, ты или они? — Мацепуро вернулся в глубь салона.

— Если они, мне всех вас жаль. Без командира даже сто человек с оружием — не отряд. Пропадете. Бойцы воюют, командир думает. Здесь думать обязан ты. Не хочешь сам думать, давай я помогу.

— Забирай! — Что-то в рассуждениях Мацепуро задело Рахмана. — Забирай две девочки и мальчик. Иди!

Возле машин спецназа Мацепуро встретил Глущак. Посмотрел на командира, на детей, которых тот привел с собой.

— Все в порядке?

Глущак видел: командир жив, невредим, но он прекрасно знал: во время таких переговоров надломы образуются не снаружи — внутри. Поэтому хотелось услышать, как себя чувствует полковник. Мацепуро улыбнулся.

— Все путем. Давай мне вертолетчика. А сам сходи к машине. У меня в кейсе есть Коран. Достань и принеси.

Пилот вертолета капитан Чигирик без труда угадал офицера в высоком мужчине, к которому его подвели. Тот не сутулился, держал спину ровно, широко расправлял плечи, ступал, вынося ногу легко, и главное, ставил ступню прямо, словно шел строевым шагом.

— Слушаю вас.

Чигирик мог бы, не опасаясь промашки, назвать собеседника «полковником», но тот счел необходимым представиться сам.

— Полковник Мацепуро. Григорий Александрович.

Чигирик по привычке отдал честь — как-никак сам он был при погонах, но Мацепуро удержал его руку.

— Не надо, обойдемся без церемоний. Вам уже объяснили задачу? Хреновая она, если честно. Постараемся обойтись без стрельбы.

— Это уж как у вас выйдет. — Чигирик не собирался кривить душой.

Дело ему не нравилось, и он не скрывал этого.

— Обойдемся, если вы поможете.

— Как?

— Вам передадут две бутылки «пепси». Одну початую, вторую — закрытую пробкой. Поставьте их на видном месте в кабине. Из открытой пейте. В присутствии террористов как можно чаще.

Чигирик догадался, в чем дело.

— Вы их отравите?

Мацепуро посмотрел ему прямо в глаза.

— Я похож на отравителя?

— Нет. — Чигирик смутился. — Однако как угадаешь?

— Не надо угадывать, капитан. Травить я никого не буду. И главное, держитесь с ними спокойно. Погоны снимите. В случае чего — скажете, что старший лейтенант…

— Это нужно?

— Да. И помните, о вашей безопасности я договорюсь. По обычаям гор. Обязательства они не нарушат.

Взяв у Глущака Коран, Мацепуро обнял майора за плечи.

— Спасибо, Федор. Мне пора возвращаться. К своим чайникам. Там жара — как бы не закипели…

Рахман нервничал. Он стоял у окна, прикрытого занавеской, и жадно курил. Теперь уже он не смог бы продемонстрировать свое спокойствие, вытягивая перед собой руки: пальцы, державшие сигарету, дрожали. Пребывание в духоте и томительное ожидание измотали боевиков.

Мацепуро подумал: если этих людей сейчас отпустить с миром, они уже вряд ли согласятся повторить подобную авантюру. Это только кажется, что стрессы изматывают тех, кто борется с террористами. Сами бандиты нервничают не меньше. Разница в том, что трясущийся от ярости, брызжущий слюной и размахивающий автоматом террорист — это нормально, а вот представитель закона не может позволить себе такую роскошь — «завестись».

— Скоро? — Этот вопрос уже не волновал, а прямо-таки изводил, терзал боевиков.

— Скоро. Уже есть вертолет. Военный. Сельхозный не дали. Но я должен обеспечить безопасность летчика.

— Хорошо, обещаю. Вертолетчика не трону. Согласен?

— Нет, Рахман. Скажи так: вертолетчика не трону ни я, ни мои люди.

— Ты что, юрист, так формулируешь?

— Нет, просто хочу, чтобы ты соблюдал договор.

— Ни я, ни мои люди вертолетчика не тронем.

— Хорошо. Вот Коран. Он на русском, но Книга Аллаха на любом языке его Книга. Или ты считаешь по-другому?

Мацепуро вытащил из кармана книгу размером в ладонь.

— Коран — всегда Коран, — согласился Рахман.

— Тогда смотри сюда. Видишь эти строки? Читай за мной. «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Клянусь солнцем и его сиянием, и месяцем, когда он следует за ним, и днем, когда он его обнаруживает, ночью, когда она за ним следует, и небом, и тем, что его построило, и землей, и тем, что ее распростерло, и всякой душой, и тем, что ее устроило и внушило ей распущенность и богобоязненность, что мы не причиним вреда вертолетчику».

Рахман с торжественным видом повторил клятву. Снял руку с Корана. Улыбнулся.

— Ты защитил вертолетчика лучше, чем мулла.

— Верю.

— Теперь я хочу, чтобы ты нас не преследовал.

— Мы договорились говорить друг другу правду. Так?

Рахман посмотрел на Мацепуро удивленно: какая правда возможна, если имеешь дело с врагами? Однако ответил утвердительно:

— Договорились.

— Тогда скажу. От тебя, Рахман Мадуев, я не отстану. Так что готовься к худшему. С вертолетом все будет честно: куда скажешь, туда тебя доставят. В воздухе огня открывать не станем. Но там, где ты окажешься, я тебя найду и буду преследовать. Если, конечно, ты снова кого-то не купишь и мне не прикажут свернуть операцию.

Рахман засмеялся нервным смешком. Он понял всю серьезность предупреждения, но виду подавать не хотел.

— Не веришь, командир, что куплю? Да? А я куплю. Все вокруг — сволочи. У меня будет миллион баксов. Кому покажу тысячу — рот раскроют. Как крокодилы… Они тут у вас все жадные, как собаки.

В тюрьмах все устроено так, чтобы человек, переступивший порог узилища, сразу же почувствовал себя скотиной, попавшей в загон.