действие (75-77). Особенно важны речи для обрисовки характера героя. Эти речи у Гомера

бесконечно разнообразны; и нет двух из них, которые были бы одинаковы. Благодаря этим

речам получается то, что до Шекспира не возникло больше разнообразных характеров,

чем те, что имеются у Гомера. Если взять речи, например, Гектора, который, между

прочим, говорит больше, чем какой-нибудь другой герой, кроме Ахилла, то они рисуют

для нас вместо скучного эпического героя весьма пылкую и поэтическую натуру, характер

весьма импульсивный и подвижной. Соответственно мы получаем из речей также и

характеристику таких героев, как Нестор и Приам (75-80).

Рассмотренные типы эпической иллюзии, а именно исторический тип, жизненный и

личностный, представляют собою, по мысли Бассетта, если их взять вместе и целиком, то,

что обычно называется объективностью эпоса (81). Однако, по Бассетту, этим не

ограничивается художество Гомера. Кроме явлений объективности, Бассетт находит у

Гомера огромное количество [231] случаен, где эта объективная эпическая иллюзия

нарушается, и этим нарушениям автор тоже посвящает целое исследование. Оказывается,

что если 3/5 всего текста Гомера занимают речи, то 1/5 отведена объективному рассказу о

событиях и изображениям действия и 1/5 посвящена личным высказываниям самого

автора от своего собственного имени. Таким образом, уже эта маленькая статистика

вносит огромный корректив в традиционное «объективистическое» понимание эпоса

Гомера. Гомер обращается сам от себя не только к музе, но и к своим действующим лицам

(Менелаю, Меланиппу, Патроклу, Аполлону, Евмею) и ставит иной раз реторические

вопросы, которые, конечно, если к кому-нибудь обращены, то только к публике. Разными

словечками, вроде «теперь», «тогда», «таким образом», «этот человек», Гомер

свидетельствует уже о собственной позиции в отношении рассказываемых событий; а

обычное для эпоса прошедшее время иной раз вдруг заменяется настоящим временем в

тех случаях, когда поэт говорит о чем-нибудь не с точки зрения действующего лица, а со

своей собственной точки зрения. Остров Калипсо изображается, например, фразами с

прошедшим временем, как и дворец Алкиноя до 103 стиха (Од., VII) (пока этот дворец

рисуется с точки зрения приближающегося к нему Одиссея). Но начиная с этого стиха,

Гомер рисует дворец Алкиноя уже сам от себя, равно как и пещеру нимф на Итаке (XIII,

96-112). Здесь везде господствует praesens, т. е. природа, непосредственно видимая и

изображаемая самим поэтом, независимо от эпической иллюзии. В противоположность

изображению человеческих событий, божественное, а также небо и светила рисуются у

Гомера тоже при помощи praesens, т. е. как действующие вечно и притом с точки зрения

именно поэта (85-91).

Обычно выдвигается на первый план тенденция Гомера к изображению деталей.

Однако у Гомера гораздо чаще тенденция либо указывать на принадлежность вещей

какому-нибудь лицу, либо рассказывать целую историю этой вещи (как в случае со

скипетром Агамемнона, луком Одиссея, ясеневым копьем Ахилла, кобылой Эфой и т. д.).

Стремление Гомера обязательно рассказывать что-нибудь от себя лично, а не только давать

объективную картину происходящего, особенно заметно в тех многочисленных случаях,

когда он, прерывая естественный рассказ, начинает вдаваться то в биографию данного

героя, то в характеристику его родных и близких. Если в «Илиаде» можно находить около

240 сравнений, больших и малых, играющих в стилистическом отношении

приблизительно ту же роль, то таких отклонений от объективного рассказа в сторону

характеристики второстепенных героев в этой поэме имеется тоже около 243. Примерами

могут служить тексты о Батикле (Ил., XVI, 595-600), Офрионее (XIII, 363-369), Менесфее

(XVI, 173-192), Ифидаманте (XI, 221-245) (стр. 91-94).

То, что Гомер занят по преимуществу человеком, а не его окружением, личностью, а

не вещью, можно проследить на любом более или менее подробном изображении вещи у

Гомера и прежде всего на изображении щита Ахилла. Согласно исследованию Бассетта,

дело тут вовсе не в самом щите, как в некоем произведении искусства или физической

вещи, но исключительно в том, что изображенные на этом щите картины жизни рисуют

торжество жизни, которое необходимо здесь поэту для того, чтобы обрисовать переход

Ахилла от состояния отчаянья и близости к самоубийству в связи с гибелью Патрокла

(XVIII, 98) к решению вступить в бой ради мести за Патрокла и примириться с

Агамемноном (XVIII, 90-93, 112). С характеристикой самого щита Ахилла, по Бассетту

(стр. 95-99), мы познакомились выше.

Черты субъективизма Бассетт находит и в языке Гомера. Так, Гомер пользуется около

100 раз желательным наклонением с частицей an не просто для выражения возможности в

прошлом, как это думают комментаторы Гомера, но для перенесения самого себя в

прошлое и для критического анализа этого прошлого. Объективный поэт, изображая

поединок Менелая и Париса, сначала расскажет, как Менелай стал побеждать Париса и как

Афродита помешала этому, оставивши в руках Менелая только один шлем Париса и

перенеся самого Париса в Трою. Гомер же в этом случае говорит, [232] что Менелай

одержал бы великую победу над Парисом, если бы Парису не помогла Афродита (ср. V,

311, XII, 58 сл., XVI, 70 сл., IV, 429, Од., XIII, 86, XX, 392). Точно так же Гомер часто

употребляет имперфект от глагола dynamai («мочь») с отрицанием не просто для указания

того, что чего-то не произошло, но для своего критического анализа прошлого, в котором

нечто могло бы произойти, но не произошло (Ил., XIII, 552, XV, 406, 408, 416, XVI, 107).

То же самое с глаголом mellō («намереваюсь») в отношении будущего времени (XV, 601,

XVII, 278). Часты у Гомера замечания как бы в скобках по поводу изображаемого события

вроде XXII песни Од., 32, где Гомер от себя называет женихов, ничего не знающими о

своей близкой гибели (100-102). Отклонения в сторону субъективизма Бассетт находит в

таких случаях употребления частицы gar («потому что»), где поэт вполне легко мог бы

вместо предложения с причинной частицей рассказать о самой причине при помощи

главного предложения. Эта частица gar часто употребляется у Гомера и вообще для

всякого рода пояснений и сообщений со стороны поэта, которые могли бы быть даны

предварительно в фразах без этой частицы. Также и союзы, выражающие цель, в

объективном рассказе могли бы совершенно отсутствовать, а сама цель могла бы быть

выражена при помощи объективного рассказа или речей без этих целевых союзов (102-

104).

Для обрисовки субъективистических нарушений объективно-эпической иллюзии

Бассетт привлекает разные наблюдения относительно прямой и косвенной речи у Гомера

(104-106). Но особенно важное значение для этого имеют те места из обеих поэм, где поэт

сам от себя комментирует те или иные речи и разговоры, каковы, например, замечания о

Касторе и Полидевке (Ил., III, 244 сл.), о Главке и Диомеде (VI, 234-236) или о

приближении гибели женихов (Од., XX, 390-394). Еще интереснее комментарий поэта к

тем или другим действиям, иной раз играющим основную роль в поэмах. Таков

комментарий поэта к прибытию Одиссея на Итаку (Од., XIII, 78-125) или к преследованию

Гектора Ахиллом (Ил., XXII, 136-214). Любит Гомер комментировать движение войск и

сражения (Ил., IV, 422-456, XVII, 722-761). Получается, таким образом, что Гомер все

время имеет в виду свою аудиторию и все время к ней обращается со своими

комментариями, замечаниями и эмоциями по поводу всего того, что им объективно

изображается. Поэтому, с точки зрения Бассетта, даже трудно и сказать, где кончается