Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

■ Две прямых а образуют с первой углы, по меньшей мере не превосходящие 60°, и более того, с 2√0 могут встретиться, лишь совпадая с первой прямой а.

Что полностью соответствует догмату о равенстве трех Ипостасей между собой и их совокупности.

Мы можем также заключить, что а есть прямая, соединяющая 0 и ∞ определить Бога:

ОПРЕДЕЛЕНИЕ: Бог есть кратчайший путь от нуля к бесконечности.

— То есть? — спросите вы. — В каком направлении?

— На это мы ответим, что зовут его не Жюль, а Плюсминус. Так что в целом это прозвучит как:

± Бог есть кратчайший путь от нуля к бесконечности — так или иначе, в ту или иную сторону.

Что полностью соответствует вере в два начала Бога; однако точнее будет присвоить знак + началу веры субъекта.

Однако Бог, не имея пространственного измерения, линией не является.

— И в самом деле, отметим, что, согласно тождеству

∞ — 0 — а + а + 0 = ∞

длина а обладает нулевым значением, следовательно, а не есть линия, но точка.

Таким образом, раз и навсегда:

БОГ ЕСТЬ ТОЧКА, В КОТОРОЙ СХОДЯТСЯ НУЛЬ И БЕСКОНЕЧНОСТЬ

Патафизика есть наука…

КОНЕЦ

СУПЕРСАМЕЦ

роман

перевод Сергея Дубина

(стихи в переводе Михаила Яснова)

современный роман

I

Кто больше

— Любовный акт лишен всякого смысла, поскольку повторять его можно до бесконечности.

Взгляды присутствующих, как по команде, обратились к тому, кто позволил себе изречь подобную нелепость.

Дело в том, что этот вечер гости Андре Маркея, собравшиеся в его имении в Люрансе, решили провести за разговорами о любви; именно эта тема, по общему мнению, подходила для обсуждения более всего — в почтенном собрании присутствовали и дамы, да и потом, как иначе удалось бы гостям избежать тягостных разговоров о том самом Деле, пусть на дворе уже стоял сентябрь тысяча девятьсот двадцатого года.

Среди приглашенных в тот вечер можно было заметить прославленного химика-американца Уильяма Эльсона, вдовца, которого по обыкновению сопровождала его дочь Элен; богатейшего изобретателя, электрика, конструктора автомобилей и самолетов Артура Гауфа с супругой; генерала Сидра, сенатора Треклята и баронессу Гноевию-Препуцию фон Треклят, кардинала Ромулье, актрису Генриетту Цинн, доктора Батубиуса и многих других.

Все эти разносторонние, но одинаково блистательные личности могли придать упомянутому тривиальному сюжету известную новизну, и даже не впадая в крайности, а просто высказав оригинальную мысль — хотя бы по одной на каждого, — однако правила хорошего тона быстро охладили пыл сих кладезей ума, сведя все обсуждение к лощеной необязательности светской беседы.

А потому неудивительно, что брошенная фраза произвела эффект — признаемся, и по сей день недостаточно изученный наукой, — увесистого голыша, упавшего в болото с лягушками: после непродолжительной паники всех охватывает неподдельное любопытство.

Разумеется, ответом на нее могли быть и снисходительные улыбки — однако произнес ее хозяин дома, а это к чему-то да обязывало.

Лицо Андре Маркея, как и его реплика, разительно выделялись из общей обстановки, однако вовсе не какой-либо выразительностью, отнюдь нет, а скорее — если только два эти слова могут сопровождать друг друга — своей характерной бесцветностью: бледное, точно несвежие манишки, что вялым клином рассекали туалеты присутствовавших мужчин, в ослепительном свете электрической лампы оно вполне сошло бы за беленую дубовую панель, однако причуды освещения исправляла чернильная опушка бороды, тянувшаяся от одного виска к другому, а также шевелюра, пусть несколько запущенная, но аккуратно завитая щипцами (испытанный прием начинающих лысеть). Глаза его также скорее всего были черными, однако и это сказать наверняка было сложно — в силу природной слабости они обретались за дымчатыми стеклами позолоченного пенсне. Маркею только что минуло тридцать; роста он был невысокого, однако, будто какой великан, кокетливо сутулился, чтобы казаться еще ниже. Его тонкие запястья, до того волосатые, что немудрено было спутать их с лодыжками — впрочем, столь же хрупкими и равным образом отделанными черным мехом, — так вот, его изящные конечности недвусмысленно наводили на мысль о плачевно слабой конституции их обладателя: и действительно, выдающейся статью Маркей не отличался. Говорил он обычно медленно и негромко, точно опасаясь одышки; одну из стен дома горделиво украшало разрешение на право охоты, однако, судя по внешности хозяина, оно попросту прикрывало дыру в обоях: округлый подбородок, чуть одутловатое лицо, и дальше все такое же обычное — нос, рот, да и, пожалуй, весь его облик… Маркей настолько соответствовал представлению о человеке заурядном, что это даже становилось из ряда вон выходящим.

А потому в произнесенной им фразе — точно дуновении ветерка, чуть тронувшем губы этой нелепой куклы — присутствующим невольно послышалась натужная ирония: Маркей наверняка не понимал, что говорит, ведь он, судя по слухам, даже не взял себе любовницы; с таким никудышным здоровьем плотская любовь вполне могла и вовсе быть ему заказана.

«Тихий ангел пролетел» — говорят в таких случаях; кто-то поспешил сменить тему разговора, но Маркей не сдавался:

— Я вовсе не шучу, господа.

— В молодости я, признаться, — пролепетала давно уже не молодая Гноевия-Препуция фон Треклят, — полагала, что любовь есть чувство.

— Вполне может статься, мадам, — поклонился Маркей. — Давайте только условимся, что следует понимать под… м-м-м… чувством.

— Чувство есть душевное переживание, — поспешил внести определенность кардинал.

— Да-да, в детстве я читал нечто подобное у кого-то из спиритуалистов, — веско проговорил сенатор.

— Скорее уж ослабленное чувствование, — сказал Батубиус, — хвала английским ассоцианистам!

— Признаться, я склоняюсь к мнению доктора, — заметил Маркей, — любовь есть акт смягченный, то есть еще как бы не свершившийся — или, точнее, потенциальный.

— То есть вы хотите сказать, — встрепенулся Треклят, — что акт свершенный и любовь друг друга исключают?

Генриетта Цинн демонстративно зевнула.

— О, вовсе нет, — проговорил Маркей.

Дамы уже было приготовились распахнуть веера, как велит заливший щеки стыд — или напротив, стремленье скрыть его отсутствие.

— Вовсе нет, — продолжил он, — если за свершенным актом неизменно будет следовать другой, не потерявший… гм, чувства хотя бы потому, что завершиться ему еще лишь предстоит.

На сей раз улыбки нельзя было сдержать даже из уважения.

Хозяин, надо полагать, и сам подталкивал к тому развеселившихся гостей, раз вздумал тешить их столь вздорным парадоксом.

Кстати, не раз было замечено, что люди тщедушные более всего склонны истощать себя телесными свершениями — правда, только в мечтаниях.

Один лишь доктор решился возразить, с присущим ему хладнокровием:

— Увы, мой дорогой, многократное повторение любой функции нашего организма приводит к омертвению тканей или заражению их мускульными токсинами, в просторечии именуемому усталостью.

— Напротив, следствием любого повторения становится только сноровка и… мастерство, — слегка запнувшись, но столь же уверенно ответил ему Маркей.

— Ура! Тренировка, и еще раз тренировка, — сказал Артур Гауф.

— Иммунитет к телесным ядам, — сказал химик.

— Муштра, — сказал генерал.

Генриетта Цинн попробовала обернуть все в шутку:

— На пле-чо! Раз-два, раз-два…

— Вот именно, мадам, — заключил Маркей, — и продолжайте так считать до завершения этого бесконечного числового множества.

59
{"b":"272358","o":1}