Когда подошли ближе, церковь оказалась не такой уж и маленькой, а вовсе даже огромной. Называлась – Никола Большой Крест, хотя кресты на ней были самые что ни на есть обнакновенные (тьфу ты, привязалось!). Но Щур объяснил, что в церкви хранится реликвия – саженный крест, в котором находится 156 мощей разных святых.

Внутрь заходить сразу расхотелось. Геля знала, что «мощи» – это останки святых христианской церкви, являющиеся объектом религиозного почитания. Не хотелось бы, конечно, оскорблять чувства верующих, но 156 расчлененных покойников – это немножко слишком.

Геля закинула голову, прикрывая ладошкой глаза от бьющего солнца, и шляпка уже привычно повисла на лентах. Ах, какие же они красивые, эти церкви! Как ракеты, только старинной конструкции! Если, не отводя глаза от храма, сделать несколько шажков назад, то кажется, будто он взлетает, как большая пестрая птица!

Потом направились к бульварам. Щур с независимым видом шел как бы и рядом, а как бы и сам по себе, насвистывая и что-то подбрасывая на ладони.

– Это что у тебя? – не сдержала любопытства Геля.

– Так. – Щур пожал плечами и протянул ей гладкий овальный камешек.

Камешек был увесистый и очень приятный на ощупь. Геля покатала его в ладонях, сказала:

– Хороший! – и вернула Щуру.

– Оставьте, ежели пондравился, – предложил мальчишка, – у меня их как грязи, – и, действительно, выудил из кармана еще несколько штук.

– Зачем они тебе?

– Так, – он снова неопределенно пожал плечами. – Они ухапистые. От рук греются, а с изнутри все одно холодом отдает. Антиресно. – И подбросил камешек, словно взвешивая, стоит ли посвящать всяких кисейных барышень в свои мальчуковые тайны.

– Что там, орел или решка? – окончательно обнаглела Геля. – Да ладно, рассказывай. Что тебе, жалко?

– Знаете, такой город есть – Одесса? – решился Щур.

– Конечно знаю. Один из крупнейших черноморских портов.

Мальчик кивнул:

– Город агромадный. Может, и поболе, чем Москва…

– Ну уж нет. Москва больше раз в десять, чем твоя Одесса.

– Моя Одесса точно больше, чем ваша Москва, – насупил брови Щур.

– А ты там был?

– Не был, – помедлив, признался он. – Но уж мне верный человек сказывал. Такой брехать не станет.

Щур покраснел и отвернулся, а Геле стало ужасно стыдно. У бедняжки, может быть, есть тайная мечта о никогда не виданном городе, а она лезет со своей правдой! Что за глупая, бессовестная трещотка!

– Извини. Я больше не буду, – виновато сказала она. – Рассказывай.

– Так вот. Стоит на горе агромадный белый город. – Щур подозрительно посмотрел на Гелю, но она молчала. – В городе том живет тьма-тьмущая людей, точно как в Москве – грязно, тесно, по улицам не протолкнуться. Только что тепло и абрикосы. Абрикосы – это такие…

– Я знаю, – сказала Геля и тут же прикусила губу.

– И ладно. Абрикосы к делу не касаются, – строго сказал Щур. – А город на берегу морском стоит. Куда с него ни выйди – упрешься прямо в море. И такой от этого простор и счастье человеку, что враз он забывает все плохое. Потому как лучше моря ничего на свете нету. Ночью оно светится своим сияньем, холодным, как месяц в небе. А под солнцем море золотое сверху, а в самой пучине – синее аж до черноты, как если б небо вывернули и кинули на землю. А когда разбунтуется, отрывает волнами куски от скал. Обкатывает их до круглой гладкости, вот и выходят такие малые камушки, – мальчик показал Геле округлый камень на ладони. – Там их видимо-невидимо на берег выносит. Но и тут есть – на Москве-реке найти можно. А по-над морем летают белые птицы, кричат кошачьими голосами да так, что делается знобко в сердце. И ежели кто море хоть раз увидал, тот всю жизнь будет об нем тосковать.

– Ты же не видел, – тихо сказала Геля.

Щур, не глядя на нее, дернул плечом:

– Сбечь туда хотел. Доехать под вагонами. По железке. А чего мне? Я – птица вольная, никого у меня не было. Совсем уж собрался, но тута фараоны меня замели. А после и бабуся отыскалась. Разве я ее брошу? А так бы добрался, вот ей-богу, устроился бы куда на пароход…

– Капитаном бы стал?

– Зачем капитаном? Эка вы хватили. Хоть на механика бы выучился. Я в этом сызмальства понимаю, тятька мой… Да шут с ним, с морем. Пойду я. Баба Яся шибко гневается, что шляюсь незнамо где. Говорит, навовсе дела забросил. Пойду. Бывайте, барышня хорошая.

Девочка посмотрела вслед здоровенному, нелепо одетому хулигану, которого еще несколько дней назад готова была убить своими руками, и сердце ее сжалось – да ведь он просто бедный, одинокий мальчишка, у которого ничегошеньки на свете нет, кроме ужасной бабки, горсти камешков и мечты о море! Жалко его стало до слез.

Только вот повод поплакать у нее был и без всяких Щуров, просто Геля еще об этом не знала.

Вернувшись домой, она нигде не смогла найти Силы Зла. Но Василий Савельевич ее успокоил, сказал, что кошка иногда уходит погулять на пару дней, а потом непременно возвращается. Не-пре-мен-но!

Геля все равно встревожилась и спала плохо. Всю ночь снились странные сны – будто вертятся в голове какие-то обрывки, а она никак не может их соединить; будто шепчет что-то недостаточно громкий голос, а она, сколько ни напрягает слух, никак не может расслышать.

Так было тоскливо, что Геля окончательно уверилась – с кошкой случилась беда. И не ошиблась.

Силы Зла не явились ни в воскресенье, ни в понедельник, а к среде даже Василий Савельевич признал, что кошка потерялась.

– Но если потерялась, мы должны ее найти! Папочка, пожалуйста! – заливаясь слезами, умоляла Геля.

– Боюсь, это невозможно, – печально сказал доктор. – Кошку на улице подстерегает слишком много опасностей. Мальчишки, собаки, автомобили. Крысы. – Василий Савельевич снял пенсне и яростно потер переносицу. – Ее могла убить крыса, голубчик.

На следующий день после ужасного разговора Геля брела домой из гимназии. Медленно и осторожно – как сказала бы чувствительная Лидочка Воронова: словно старалась донести чашу, полную слез, не пролив по дороге ни капли.

Стоило всего лишь подумать о Силах Зла – и вот они, слезы, тут как тут. Поток. Фонтан. Водопад. Да и любой сочувственный взгляд мог вызвать это стихийное бедствие. И Геля плелась по Большому Успенскому, повесив нос, чтобы ни на кого не смотреть; уступая дорогу то дешевым прюнелевым башмачкам, то расшитым туфелькам телячьей кожи, выныривавшим из-под шелкового подола, то блестящим хромовым сапогам, то запылившимся остроносым ботинкам.

Все шло довольно сносно (она умудрилась не разреветься и никого не сбить с ног), пока не встретила пару разбитых коричневых башмаков. Не поднимая глаз, сделала шаг в сторону. Башмаки повторили ее маневр. Что ж, бывает. Видимо, их владелец был бедным, но любезным человеком. Отступила в другую сторону. Но башмаки и тут шагнули следом. На эти игры у Гели совершенно не было сил, и она тупо застыла на месте, дожидаясь, пока башмаки ее обойдут и отправятся восвояси.

Стоять было гораздо хуже, чем идти. Чаша переполнилась. Вот одна слеза капнула на пыльный камень тротуара. За ней – еще.

– Барышня хорошая, ай стряслось что? Чего вы слезы льете?

Подняла глаза – перед ней стоял Щур.

Геля кивнула и разревелась в голос.

Мальчишка схватил ее за руку и увлек под арку ближайшего дома – больше укрыться от посторонних взглядов все равно было негде. Стал допытываться:

– Обидел кто? Так вы только пальчиком укажите. Я его живого в землю закопаю!

– Н-нет, – сдавленно проговорила Геля, заливаясь слезами пуще прежнего, – у меня – всхлип! – пропала – всхлип! – кошка-а-а-а…

Щур фыркнул с насмешливым облегчением:

– Кошка? Я-то напугался! Да я вам кошек этих мешок наловлю. Каких желаете – беленьких, рыженьких, полосатых?

– Ты не понимаешь, – прорыдала Геля, – не понимаешь…