жизнеощущения. Это молодая Навсикая, дочь феакийского царя Алкиноя.

Наилучший образец гомеровской пластики – это VI песнь «Одиссеи», где дан

изумительный образ Навсикаи. В ней так и чувствуешь прекрасно отточенный, холодно-

целомудренный мрамор, какую-то первоначальную чистоту души и тела, полученную не в

результате морали и не как продукт культуры, а как результат естественного состояния.

Это дикая воля, сама, однако, себя обрядившая в красоту и силу статуарности, Навсикая

целомудренна, чиста и прекрасна не в человеческом, а в каком-то природном растительном

смысле. Так чисты белые тающие облака в глубине лазурно-солнечного неба. Так красивы

молодые животные, молодые свежие деревья, первая весенняя листва.

Желая столкнуть Одиссея с Навсикаей, Афина является ночью во сне Навсикае в

образе одной ее подруги и побуждает ее ехать на реку мыть белье, так как близится ее

брак. Уже Афина называет ее беззаботной (25). И, действительно, беззаботность – первая

и основная черта этой лесной, или полевой, или [255] вообще какой-то природной девы.

Молодая златотронная Заря будит «прекрасно-одетую» Навсикаю (48). Та просит отца-

царя дать ей колесницу, мулов и рабов, чтобы ехать стирать белье. «Ты, отец, – говорит

она, – заседая в высоком совете вельмож, должен иметь опрятную одежду». Его сыновья,

т. е. ее братья, тоже должны иметь свежее белье (57-65). А о желанном браке она не

сказала: скромна и стыдлива. Навалили короб белья, запрягли мулов, дали в эту дальнюю

дорогу мех с вином и всякую пищу. Вот юная Навсикая сама берет в руки «бич и

блестящие вожжи» и звучно стегает мулов. Она сама правит «быстроколесной

колесницей» (71-84). Приехавши к месту впадения реки в море, она распрягла мулов и

принялась с рабынями за стирку белья. Все было вымыто и разостлано на широком берегу.

Потом Навсикая с рабынями искупалась в реке и натерлась маслом, а свое влажное платье

оставила сушить на «лучезарном солнце». Потом принялись за еду, а поевши, Навсикая

стала со своими рабынями играть в мяч («головные сложив покрывала») и начала петь,

«белорукая». На берегу моря, под южным лазурным небом и ярким солнцем, юная, нагая

Навсикая играла в мяч, похожая на какую-то Артемиду, целомудренную, сильную,

холодную, наивную охотницу по полям и лесам (102-109):

Как стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида

Мчится по длинным хребтам Ериманфа-горы иль Тайгета,

Радуясь сердцем на вепрей лесных и на быстрых оленей;

Там же и нимфы полей, прекрасные дочери Зевса,

Следом за нею несутся. И сердцем Лето веселится:

Выше всех ее дочь головой и лицом всех прекрасней, –

Сразу узнать ее можно, хотя и другие прекрасны.

Так меж своих выделялась подруг незамужняя дева.

К этой-то «прекрасно-ликой» «белолокотной» деве и вышел грязный, покрытый

морской тиной Одиссей, занесенный на этот берег волнами. Он не мог не начать с

восхваления ее красоты (160-168):

Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я

Ни средь мужчин никого, ни средь жен, – изумляюсь я, глядя!

Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее время

Видел такую же я молодую и стройную пальму.

Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных,

Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий!

Вот и тогда, увидавши ее. я стоял в изумленья

Долго: такого ствола на земле не всходило ни разу!

Так и тебе я, жена, изумляюсь.

При виде Одиссея подруги Навсикаи разбежались, но она не испугалась. Она

собрала их вновь, разумно объяснила Одиссею, кто она такая, велела служанкам омыть

Одиссея и, одев в новые одежды, накормить. Потом предложила следовать за нею в город

к самому царю, но не посадила на колесницу во избежание дурной о себе славы. Она

опять звучно ударила мулов «блестящим [256] бичом», и они затопали, побежав

проворной рысью. Когда уже садилось солнце, прибыли они к благовонной роще

Паллады, у самого города (316-336).

Эта короткая VI песнь «Одиссеи» рисует Навсикаю тоже как некую преображенную

стихию. Навсикая стихийна, и она чиста, светла, беззаботна, как та юная, стройно-высокая

пальма, которую видел Одиссей на Делосе, как сама «стрелоносная» Артемида. Тут еще

один – из большого количества аспектов художественной пластики изображения героев у

Гомера.

Но это, конечно, не только пластика. Взор эпического художника потому обращается

больше всего к физической стороне действительности, что его гораздо меньше интересует

внутренняя, духовная ее сторона. Иначе он не был бы эпическим художником. Образ

Навсикаи интересен именно с этой стороны. Ее девичьи грезы о любви и браке даны не

психологически, но объективированно, в виде Афины Паллады, дающей ей свои указания

во сне. Ее труд вместе со служанками на море дан не в виде обрисовки тех или иных

физических усилий, но в виде веселого и беззаботного времяпрепровождения, включая

игру в мяч и танцы на фоне южного моря и неба. Чувства Навсикаи к Одиссею даны

скромнейшим образом и замещены вежливым обращением ее с Одиссеем во время

поездки домой, при соблюдении всех правил приличия для царской дочери и даже какого-

то этикета. Словом, все внутреннее здесь отодвинуто на задний план, и взор художника

скользит только по внешним формам как самой Навсикаи, так и ее поведения. Тут,

несомненно, примат внешнего над внутренним, или, что то же, общего над

индивидуальным, без чего не получилось бы и самого эпического образа Навсикаи. Таким

образом, не только пластика, но и все прочие принципы эпического стиля нетрудно

проследить на построении этого художественного образа Навсикаи.3)

В рассмотренных выше образах героев гомеровских поэм основные черты

художественной действительности выступают очень ярко, и анализом их можно закончить

показ индивидуальных характеров у Гомера. Перейдем теперь к более общей

характеристике человека у Гомера, а также и к его бытовой жизни.

8. Развитая индивидуализация и метод показа жизненных деталей.

Эта живая индивидуализация характеров у Гомера особенно бросается в глаза, хотя

ученая литература большею частью все еще продолжает анализировать их в монотонном и

скучно-схематическом стиле. Блестящим исключением является работа [257] Северина.4)

Этим материалом в дальнейшем мы и воспользуемся, дополняя его еще другим.

Одиссей выступает в традиционных характеристиках слишком строго эпично.

Однако достаточно указать только на то, что по прибытии на Итаку он прежде всего

пересчитывает богатства, привезенные им от феаков, и уже характер Одиссея приобретает

для нас черты живости.5) Сложность и глубина образа Одиссея вскрывается в очень

ценной работе В. Б. Стэнфорда «Тема Одиссея».6)

До сих пор, по Стэнфорду, указывались те или другие односторонние черты

происхождения этого образа: Одиссей выступал то как царь Итаки, то как египетский

купец, то как критский моряк, то как морской или солнечный бог, то как обожествленное

животное (волк, медведь, конь) или как вообще тот или иной фольклорный образ. Все эти

черты, самое большее, могут объяснить только отдельные детали рассказов об Одиссее; но

они не могут объяснить этого образа целиком, который, несомненно, является у Гомера

чем-то новым и который поражает своей необычайно живой сложностью. Стэнфорд

указывает в этом сложном образе три основные черты. Это – авантюризм, идущий от

Автолика, деда Одиссея по матери, героическое благородство, перешедшее к Одиссею от

Лаэрта, его отца, сына Аркесия и внука самого Зевса и делающее его чем-то средним