или почему было два утра на третий день сражения в «Илиаде», то Гомер просто не понял

бы нашего вопроса. Время у Гомера протекает так же относительно, как и у Эйнштейна

(стр. 27-33).

Прогрессивность изображения времени у Гомера Бассетт понимает прежде всего в

связи с теорией Зелинского о законе хронологической несовместимости: последняя

возникает у Гомера не вследствие его примитивизма, но в целях именно постоянного

передвижения художественного внимания от одних областей к другим. Но, по Бассетту,

Зелинский не учитывает и множества таких случаев, когда Гомер изображает

одновременные события. Уже Зелинский допустил у Гомера зародышевое состояние

параллельных событий (Од., XVII, 48-53, XXIV, 222-227, 386-389). Бассетт расширяет эти

наблюдения Зелинского и приводит не только ряд новых текстов, как например приход

Андромахи во дворец после прощания с Гектором и одновременный приход Париса из

дворца к Гектору (Ил., VI, 495-516) или гибель Гектора и тканье Андромахи во дворце

(XXII, 437-446), но и выставляет общее положение о том, что эта одновременность и

параллельность с действием [229] обычно рисуется у Гомера при всяких появлениях и

исчезновениях.47) Наконец, прогрессивность в изображении времени у Гомера проявляется, по Бассетту, также и в прямом и последовательном развертывании действования, когда

Гомер избегает просто пустых промежутков и возникающий по ходу действия промежуток

заполняет изображением какого-нибудь действия, меньшего по значимости. Пока жарится

мясо, Телемах принимает ванну (Од., III, 459-467); или пока готовится обед у феаков или

Лаэрта, Одиссей и Лаэрт тоже принимают ванну (VIII, 449-456, XXIV, 364-370) (стр. 32-

42).

Вторая область проявления жизненности у Гомера, говорит Бассетт, – это

непрерывность. Гомер, согласно этому исследованию, не выносит пустых промежутков

времени; и поэтому промежутки времени между главными событиями заполняются у него

описанием еды, одевания и раздевания, купанья и пр. Чтобы избежать монотонности,

Гомер разнообразит эти вставные эпизоды. Однако сами-то они рисуются только в общих

чертах, без красочных деталей с исключительной целью заполнить пустые промежутки

времени. Наличие всех этих мелких эпизодов и создает впечатление непрерывной

текучести жизни (42-47).

С непрерывностью протекания времени связывается у Бассетта и то, что он называет

«движением», т. е. непрерывностью пространства. В то время как у трагиков единство

места вызвано условиями самой сцены, и, если нарушается, то условно, у Гомера

совершенно нет никакого единства места. Однако это единство места замещается у него

непрерывным калейдоскопом явлений, связанных между собою в нечто целое. Гомер

изображает любые места космоса, начиная от неба и кончая подземным миром; и

чередование этих бесконечно разнообразных мест можно сравнить только с методами

современного кино. При этом движение у Гомера отнюдь не всегда быстрое, хотя и герои и

боги движутся у него достаточно быстро. Движение у него может быть и медленным. Но

оно всегда сплошное и непрерывное, свидетельствуя о цельности того, что движется. В

качестве примера можно привести начало II песни «Илиады», где мы находим десять

перемен места, но где изображается единое нераздельное действие, начиная от сна

Агамемнона и кончая новым приведением войска в боевой порядок (47-49).

Что касается цельности предмета, гарантирующей непрерывную длительность его

движения, то лучшим примером его может служить дворец Одиссея, выступающий в

поэме в виде десяти разных своих помещений. Это совершенно противоположно манере

трагиков, у которых иной раз все действие происходит только перед дворцом и больше

нигде (49). С другой стороны, Гомеру свойственны также и черты аттической трагедии в

отношении связанности движения и места. При изображении целой группы действующих

лиц (толпы или войска) внимание к окружающей среде у Гомера ослабевает. Но когда

имеется в виду единственный герой, то цельность достигается изображением также и

окружающего: с приближением Приама изображается палатка Ахилла, с прибытием

Телемаха – дворец Менелая, с прибытием Одиссея – дворец Алкиноя (49-52). При

описании странствований изображаемый материал получает единство и цельность, хотя

это нисколько не мешает самостоятельности отдельных описаний (53). Интересно

наблюдение Бассетта относительно связи движения и места в ее различии по обеим

поэмам (стр. 55).

Кроме прогрессивности и жизненности, Бассетт принимает в качестве третьей

основной художественной иллюзии у Гомера иллюзию личности. Художник и вообще

всегда интересуется больше индивидуальным, чем общим. Но Гомера в этом отношении

всегда принижали. Личность, ее язык и ее поведение вплоть до драматических приемов –

вот что характерно для Гомера. Если мы примем во внимание, что речи героев относятся к

прочему тексту [230] Гомера, как 3/5, то это будет приблизительно то же соотношение, что

и в «Умоляющих» Эсхила между речами и хоровыми партиями. И Гомер даже порою

драматичнее Эсхила.

Гомер и греческая трагедия, можно сказать, процветали одновременно, потому что

Гомер был введен на Панафинеях только в VI в., а в V в. его хорошо знал каждый

афинянин. Платон даже и вообще не различает рапсода и трагического актера (Plat. Jon.

532 D, R. P. 395 А).48) Гомер для него «первый трагический поэт» (R. Р. 607 А), «глава»

трагической поэзии (598 D, ср. 605 С). У Аристотеля трагедия тоже содержит в себе все

элементы эпоса (Poet. 1462a 15). В современной науке тоже доказывалось наличие

элементов трагического сюжета у Гомера.49) Драматизм Гомера, по Бассетту, особенно

рельефно выступает тогда, когда мы начинаем изучать роль диалога у Гомера. Диалог – это

основа гомеровских поэм. В Од. XVII имеется диалог, который содержит 26 речей. Такое

количество речей превосходит то их количество, которое мы имеем, например, в первых

двух эписодиях «Скованного Прометея». Количество участников диалога в трагедии

ограничено двумя или тремя, в то время как у Гомера оно доходит до 8.

Если сравнивать обе поэмы (подробных цифр Бассетта приводить не будем), то в

«Илиаде» множество изолированных речей, т. е. речей без ответа на них, в то время как в

«Одиссее» таких речей очень мало. Это указывает на прогрессирующий драматизм

«Одиссеи». Точно так же, имея в виду разные объемы поэм, нужно сказать, что диалогов в

«Одиссее» гораздо больше, чем в «Илиаде». Диалогические стихи «Илиады» занимают 30

% общего количества стихов поэмы, в то время как в «Одиссее» их 54 %. На основании

этой и подобной статистики автор хочет показать растущий драматизм «Одиссеи» (57-65).

Автор подвергает подробному исследованию «Посольство» из «Илиады» и

«Омовение» из «Одиссеи» (66-70). В обоих случаях он приходит к выводу, что здесь перед

нами развитая драматическая техника, в которой вовсе нет ничего лишнего и слишком

длинного (как это вообще думают об эпосе) и что по своей напряженности эта техника

Гомера выше, чем у Софокла. Рассказы, кстати имеющие место у Гомера только в

диалогах, никогда не являются механическим привеском, но они всегда являются либо

основой для самого развития, либо иллюстрируют данное положение дела, либо

обогащают диалог разными интересными фактами, либо рисуют прошлое, тоже весьма

близко связанное с настоящим (71-74). Рассказы у Гомера никогда не лишни. Они всегда то

предваряют какое-нибудь событие и подготавливают к нему, то эмоционально его

углубляют, то живописуют характер героя. Бассетт вообще перечисляет разные и весьма

многочисленные функции рассказов, речей у Гомера, которые так или иначе описывают