На месте происшествия быстро собиралась толпа, всплескивали волнами писклявые женские ойки, сердито бухали басы мужиков, а над всем сверлил и сверлил свинцовое небо оглушительный свисток городового, тяжело бежавшего от перекрестка.

– Чего ты рассвистелся, раззява? Чего теперича свистеть? След уж их простыл, – бубнил дядька в картузе и сером поношенном пальто с поднятым воротом.

– Как же ему не свистеть, если он их к ответу должен призвать? – ответила тетька в шляпе-клумбе.

Геля продиралась сквозь толпу – зачем? – она и сама не знала. Просто от страха.

Со всех сторон доносились возмущенные голоса:

– Ищи ветра в поле! Да и какая на них управа, на толстомясых? Нет на них управы. Такого хоть в участок приведи, все одно вывернется. Да ты его возьми еще сперва…

– Откупятся… Энто у них, у купчиков, обычная забава – на лихачах гоняться…

– Ни стыда ни совести… Посреди бела дня…

– А с мальчонкой-то что?

– Да живой вроде…

– В больницу его надо…

В больницу! Геля удвоила усилия, да еще крикнула:

– Пустите! Пустите же! У меня папа – врач!

Вывалилась из толпы прямо к мальчику.

Он сидел, скрючившись, на ступеньках, баюкал левую руку. На лбу наливалась огромная шишка, щека вся ободрана, в крови, но живой. Живой!

Геля опустилась на колени, заглянула мальчонке в глаза:

– Как ты? Идти сможешь? Давай я тебя к своему папе отвезу, он врач.

– Да нужон больно папаше вашему таковский пациент, – визгливо выкрикнул кто-то. – Голь перекатная. В больницу для бедных его надо.

– Не надо в больницу, – раздался за Гелиным плечом хрипловатый, знакомый голос. – Я его к бабе Ясе заберу. Она вылечит.

Геля обернулась. Увидела оборванца лет четырнадцати в разбитых башмаках и пиджаке не по росту, с закатанными рукавами. Того самого драчуна – только теперь стало понятно, до чего он широкоплечий и здоровенный, гораздо выше ее.

– Ты кто ему – брат? – спросил городовой, тоже пробившийся сквозь толпу.

– Брат, – кивнул хулиган.

– А вы, барышня, беретесь доставить пострадавшего в больницу?

– Да. Меня извозчик дожидается, – ответила Геля.

– Так что, господа хорошие, шапито закрыто, расходитесь, кто к делу касательства не имеет, – зычно выкрикнул городовой, обращаясь к толпе. – Пааапрашу рррразойтись! Прошу вас, мамаша, двигаться по своим делам, с вас одной затор на пол-улицы. И вы, любезный…

Так, мало-помалу, всех и разогнал.

Мальчонка на ступеньках дрожал и всхлипывал, но в голос не плакал. Хулиганистый оборванец присел рядом:

– Сильно зацепило?

– Не, вроде не сильно, – неуверенно ответил тот. – Только руку больно, мочи нет…

– Терпи. Не девка – слезы лить, – отрывисто бросил верзила. На Гелю он совершенно не обращал внимания, даже не смотрел, но не стоять же столбом? Она и спросила:

– А тот, что в Трехсвятительском был, тоже брат?

– У меня таких братьев… – пробормотал драчун и сплюнул на сторону. Подхватил мальчишку под локоть, тот стал приподниматься, но тут же повалился обратно на ступеньки:

– Ой, руку жгет! И в башке мельтешение какое-то…

– Ништо, не пузырься. Давай на закорки мне, за шею зацепись.

На закорки тоже не получилось.

Геля терпеливо дождалась, пока эти двое исчерпают все доступные возможности, и скромно сказала:

– Может быть, все-таки на извозчике? Я помогу отвести мальчика к коляске.

– В больницу не поеду! – испугалась жертва ДТП.

– Чего ты боишься, дурачок? В больнице тебе помогут. А не хочешь в больницу – поехали к моему папе. Он тут недалеко работает… то есть служит. Доктор Рындин его фамилия.

Рослый хулиган выпрямился и, наконец, взглянул на Гелю.

Лучше бы он этого не делал – девочка и прежде не испытывала к нему ни малейшей симпатии, а теперь и вовсе обозлилась. Он смотрел на нее сверху вниз – и дело было совсем не в росте. Он смотрел на нее как… Как Василий Савельевич на свою кошку! С добродушной, снисходительной улыбочкой, словно перед ним стояла не замечательно красивая, нарядная, почти уже совсем взрослая барышня, а маленькая, несмышленая зверушка! Следовало сейчас же поставить наглеца на место, но от возмущения слова никак не находились. Наглец тем временем снова сплюнул и лениво проговорил:

– Шли бы вы домой, барышня хорошая. На фортепьянах играть. Мы тут сами.

Девочка вспыхнула, а наглый переросток продолжал как ни в чем не бывало:

– Доктор – он все одно Шкрябу в больницу определит. А оттуда в приют заберут. Это уж будьте-нате.

Геля так и не смогла придумать достаточно язвительную реплику, чтобы сбить спесь с заносчивого типа. Несомненно, причиной такой заминки послужили ее доброта, здравомыслие и прекрасное воспитание. Разве сейчас подходящее время для ссор? Бедный мальчик серьезно ранен, и она, Геля, должна ему помочь. А на этого хама ей плевать. Девочка твердо решила быть милой и с преувеличенным интересом спросила:

– Шкрябу? Это его так зовут или фамилия такая?

– Кто б его звал. А кличут Шкряба, – насмешливо сузил глаза хулиган.

«Ага, это у него кличка», – сообразила Геля. Стало ужасно интересно, какая же кличка у этого несносного замарашки.

– А тебя как… кличут?

– Ну, Щур, – нехотя процедил он.

«Щур – потому что щурится все время, – догадалась девочка и тут же раздраженно подумала: – Верблюд бы больше подошло. Плюется как дурак». Верблюдом не стала обзываться, чтобы не выходить из образа. Спросила про важное:

– В приют? Вы что, бездомные? Так, может, и хорошо, что в приют?

– Мы – люди вольные. Приюты ваши в гробу видали, – Щур надменно задрал подбородок. А Геля – Геля едва удержалась, чтобы не треснуть его по этому подбородку – да вот хоть своей прелестной бархатной сумочкой. Рассудительность и милота давались все труднее. Но актерское мастерство – не вздохи на скамейке. Девочка совладала с собой и решила не спорить. Вот еще, только время терять с этим придурком. Сейчас отвезет их, а потом найдет Василия Савельевича и все ему расскажет.

– Ладно. Поедем к этой, как ее, бабе Ясе, – и Геля улыбнулась самой милой улыбкой, на которую только была способна.

– Не дойти мне самоходом, – поддержал ее Шкряба, жалобно глядя на Щура.

– Шут с ним, – решился упрямец, – где она, коляска ваша?

Геля огляделась. Коляска стояла там же, где она ее оставила, чуть поодаль. Девочка помахала извозчику, и тот подъехал к самой церкви.

– Вдвоем мы его поднимем? – спросила Геля у хулигана. Тот отрицательно качнул головой:

– Сам.

Подхватил все же Шкрябу на руки и, задыхаясь от натуги, потащил.

– Подмогнуть? – забеспокоился сердобольный извозчик.

– Сам, – упрямо пропыхтел Щур, подсаживая мальчика в коляску.

– Дак что, куда? В морозовскую али в ольгинскую?

– В больницу не поеду! – снова крикнул Шкряба.

– Поедем, куда скажешь, – успокоила его Геля. – Куда вас, кстати, везти?

Щур хмуро посмотрел на нее и буркнул:

– «Утюг» знаете?

– Э, нет. Прощенья просим, барышня, на Хитровку не поеду. Разденут, разбуют и пустят голым бегать – обнакновенное дело. Вылазь, шкет, или давай до больницы, – запротестовал извозчик.

– Он боится, что из больницы в приют заберут, – сказала Геля, стараясь разобраться, что к чему. Про Хитровку папа (Николас) рассказывал – там одни бандиты живут. А Рындин (тоже теперь папа) вроде как там работает (то есть служит). Хитровская рвань и босяки – это, значит, они и есть. Ага…

– Это, канешно. В приюте оно не мед, – задумчиво протянул извозчик, поглядывая на мальчишек с искренним сочувствием. Щур насупился, покосился на Шкрябу, который забился в самый угол кожаного диванчика, и неохотно проворчал:

– Не тронут тебя на Хитровке, дядя, не боись.

– Полюбил волк кобылу, жаниться обещал, – хмыкнул тот.

Щур окинул его долгим оценивающим взглядом. Потом вдруг улыбнулся во весь рот и заговорил – не так, как прежде – будто нехотя, а бойко и даже весело: