— Ты что-то потерял?

— Мой бумажник. Могу поклясться, что оставил его на…

— О! Извини, — она, казалось, смутилась, — он у меня в комнате. Я сейчас принесу.

Мне это не понравилось.

— А за каким дьяволом он оказался в твоей комнате?

— Я не хотела тебя будить сегодня утром, когда собралась позвонить папочке. Зная, что он будет расспрашивать о тебе, например, о том, где ты живешь в Нью-Йорке и так далее, на всякий случай прихватила твой бумажник. Но забыла вернуть, извини.

— На него произвел впечатление мой адрес? На Сентрал-парк-Вест?

— Мне кажется, да. — Она выглядела серьезной. — Я сказала, что тебе принадлежит весь дом, в нем ты занимаешь двухуровневый пентхаус. Имеешь также летний дом в Саутгемптоне, учти.

— Да я становлюсь все богаче прямо с каждой минутой! Ну ладно, тащи сюда бумажник и пойдем ужинать.

Маленькое уютное местечко в двух шагах от дома оказалось рестораном, сразившим меня наповал своей утонченной элегантностью, от которой могли испуганно съежиться края кредитной карточки. Еда представляла собой маленький итальянский шедевр, а кьянти имело чистый, терпкий вкус, услаждавший нёбо и заставлявший поверить, что вы никогда не были заядлым курильщиком.

Незаметно пролетели три часа, и Марсия задала свой коронный вопрос.

— Почти десять тридцать, — ответил я.

— Надо уходить, — сказала она решительно, — мы должны пораньше лечь спать, помнишь?

— О’кей. Я попрошу счет.

— Счет? — Она воззрилась на меня с недоумением. — Не смеши меня, Дэнни. Они представят мне общий счет в конце месяца.

— Я уж подумал, что ты скажешь сейчас, что владеешь этим заведением, — проворчал я.

— Папочка действительно хотел купить этот ресторан, но я напомнила ему, что он ненавидит итальянскую кухню, — сказала она равнодушно, — он очень консервативен, когда дело касается еды. Однажды я уговорила его заказать бифштекс с кровью, посмотрев на который он заявил, что такая пища вызывает у него отвращение — все равно что есть мясо сырым.

— Не надо больше рассказывать о своем папочке, — взмолился я, — не хочу возненавидеть человека, которого еще не видел ни разу в жизни.

Когда мы вернулись в пентхаус, Марсия решила, что можно пропустить по стаканчику на сон грядущий, и, сделав мне заказ на шотландское виски со льдом, исчезла в спальне. Я привычно занял место бармена, плеснул в один стакан скотч для нее, в другой — бурбон для себя, положил лед в оба стакана. Она присоединилась ко мне немного погодя, появившись в гостиной в черном платьице из шелкового трикотажа, едва доходившем до середины бедер, подхваченном на талии кожаным поясом с серебряной пряжкой.

— Знаешь что? — начал я, когда она села у стойки. — Впервые вижу девушку, с такой легкостью влезающую и вылезающую из платьев в обтяжку.

— Я надевала сегодня то платье впервые. Подкладка сделана из какой-то дряни, я от нее чесалась как ненормальная.

— Надо было позвать меня, — с сожалением сказал я, — имей в виду, что я с громадным удовольствием окажу тебе подобную услугу в любое время.

— Может быть, ты наконец успокоишься и расслабишься? Для начала можешь снять пиджак и галстук.

Идея была неплохой, я так и сделал. Она неторопливо тянула свое виски и задумчиво рассматривала меня.

— Я тебе рассказывала, что говорит обо мне доктор Лэйтон? — вдруг спросила она.

— Напомни.

— Он говорит, что того, кто меня так плохо воспитал, вернее, испортил в детстве, надо застрелить без предупреждения. Еще говорит, что если мою сексуальность разделить на шесть частей и дать каждую часть шести девственницам, то из них получится шесть нимфоманок! Ну и еще что-то, но это мелочи. Например, что я прирожденная лгунья, эгоистка, никого не люблю, кроме себя.

— Я думаю, что самореклама просто необходима для практикующего психиатра, — заметил я.

— Но это все чистая правда! — В глазах ее появился опасный блеск, предупреждавший, что мне лучше не спорить. — Я действительно такая, даже хуже!

— Если ты опять собираешься ложиться на кушетку и исповедоваться, — вздохнул я, — то наши планы о том, чтобы лечь пораньше, летят к черту!

— Наоборот, я хочу сейчас же пойти и лечь, и не на кушетку для исповедания, а на кровать и вместе с тобой! — Она поднесла стакан к губам, выпила все до дна. Не глядя в мою сторону, осторожно поставила его на стойку. — Как это тебе нравится, Дэнни?

— Теперь уже не я, а ты напряжена и, похоже, нуждаешься в терапии?

Она коротко потрясла головой.

— Я хочу того, что хочет каждая нормальная женщина, когда ложится в постель с мужчиной. Только это, и ничего больше. Никаких предварительных проволочек, и не в качестве терапии. Просто нуждаюсь в сексе, все равно в каком — самом примитивном или сложном.

— После такого рассудочного заявления я почувствовал себя холоднее, чем айсберг.

— Ах ты, ублюдок! — Едва уловимое движение ее правой руки — и содержимое на этот раз моего собственного стакана выплеснулось мне в лицо. — У меня к тебе просьба, Бойд, — прошипела она, — иди и сам прыгни с балкона, только смотри не промахнись, не пролети мимо навеса!

Она слезла со стула и быстро ушла к себе в спальню, захлопнув за собой дверь. Мне понадобилось некоторое время, чтобы промокнуть лицо носовым платком, машинально отметив, что это уже второй, испорченный подобным образом. Потом я подошел к двери спальни и обнаружил, что она не заперта. Когда я вошел, Марсия расстегивала серебряную пряжку на своем поясе. При виде меня глаза ее расширились от удивления.

— Я ведь тебя предупреждал, — ласково сказал я, — помнишь, еще в прошлый раз? О том, что ты избавила меня от всех джентльменских инстинктов, которые у меня раньше были.

Она выговорила грязное слово, и было непонятно — относилось оно к моей особе или к ситуации, а может быть, к тому и другому вместе. К черту семантику в такой момент, решил я и выхватил из ее рук кожаный пояс.

— Какого дьявола ты о себе… — начала она и вскрикнула от неожиданности, когда я схватил ее за плечи, развернул и стал подталкивать впереди себя к постели.

Когда оставалось совсем небольшое расстояние, я внезапно выпустил ее и с силой толкнул от себя. Слышно было, как ее коленки стукнулись о край кровати. Марсия издала громкий вопль и рухнула лицом вниз на покрывало. Захватив в горсть сколько возможно черного шелка на спине, я рванул. Послышался треск, в руке у меня остался большой кусок, спина оголилась. Двумя руками, аккуратно и неторопливо, я спустил шелковые с кружевом трусики до лодыжек и высоко поднял ремень. Он со свистом рассек воздух и опустился на нежные, молочно-розовые полушария. Издав дикий вопль, Марсия начала было вставать, опираясь на руки, но я положил свою ладонь посредине ее спины, между лопаток, и прижал к постели. Удерживая ее в таком положении, хлестнул второй раз. Снова ремень шмякнул по пышному заду, она опять вскрикнула, но теперь приглушенно, в покрывало. Я всыпал ей еще четыре раза, теперь ее задница ярко рдела, просто пылала румянцем.

Потом бросил ремень на постель, присел рядом со своей жертвой, около распростертого тела. Слушая ее приглушенные стоны и рыдания, я почувствовал, как по мне разливается неимоверно приятное чувство удовлетворения. Какой дурак сказал, что садисты никогда не получают удовольствия, подумал я весело. Вдруг блестящий, пламенеющий зад приподнялся, Марсия встала на четвереньки и повернула ко мне голову. Из-под растрепавшихся волос злобно сверкали синим огнем два глаза. В них горела жажда убийства.

— Ты поплатишься за это! — вымолвила она хрипло. — Будешь на коленях умолять меня о пощаде, когда я воткну в тебя разделочный нож! Я…

Тут она увидела лежавший рядом ремень, с торжествующим воплем схватила его, соскочила с постели и, замахнувшись, сделала шаг по направлению ко мне. К несчастью, она не предусмотрела маленькую деталь — резинка спущенных на щиколотки черных с кружевами трусиков натянулась, не пуская ее. Лицо Марсии выразило глубокое изумление, и разъяренная красавица начала падать. Трогательное зрелище заставило смягчиться мое сердце — я в последний момент подхватил ее, не давая грохнуться лицом об пол.