Ни о Стороннем: так, в день своей женитьбы он твердо осознал, что нареченная его была покладиста и не сварлива, но в точности установить, была ли она девственна, не смог.

В публичной же своей жизни, даже овладев законами дихотомии, он никак не мог уразуметь, к чему на улицах приземистые домики, чье просторечное название объединяет две нужды, но внутренним строением их правят треугольники из фаянса; так и остался он до самой смерти словно пригвожден определением пирата Кида:

ГОРБОЗАД,

БОЛЬНОЙ ВОДЯНКОЙ МОЗГА ПАВИАН, —

и только портил да уродовал вокруг себя все без разбору.

Намеренно мы умолчали и о том — сие употребление общеизвестно, — что перво-наперво «а-га» обозначает волчью яму или небольшой проем в стене, которым завершается садовая аллея, или, в конце концов, минный колодец (ведь только так пускают под откос мосты из хромированной стали), тогда как упомянутый дифтонг АА можно найти на войсковых медалях, что чеканят в Метце. И, наконец, будь у челна полагающийся кораблю бушприт, «а-га» служило бы названием особых парусов, крепящихся к утлегари.

Меж тем епископ, сильно опечаленный потерею тиары, никак не мог предаться отправлению больших и малых дел, поскольку издавна привык вершить их nisi in pontificalibus. Вот почему он удалился в свой укромный кабинет, запасшись всякой всячиной, способной подстегнуть его желанье опростаться.

На столике, обычно занимаемом рулонами бумаги, отныне мельтешил позеленевший бюстик жизнерадостного коротышки с топорщившейся, точно на покойнике, бородкой.

Неутомимый лилипут покачивался, как болванчик, на своем шарообразном постаменте, и, раздели епископ с нами тяготы предшествующих странствий, он без сомнения узнал бы в нем спешившего вслед за омнибусом калеку, пришедшегося не ко двору на Благовонном острове. Как я узнал потом, епископ повстречал его — без этих утомительных хлопот и в более привычной обстановке — сидящим на стенных часах одной дряхлеющей особы. Ленивый карлик приподнялся на фальшивых каблуках своей каталки и церемонно протянул епископу блокнот из промокательной бумаги:

— Я сохранял его для моей матушки, — сказал увечный, — но, как и ей (касаясь аметиста на Вралёвом лбу), вам вера божья помогает в безмятежности читать и самые печальные страницы. Пусть вам пока не доводилось употреблять меня в делах такого рода, но, уверяю вас, в этом куда как больше меня самого.

— Так куда ее, бумажку-то?.. — неуверенно проговорил епископ.

— Вчитывайтесь упорнее, не щадя глаз, проникните самим нутром… Это бумажка высшего порядка. О, если бы вы только знали, как это чтение вас облегчит!

— Ну что ж, уговорили, — кивнул Враль.

— Тогда устраивайтесь поудобнее, вот здесь, посреди этих стопок восхитительных суппозиториев. Время пришло: лишь я один еще способен разглядеть сокрытую натугой праздных слов БЕЗДОННУЮ ПУЧИНУ.

И карлик весело нырнул в открывшийся колодец: точно кастрюля, что пустилась вскачь по уходящим в штопор лестничным пролетам, его железная каталка, постепенно затихая, прогромыхала вдоль спирали водостока; от неминуемой кончины ее спасли лишь вирши Деруледа с Ян-Нибором, свернувшиеся, точно две змеи, внутри убогого припева.

Фрр… брр… фрр… фрр… пук… прруу… От нас уходит Путаница-приживалка.. Фрр… фрр… Вот он, мучительный последний шаг… брр… фрр… Может, хоть сон дарует мимолетное забытье. Просто стихи какие-то. Итак, ей суждено сойти в могилу… Мммм… ну же… Стоит трескучий мороз… природа словно в трауре… прр… пук… и ей уже открылась бездна… хммм… сейчас лопну… Горькие слезы… врач говорит, ей не дожить и до утра… Да вылезешь ты, чертова жаба! Вот уж правда, чужая душа потемки… — Она закончила свой дольний путь (Приглушенные литавры.) Холод пронизывает до костей (и еще раз, на бис). Хлоп, бряк! (Епископ весело насвистывает.) За направляющим, раз-два, наша верная Мелани — о где сейчас все это племя преданных давнишних слуг, ставших почти что членами семьи…

— Мужайтесь, скоро все пойдет на лад, — гаркнул снизу человечек. — Продолжайте, вы меня не потревожите: я лягу рядам, в комнате с резными арабесками.

— К концу какой-то полный мрак, — откликнулся поглощенный чтением епископ. — Брр… фрру… тревожащий кошмар. Ужасное мгновенье. Так, а что тут у нас сзади: последний светский туалет, бедное тело, кровать чудовищно узка, парадная постель и бледный лоб, дорогое лицо, противное узкое ложе.

— Мы взлетаем и опускаемся, подобно призракам, — шелестели один за другим пользовавшиеся повышенным спросом листочки.

— О, эти малахитовые длани, — продолжал, не унимаясь, епископ, — что сложены крест-накрест у груди…

— Спасибо, что не забываете, — телеграфировал убогий обитатель слива. — Я чрезвычайно рад тому, что вы еще побудете у нас, на трубе. Бесцветный зимний день… и безмятежное лицо… поистине, ничто не превзойдет сей милый образ!

— Смутно припоминаю, — скромно потупился Враль.

— Неброские черты, покорная улыбка! Вы помните, как мягко улыбалась Путаница-приживалка…

— Гммм… вот-вот… уууу… Неотступное воспоминание, будто сама печаль… Пфррр… пук… шмяк!

— Любимый голос, драгоценный звук… смеющиеся добрые глаза, а в них — печаль…

— НУ ВОТ И ВСЕ, ОНА ПОКИНУЛА НАШ МИР!!! Благодарю тебя, великий милосердный Боже, — возопил епископ, облегченно поднимаясь.

— И вам спасибо, — вторил ему снизу человечек. — Теплое солнце. Окна настежь. Огромный шкаф, крошечный ящик. Я вдыхаю аромат турецких папирос!

— Как знать, ведь может статься, и в последний раз, — успел лишь произнести епископ, стремительно усаживаясь снова, ибо некая властная сила вынудила его возобновить оставленное чтение, за каковое он и принялся с поразительным рвением, — я буду сожалеть о Путанице-приживалке с таким невероятным, будто бы потусторонним напряжением, только и способным вызвать слезы — ведь всякое страданье притупляется, становится привычкой, забывается, в конце концов, и вот уже какая-то вуаль, туман иль стылый пепел поспешно брошены поверх неверною рукой… фррр-прррру… и тотчас же воспоминание о существах, что возвратились в вечное ничто, хлоп, бряк, шлеп-шлеп… Шире край! шире! Плевать на брызги крови и огня! Свиньею, клином. Без передыху. Вереница усопших. Пук… фррр… Но что-то я увлекся. Э-гей! Э-гей! Длиннее пики.

— Простите, вас зовут не Кака-сан? — раздался через несколько мгновений голос человечка.

— Нет-нет, я Враль… водяной епископ, к вашим услугам. А что такое?

— Нет, просто в объяснимом забытьи последних дней бедняжка Кака-сан явила нам в своей каморке страшную нечистоплотность.

Меж тем, следует иметь в виду, что клапан, установленный на горловине сливного отверстия, был из тончайшей резины — также не помешало бы знакомство с открытиями сэра Чичестера Белла, приходящегося кузеном знаменитому изобретателю телефона Грейаму Беллу, — к тому же надо помнить, что струя воды, что падает на тонкую мембрану, растянутую на оконечности трубы, приводит к многократному усилению и без того не слабых звуков, а сама струйка обычно прерывается с произвольными интервалами и, по самой своей природе, некоторые звуки передает громче остальных — дабы вас не смутило, если мы упомянем, что почки епископа невольно исторгли чрезвычайно музыкальную струю, переливчатые отголоски которой он услыхал, оторвавшись наконец от увлекательного чтения.