А потом построили собственный дом, и мать переселилась в него…

Командир полка упорно прятал от Салаха глаза и крутил в пальцах красный карандаш с обломанным грифелем.

— Слушаю вас, товарищ полковник.

Приученный к упряжи конь знает все дороги, по которым ему пришлось таскать за собой телегу. Кадровый военный как конь, но ему редко бывает известно, куда его повернут, натянув поводья.

— Ты мне веришь, Салах?

Мадуев посмотрел на полковника с удивлением. Вопрос «веришь — не веришь» куда больше подходит для выяснения отношений с девицей нежели для беседы командира полка с подчиненным ему комбатом.

— Что случилось, Борис Васильевич?

— Ты мне не ответил.

— Меня удивляет сама постановка вопроса. Разве я давал повод сомневаться в моем доверии?

— Хорошо. Слушай. Из Москвы, из ГУКа, пришел приказ о твоем увольнении…

Все что угодно ожидал услышать Салах — приказ выехать в длительную командировку в Тмутаракань, распоряжение сдать батальон и принять роту в связи с сокращением штатов. Наконец, могли сказать, что утрачена надежда на скорое получение долгожданного жилья. Но увольнение?… Как обухом по голове.

Будто сквозь вату входили в уши глухие слова командира:

— Хочешь, можешь не верить, но ни полк, ни дивизия представлений на тебя не подавали. Я спрашивал комдива. Он удивился не меньше, чем ты.

— Может быть, куда-то переводят?

— Если бы! — Полковник к этим словам прибавил весомый довесок мата.

— В приказе сказано прямо: уволить в запас.

Впрочем, увольнение не пугало Салаха. Это не так страшно и не так опасно, как падение без парашюта. Самым неприятным в этой истории было то, что его. Подполковника, кадрового военного, отмеченного двумя ранениями и двумя боевыми орденами, выталкивали в бомжи без всяких объяснений.

На ум пришла горькая мысль. О том, как долго его мытарили, прежде чем зачислить в военное училище. Анкеты. Справки. Проверки. Дополнительные анкеты. Подробная автобиография. Наконец, экзамены. И вот теперь выясняется, что все прошлые хлопоты пошли псу под хвост. Офицера можно вышвырнуть из строя вон, даже не объясняя ему, за что и почему.

В Москве, в ГУКе где каждая живая душа лишь номерной символ в файлах большого компьютера, о судьбах отдельных людей не пекутся. Там работают не с людьми — с кадрами. Идет приказ: тысяче офицеров присвоить очередные звания. Сто человек произвести в офицеры. Две тысячи — уволить. Все нормально, не так ли? И все равно — за что? Но это угадать он так и не смог…

В предбаннике райотдела милиции станицы Ковыльной, за стеклянной стеной, словно в аквариуме, сидел дежурный, Полуян столкнулся с подполковником в старой, но хорошо отглаженной милицейской форме.

Он явился сюда, чтобы оформить общегражданский паспорт вместо офицерского удостоверения личности. Затем следовало прописаться, хотя в демократической России этот акт элегантно именуют теперь «регистрацией проживания».

Подполковник пристально вгляделся в вошедшего, стараясь угадать, почему показались ему знакомыми черты этого человека. И вдруг спросил растерянно:

— Полуян?! Игорек, неужто ты?

— Сурмило! — Полуян раскинул в стороны руки. — Степан!

Они обнялись, тиская и похлопывая друг друга. Пять лет, проведенные в школе за одной партой, списывание контрольных, один комплект шпаргалок на двоих — такое что-то да значит в жизни.

— Пошли. — Сурмило взял Полуяна под руку и повел в кабинет на второй этаж. — Ты в Ковыли совсем или так, наездом?

— Похоже, совсем. У меня… неприятности…

— Не надо, Игорь. Мы здесь тоже газеты читаем. Пойдешь ко мне в милицию? Большой должности не обещаю — сам не велик кулик, но место найду. Гарантирую полную самостоятельность.

Единственным прикрытием Ковыльной с юга был пикет ГАИ на въезде в станицу. Но особых надежд на него Сурмило не возлагал по двум причинам.

Прежде всего, потому, что начальник пикета прапорщик Турченко превратил точку в место сбора дани с проезжавших через Ковыльную иногородних машин. Пресечь поборы раз и навсегда Сурмило не рисковал — Турченко приходился родней, вернее, свояком. Тронь его — и домашней войны не избежать.

Неожиданная встреча с Полуяном подвигла Сурмило предложить старому приятелю место. Какую еще тот найдет работу в Ковыльной, где уже и сейчас многие ходят без дела?

Создать на месте пикета ГАИ полноценный блокпост мог только человек энергичный, самостоятельный, имевший серьезный боевой опыт. Таких людей у Сурмило не было.

— Насчет самостоятельности ты всерьез? — Полуяна заинтересовала именно эта сторона предложения.

— Игорь, мое слово! Есть возможность, даже больше того — необходимость создать крепкий заслон на въезде в Ковыльную.

— Разве его у вас нет?

— Есть обычный пикет, но он не выдерживает никакой критики. Туда нужен хороший командир. С твердой рукой и ясным пониманием дела. Такой, как ты.

— Кто там сейчас начальник?

— Хорошо, Игорь. Говорю как на духу: мой свояк Турченко. Дерьмо мужик. Его гнать сраной метлой…

— Так в чем же дело?

— Откровенно? Мне моя баба глотку порвет. Турченко — муж ее родной сестры. Мне скажут, что его не топить, а спасать надо.

— Как же его уберу я?

— Придешь и прогонишь. Я дам тебе все факты. Ты и с меня снимешь груз. А бабам я скажу, что тебя рекомендовали из края…

— Хитер ты, Степан!

— Ничего не поделаешь. В наше время простота — хуже воровства.

— Какой штат?

— Десять человек. Вместе с тобой. Сейчас их там — семеро.

— Могу я сам подбирать мужиков?

— Даю карт-бланш. Только не откладывай. Раз, два — и за дело.

— Я еще паспорт не получил.

— Беда-вода! Дам команду, тебе его домой принесут.

К пикету Полуян поехал на велосипеде. Еще издалека он увидел Могилу — огромный курган, который лежал посреди степи. Он тянулся на полкилометра с севера на юг и круто вздымал свои бока метров на тридцать в высоту.

Дороги обтекали Могилу с двух сторон. Одна шла с юго-запада, другая — с юго-востока. Неподалеку от пикета они сливались в тракт, который пересекал Ковыльную и через степи удалялся в центральные области России.

Пикет стоял примерно в ста метрах от развилки, ближе к станице. Домик из глинобитного кирпича давно не белили, и он стал пегим: на грязно-белом фоне желтели пятна разных размеров. В стороне от домика на кирпичном основании лежала цистерна, снятая с автомобильного шасси. На ржавом боку виднелись остатки надписи «огнеопасно», поверх которых черным печным лаком вывели слово «Вода».

Заметив незнакомого человека, один из стражей порядка встал, поддернул сползавшие брюки и пошел навстречу. Рослый, крепкий, загорелый, он был полон уверенности и властной силы.

— Тебе кого?

— Да вот пришел взглянуть на это хозяйство.

— Посмотрел? — Милиционер не выказал ни капли любезности. — Теперь гуляй мимо.

Заметив, что Полуян не внял его совету, милиционер повысил голос:

— Что, не ясно сказано?

— Прапорщик Турченко, я угадал?

Озадаченный страж порядка внимательно вгляделся в гостя, но не узнал и спросил с подозрением:

— Чего надо-ть?

— Хожу, ищу работу. — Полуян поддержал нагловатый тон, предложенный прапорщиком. — Говорят, вам здесь нужен начальник. Некий Турченко бездельничает. Пора его менять.

Штучки подобного рода не проходят даже в столицах. Офицеры контрольно-оперативной службы, выезжая на задержание мздоимцев в милицейских мундирах, заранее готовы встретить сопротивление вплоть до вооруженного. Выйдя на путь незаконного промысла, стражи порядка перенимают худшие привычки криминального мира и становятся не менее опасными, нежели преступники-рецидивисты.

А если говорить о провинции, да еще глухой, вроде станицы Ковыльной, то здесь вообще мало кто вспоминает о законе, предпочитая решать спорные вопросы силой. А почему нет? Тем более, если за твоей спиной такая стена, как начальник милиции?