Геля показала Эраське язык. Эраська скорчил рожу, оскалился так, что сверкнули его дурацкие брекеты. Подумаешь, лев кривозубый, ха.
Руки мыть так никто и не пошел. Папа потащил Эраську в гостиную – расспрашивать об этом двенадцатиюродном, но вдруг остановился на пороге комнаты и воскликнул:
– Моя лампа! Кто разбил мою любимую лампу?
Геля сунулась ему под руку, чтобы злорадно сообщить, что это не она, когда вдруг зазвонил мамин телефон. Телефон у мамы был большущий, с новомодными прибамбасами, он звонил и полз по роялю среди всякой ерунды из маминой сумочки, подпрыгивая на ухабах, как внедорожник.
– Алтыша, это твой! – крикнул папа.
Мама прибежала из кухни, на ходу вытирая руки, взяла телефон двумя пальцами и сказала:
– Я.
Потом мама надолго замолчала, и по тому, как Эраська втянул голову в плечи и прижал еще не остывшие от вранья уши, Геля поняла – ее братец натворил что-то ужасное и ждет расправы.
– Я разберусь. Завтра буду, – сказала мама, дала отбой и медленно повернулась к папе. На Эраську она даже не посмотрела, и Геля здорово испугалась – ну, придурок, нет слов, но все же брат. Да что с ним такое произошло за этот день – лампу разгрохал, влип во что-то, а ведь обычно Эраська тише мыши!
– Ластика исключают из школы, – сказала мама, словно не веря самой себе. – За пьянство и непристойное поведение. – А потом вдруг жалобно посмотрела на папу и добавила: – Ника, дети сошли с ума. Что нам делать?
Папа все-таки был лопух. Вместо того чтобы обнять маму и уверить ее, что все будет хорошо, он иронично сказал:
– Сразу оба? Сомневаюсь.
– Они же двойняшки, – тем же несчастным голосом сказала мама и посмотрела на папу, как котик из «Шрека».
Но до папы так и не дошло. Может быть, из-за роста. Может, из-за безупречного английского воспитания. Он не стал утешать маму, а повернулся к Эраське и сурово спросил:
– Эраст! Что ты натворил?
Папина суровость – цирк без тигров. Брови хмурит, а губы прыгают. Совсем не умеет сердиться, вздохнула про себя Геля, подошла к маме, обняла и усадила на тот самый диванчик, на котором только что рыдала сама.
– Вы все равно не поверите, – вяло сказал Эраська.
Он так и стоял на пороге, как актер на сцене. Справа – папа среди осколков любимой антикварной лампы (галерка), слева – Геля с мамой на диванчике (партер). Эраська обвел публику безнадежным взглядом, но, поскольку никто так и не сказал ни слова, вынужден был заговорить сам.
Рассказал о какой-то собаке, о бомже, который попросил его купить чекушку, о суперпризе в уличной лотерее – в общем, по сравнению с этим враньем предыдущее, о голландском родственнике, выглядело просто безупречной правдой.
Папа даже покраснел (ему всегда было стыдно смотреть, как кто-то выставляет себя дураком) и сказал:
– Не ожидал от тебя такой бессовестной, а главное, нелепой лжи!
Зато мама вдруг пришла в себя и сказала абсолютно нормальным, энергичным голосом:
– А знаешь, Ника, ведь он говорит правду!
Эраська слегка ожил и посмотрел на маму с надеждой. Папа же посмотрел на маму снисходительно. Ох, бедный папа!
– И не надо на меня смотреть, как беременный жираф на мясника! – рявкнула мама. – Я все-таки журналист, всякого повидала. Именно такой бред и происходит на самом деле, а вот врут обычно по шаблону.
Мама поманила к себе Эраську, и тот нехотя подошел, сел рядом. Ну да, типа, он уже взрослый и не нуждается во всяких телячьих нежностях. Мама, конечно, не стала обращать внимания на эту ерунду, обняла Эраську, еще минутку подумала и решительно заявила:
– Не тряситесь, цыплятки. Все разрулим. Значит, так. Ника, ты завтра отвезешь Гелю в лицей и скажешь, что у нее болел живот, ты оставил ее дома, а мне позвонить забыл…
– Я не стану лгать! – возмутился папа. – Она прогуляла, неважно, по каким причинам, и должна за это ответить!
– Гелька прогуляла школу?! – Эраська ошалело уставился на сестру.
– Подумаешь! А сам? Трудный подросток, блин! – прошипела она в ответ.
– Дети, заткнитесь, – устало сказала мама. Потом с сочувствием посмотрела на папу: – Ладно, Ника, забей. Я лучше сама. Сперва отвезу Гелю, потом поеду, вставлю пистон этим недоумкам из Ластиковой школы.
– Директор у нас ничего, – боязливо сказал Эраська, – его жалко… Вот завуч – крыса…
– Оба получат. – Мама была непреклонна. – Не разобравшись, выставили ребенка из школы, ты целый день шатался неизвестно где, а мне позвонили только сейчас! Да с тобой что угодно могло произойти за это время! Уроды! Нет, я еще и школьного психолога порву до кучи! Есть у вас школьный психолог?
– Есть, – сдал беднягу Эраська.
– Ну, теперь сам лечиться будет, – пообещала мама. – И все, дело закрыто. Быстро мыть руки и обедать, а то я вас всех пущу на фарш для перцев. Задолбали со своим ранним пубертатом и… – Тут мама посмотрела на папу, смягчилась: – Ника, не бери в голову. Ну, не умеешь ты врать, так должен быть в семье хоть один порядочный человек. Как вишенка на торте, да?
Глава 3
После обеда Геля быстренько убралась к себе, переоделась в свой любимый домашний костюмчик (его бабушка подарила, бархатный, мягкий-премягкий, а к капюшону курточки пришиты длинные заячьи уши; папа называл его чудовищной пошляндией, только много ли он понимает в хороших вещах?), натянула капюшон и свернулась на кровати калачиком.
Собиралась поплакать, но ненадолго отвлеклась на прелести современной одежды – до чего же удобно, мммм! Вот о чем она ни минуточки не скучала, так это об унылых платьях и кошмарном белье начала двадцатого века.
Мама вошла тихо, как кошка, не постучалась, не скрипнула дверью. Присела на кровать рядом с Гелей:
– Плачет мой зайчик?
– Я не зайчик. Я ослица. – Дочь сердито вытерла слезы, кстати, свесившимся с капюшона тряпичным ухом. – А ты разве не спешишь на работу?
– Никуда я не спешу, – покачала головой мама. – Предупредила, чтоб сегодня не ждали. Хочешь, поговорим?
– Да! – с готовностью кивнула Геля.
Слезы высохли. Вот ведь ослица, иначе и не скажешь! Мама наверняка в курсе – и о Поле Рындиной, и о… Да мало ли о ком еще!
– Мама, помнишь, ты мне рассказывала о прабабушке? Ну, о том случае, когда она упала, ударилась головой… Помнишь?
– Ты хочешь поговорить о прабабушке? – удивилась Алтын Фархатовна. – Я думала, что…
– О прабабушке, – твердо ответила Геля. – А то папа все уши прожжужал об истории рода Фандориных. А о твоей семье я почти ничего не знаю. Это нечестно. И вообще… Давай фотки посмотрим, и ты мне расскажешь…
– Давай, – мама хмыкнула и сползла с кровати, – сейчас альбом принесу.
Сердце у Гели колотилось быстро-быстро. «Значит, так. Поля Рындина треснулась головой два раза. С первым все понятно. А вот со вторым… Как она попала домой? Надо осторожно расспросить маму… Вдруг? Ну, а вдруг?»
Алтын Фархатовна вернулась, сгрузила дочери на колени большой потертый плюшевый альбом, ноутбук и обувную коробку.
– Хотела мамуле сюрприз сделать, – объяснила она, – отсканить фотки, поправить кое-что в фотошопе. А то некоторые уже совсем потрескались, чуть не разваливаются от старости… – Алтын Фархатовна открыла коробку, но там лежали не фотографии, а целая куча шоколадных батончиков и всяких конфет.
– Откуда дровишки? – удивилась Геля.
– Ластик под кроватью прятал. А я нашла. – Мама с разбойничьей улыбкой взяла из коробки самый большой батончик и вручила Геле. – Пришлось реквизировать.
– Ну да. От сладкого ужасно зубы портятся, – лицемерно поддакнула девочка, разом отхватывая чуть не половину шоколадки и жмурясь от удовольствия. – Мам, фотефь куфочек? Офень фкуфно!
– Угу. – Мама рассеянно откусила от батончика, перелистывая альбом. – Так о чем ты? Ах да. Как бабушка Поля дважды стукнулась головой. Романтическая история…
– Что же романтического в сотрясении мозга? – Геля потянулась за следующей конфетой.
