– Простите, но, к сожалению, я должен немедленно вернуться на службу. Дело спешное.

– Ах, как жаль, – расстроился немец, – я не успел побеседовать с барышней лично. А это, поверьте, необходимо…

– Вы правы, – нахмурился Рындин.

Жалко было смотреть, как он разрывается между служебным долгом и родительским, и Геля сказала:

– Папа, но ты можешь поехать один. А я тут побуду, сколько надо, и вернусь – ведь совсем недалеко, правда?

– Прекрасная мысль, прек-расная, – обрадовался Рындин. – Эвальд Христианович, вас не затруднит посадить Полю на извозчика и отправить домой?

– Не беспокойтесь. Посажу, отправлю, протелефонирую милой Аглае Тихоновне, – заверил его Гильденштерн.

Василий Савельевич виновато посопел, подошел к Геле, чмокнул в макушку и высыпал ей в карман, уже под завязку набитый леденцами, горсть монет. Сказал:

– Это тебе на извозчика.

Пожал руку Гильденштерну:

– Благодарю, Эвальд Христианович.

И, как всегда, бегом покинул кабинет.

– Что ж, милая барышня, давайте поговорим о том, что вас действительно тревожит, – с лучезарной улыбкой предложил Гильденштерн.

– О чем это? – насторожилась Геля.

– Не знаю, – простодушно признался доктор, – но мне показалось, вы не все рассказываете своему милому батюшке. Вас мучают головные боли? Кошмары? Дело в ваших беспокойных снах?

– Вам нужно знать, чтобы меня вылечить? – Геля тянула время. Она понятия не имела, что ему говорить.

– Увы, пока не придумали способ лечить расстройства памяти, подобные вашему, – развел руками доктор. – Я мог бы попытаться смягчить некоторые неприятные моменты, но в остальном, к величайшему сожалению, бессилен. Остается надеяться только на силы юного организма. Впрочем, есть одно средство, которое применяют в этих случаях. Иногда помогает. Это гипноз.

– Гипноз?! – всполошилась девочка. Еще не хватало, чтобы проницательный чоппер загипнотизировал ее и узнал про Люсинду, про Яблоко, про все. Да ее до конца жизни в дурке продержат – ведь никто на свете не поверит, что это правда. А если поверят – так еще хуже! – Не надо никакого гипноза! Я боюсь!

– Так я и думал. Значит, кошмары. Вы боитесь спать? Или вас мучили какие-то видения, пока вы пребывали в забытьи?

– Д-да… то есть нет, – Геля старалась придумать что-нибудь на ходу, – то есть сейчас ничего такого ужасного не снится. Но пока была без сознания – да. Но я не помню, что. Помню только, что было страшно, – выпалила она. – Вы теперь запретите мне ходить в гимназию?

– Нет, нет, не беспокойтесь. Я так и подумал, что вы таитесь от родителей, чтобы вам быстрее позволили вернуться к занятиям. Мои рекомендации останутся в силе. А теперь расскажите мне все, что сможете вспомнить о своих снах.

Геля задумалась. Она краем уха слышала что-то об одном таком докторе Фрейде, который чего-то там мог узнать о человеке по его снам. Вдруг и этот может? А если наврать с три короба? Ну, пропишет какие-нибудь пилюльки, так их в унитаз – и все дела. Да можно и правду рассказать – в конце концов, где найти человека, добровольно соглашающегося слушать про сны? Сны только рассказывать интересно. Решено. Пусть слушает, если хочет.

И во всех подробностях пересказала все, что приснилось ей за неделю.

На исходе второго часа доктор Гильденштерн удовлетворенно кивнул и произнес:

– Да-с… Очень интересно! Живое, романтическое воображение, неуверенность в себе, страх. И замкнутое пространство, бесспорно, давит на вас… Здоровый сон, не отягощенный видениями, – вот что вам нужно. Я, например, сплю как бревно, и вот – извольте видеть – здоров и весел. Сейчас выпишу вам одну микстурку…

Он выхватил листочек из аккуратной стопочки и принялся строчить, разбрызгивая чернила.

– За сим не смею вас больше задерживать, – Эвальд Христианович протянул Геле узкий голубоватый бланк. – Если у вас нет вопросов и жалоб, мы с чистой совестью можем отправить вас домой.

– Больше никаких жалоб нет, благодарю вас.

Доктор проводил свою особую пациентку до гардероба, подал пальто, дошел до самого Воронцова поля и остановил извозчика.

Геля не спешила садиться в коляску. Просительно заглянув в глаза Гильденштерну, сказала:

– Эвальд Христианович, вы говорили, что мне полезны прогулки. Можно, я пройдусь пешком? Тут ведь совсем близко…

– Прошу простить меня, милая барышня, но я обещал вашему батюшке отправить вас с извозчиком и не могу нарушить слова, – виновато ответил доктор.

Геля, которая очень рассчитывала на эту одинокую прогулку, поникла. Но тут же ей пришла в голову мысль получше:

– Но тогда, может быть, мне можно немножко прокатиться, а не сразу ехать домой? Пожалуйста, мне так наскучило сидеть взаперти!

Гильденштерн сочувственно взглянул на нее:

– А это, пожалуй, можно! Я сообщу вашей матушке, что вы немного задержитесь. Милейший, – обратился он к извозчику, – вот тебе три рубля. Покатаешь барышню по Покровке, проедешь по Солянке и доставишь…

– Знаю, барин, на Покровский, к дому купцов Морзинкиных. Возил уж сегодня бедную хворую барышню…

Геля посмотрела – и впрямь, та же лошадь, и тот самый дядька за рулем, или как тут у них это называется! Вот удача, со знакомым все же спокойнее.

– Что ж, – улыбнулся Гильденштерн, – кланяйтесь драгоценной Аглае Тихоновне.

Геля махала ему рукой, пока коляска не завернула за угол.

– Дак что, барышня, с ветерком вас прокатить али потише? Как вам приятственней будет? – обернулся к ней извозчик.

– Поезжайте, как обычно, пожалуйста, – милостиво кивнула девочка.

Покровка была полна суеты (как и сто лет вперед?): на перекрестке истерично звенел трамвай, по узким тротуарам, толкаясь, спешили пешеходы. Из непривычного Геля заметила только большую, совершенно незнакомую церковь, выпиравшую красным брюшком на и без того узкий тротуар.

Раньше (то есть позже, конечно) на этом месте был всего лишь никчемушный пыльный скверик, а сейчас высился необыкновенной красоты храм, вздымаясь среди низеньких, обыденных зданий праздничной, красно-белой пеной вишнево-сливочного десерта. Луковички-купола, каким-то чудом улавливая слабые солнечные лучи, горели золотыми стрелами на фоне серого неба.

«Снесли, – горько подумала Геля, – вот дураки, снесли такую красоту. А чтоб вам…»

– А, чтоб вам пусто было! – выкрикнул извозчик.

Смирная Любушка вскинула передние ноги и дернулась к обочине. Коляска села носом в землю и тут же подпрыгнула. Гелю тряхнуло, она едва успела ухватиться за край коляски, чтобы не упасть.

Мимо птицей пронеслась серая в яблоках лошадь, запряженная в лаковую пролетку с красными спицами. Седок, толстый господин с багровым лицом, охаживал извозчика тростью по спине и ревел пьяным голосом:

– Наддай! Наддай, каналья! Озолочу! – в подтверждение своих слов свободной от битья рукой разбрасывая деньги. Монеты со звоном катились по булыжной мостовой, мятые купюры разлетались во все стороны.

Не успела Геля перевести дух, как вслед за первой пролеткой промчалась вторая – лишь спицы в колесах желтые мелькнули, а так – один в один предыдущая. И лошадь серая, и господин толстый, пьяный, красномордый.

Этот заливался тонким хихиканьем и тоненько же подвизгивал:

– И-и-и-их, пшел! Что-нибудь сделай ты такое для моего удовольствия! Задави кого-нибудь – старушенцию какую либо…

А дальше случилось страшное, накаркал гнусный толстяк – его серая шарахнулась на полном ходу от встречного автомобиля и налетела на мальчишку, подбиравшего монеты, рассыпанные первым красномордым.

Мальчишку отшвырнуло на ступеньки церкви, лошадь, вскинувшись, заржала испуганно и зло, а второй красномордый завыл-заулюлюкал:

– Гони-гони-гони!

Извозчик хлестнул лошадь кнутом, пролетка рванулась и понеслась вперед, на Маросейку.

– Остановите, там мальчика сбили! – закричала Геля, выпрыгнула из коляски почти еще на ходу и побежала к церкви.