– Счастливица! – завистливо протянула Сашенька Выгодская. – А я Расина совсем не помню. Не дай бог, попадется третий билет…
– Господа! Господа! Умоляю, потише! – простонала Лидочка Воронова с третьей парты. – У меня голова как котел. Не спала подряд две ночи…
Геля окинула взглядом класс. Некоторые девочки сидели за партами, закрыв ладонями уши и уставившись в потолок, – повторяли билеты, надо думать. Кое-кто нервно расхаживал по классу. В углу у окна собралась стайка гимназисток. Судя по нервному хихиканью, они окружили Наденьку Лохвицкую – самую веселую девочку в классе, и она опять всех развлекала.
Геля решила, что посмеяться перед экзаменом будет очень кстати, и присоединилась к группе.
– В этом флаконе заперты духи познания, – замогильным, вибрирующим от смеха голосом вещала Наденька. – Кто осмелится узнать свою судьбу?
– Я! Я! Какой мне билет будет? Наденька, душечка, предскажи, пожалуйста! – взволнованно спросила Леночка Ган.
Все затаили дыхание, и после короткой паузы Наденька изрекла:
– Двадцать седьмой!
– Ах! – вскрикнула отчаянным голосом Леночка. – А я ведь его и не начинала! – И стремительно бросилась к своей парте учить предсказанный билет.
– А можно и мне? – весело попросила Геля, и девочки расступились, пропуская ее поближе к Наде.
Лохвицкая сидела боком, как наездница, на краю парты, сжимая в руках фигурный флакон из-под кельнской воды. Услышав вопрос, повернула голову, и Геля вскрикнула и зажмурилась. Вместо бойких серых глаз на нее уставились два жутких бельма.
– Поля! Поля, милая, простите! Я же просто пошутила!
– А я вам двадцать раз говорила, Лохвицкая, что шутки у вас недопустимо грубые! Вы хуже мальчишки! – послышался сердитый голос Вороновой. – Вот теперь Рындиной дурно!
Геля открыла глаза и увидела рядом с собой Наденьку – обычную сероглазую Наденьку, состроившую виноватую рожицу.
– Пустяки, – сказала Геля. – Простите. Мне померещилась какая-то чертовщина…
– Ничего вам не померещилось, – резко возразила Лидочка, – Лохвицкая вечно строит ужасные рожи!
– Но это же просто шутка, меня папенька научил, – Наденька взяла Гелю за руку. – Вот смотрите, надо закатить глаза под лоб…
Дверь класса распахнулась, показался господин в синем вицмундире (один из инспекторов) и сказал:
– Экзаменующиеся, пожалуйте за мной!
В классе сразу повисла звенящая тишина, и девочки, выстроившись парами, проследовали в центральный зал.
Там стоял большой, крытый зеленым сукном стол с разложенными на нем программами, листами для отметок, билетами и синими тетрадями журналов. За столом, в самом центре, сидела Ливанова, как всегда, спокойная и строгая, рядом добродушного вида белобородый старик – председатель педагогического совета, потом члены опекунского совета, и бог знает кто еще.
Геля все же слегка испугалась, увидев такое количество важных людей. Да и шутку Наденьки она сочла дурным предзнаменованием. Руки похолодели, а по спине пробежали ледяные мурашки. Ну и что, что она все знает? А вдруг в самый ответственный момент – хоба! – и забудет? Ведь такое случается, особенно на экзаменах.
Однако через три четверти часа Геля вместе с другими девочками, непристойно визжа и хохоча, выкатилась из гимназии, чувствуя себя счастливой собачонкой, которую, наконец, спустили с поводка.
Она сдала, конечно, сдала! И что за ужас эти экзамены, даже если все знаешь! Умереть-уснуть!
– Господа! Айда к нам, в кондитерскую, – весело предложила Лидочка Воронова. – Маменька обещала угостить всех чаем с эклерами, если я сдам не ниже, чем на четверку!
– Нет, спасибо, меня родители ждут! – отказалась Геля и, распрощавшись с девочками, полетела домой.
Сдала! На отлично! То-то все обрадуются!
Но из ближайшей подворотни вдруг послышался свист, и Геля, оглянувшись, увидела притаившегося там Щура.
– Ой! Ты как здесь? – спросила она, нырнув в тень дома.
– Вас поджидаю. – Он прищурился, улыбнулся. – Экзамен сдали?
– Сдала! На пятерку! Это самый высший балл! – похвасталась Геля. – А откуда ты узнал?
– Вот узнал! – Щур гордо выпятил грудь, будто это он, а не Геля сдал экзамен на отлично. – Пробегимся в одно местечко?
– Ой, нет, меня дома ждут… Извини…
– Ништо, подождут, – легкомысленно заявил Щур и протянул ей руку.
Поколебавшись минуту, Геля схватила парнишку за руку, и они понеслись по переулкам в сторону Маросейки.
Глава 23
Сначала Геля подумала, что они бегут к Розенкранцу. Наверное, Григорий Вильгельмович и Щур сговорились устроить для нее какое-нибудь торжество в честь первого экзамена!
Но Щур уверенно миновал поворот в Петроверигский и потащил ее дальше. Свернул в Большой Ивановский и остановился у арки, ведущей во двор громадного серого дома.
Ее настоящего дома.
– Зачем мы здесь? – Голос Гели тревожно дрогнул.
– Так. Надобно гипотезу одну проверить. – Щур крепче сжал ее руку. – Ну, с богом.
Они прошли во двор.
Сперва Геле показалось, что она вернулась домой, а может быть, просто проснулась.
Двор был абсолютно таким, как она привыкла его видеть, – серые стены, водосточные трубы, трепещущие от весеннего ветра занавески в распахнутых окнах. Но сразу вслед за тем увидела, что двор тот да не тот. Двери в парадных сверкают медными ручками, серые стены еще не успели прокоптиться городским смогом и выглядят как новенькие.
«Да они и есть новенькие», – подумала Геля и опустила глаза. Зря она сюда пришла, ох, зря. И тут же изумленно ахнула и отступила на шаг – под ногами был не асфальт и не брусчатка, а сплошь стеклянные квадраты. Как во сне.
– Не видали еще? Красота! Это для того сделано, чтоб в подвалах светло было. Электричество, оно ж агромадные деньжищи стоит, а тут склады поперек всего дома. Вот купчишки и скумекали.
– Да, – кивнула Геля, осторожно, как по льду, ступая по толстенным плиткам. – Мне, кажется, папа рассказывал про это…
Внизу смутно проглядывали штабеля ящиков, бочек и каких-то тюков. Только одна плитка была почему-то матовая, непрозрачная, будто погасший экран. Все-таки поразительно, как мало тут все изменилось за сто лет! Разве что нет спутниковых тарелок, да с шестого этажа не завывает из магнитофона Боб Марли – No Woman, No Cry…
Окно на шестом распахнулось, и манерный механический голос пропел, ненатурально выговаривая слова:
…что мне делать с тобою, с собой, наконец,
как тебя позабыть, дорогая пропажа?
Вокруг ни души, только где-то неподалеку скребет метла.
Пахло чем-то смутно знакомым – как в цирке или… На ипподроме!
Папа (который Николас) говорил, что раньше вдоль стены Ивановского монастыря располагались конюшни.
– А пойдем, лошадок посмотрим? – попросила Геля.
– После. Ежели до того вам будет, – ухмыльнулся мальчишка и потащил ее к въезду в подвал (да-да, в подвал тут вел высокий, широченный въезд).
У решетки старательно махал метлой худощавый маленький татарин в дворницком фартуке и плоской шапочке.
– Будь здоров, Рашидка, – приветствовал его Щур.
– А, привел, – закивал дворник и подошел поближе.
Он был похож на собачку. По правде говоря, на паршивую маленькую дворняжку из тех, что, вечно щурясь, валяются на солнышке или, свернувшись, спят на крышках канализационных люков. Хлипкий, скуластый, бороденка клочьями, еще и щека расцарапана.
– Так чего, не убегла? – задал ему непонятный вопрос Щур.
– А я знай? – развел руками дворник. – Утром увидал. Все, как ты сказал, – маленький, черный, глаза зеленый. На шее сворка розовый. Я его хватал, он мне харю драл – злой, шайтан! – и в подвал утек. А подвалы тут беда какой!
– Ништо, не пузырься. Авось выманим из подвалов. Запустишь нас?
