— Иначе говоря, до истощения человеческих сил, — очаровательно пришепетывая, подсказала миссис Гауф.

— Возможностям человека нет предела, мадам, спокойно проговорил Андре Маркей.

На этот раз, несмотря на новую, казалось бы, попытку развеселить собравшихся, никто и не подумал улыбаться: такие утверждения на ветер не бросают. Но к чему клонил Маркей? Весь его вид говорил о том, что он меньше, чем кто-либо иной, способен отважиться и подкрепить такое заявление примерами из личной жизни.

И действительно, ожидания присутствующих были обмануты самым жестоким образом: Маркей безмолвствовал, как если б только что закрыл дискуссию не вызывающей сомнений истиной.

Молчание вновь нарушил не на шутку разошедшийся доктор:

— Уж не хотите ли вы сказать, что существуют органы, которые способны и работать, и отдыхать одновременно, будто вообще не останавливаясь?…

— Сердце, например, — уж если говорить о чувствах, — вставил Уильям Эльсон.

— … не останавливается до самой смерти, — договорил Батубиус.

— Кстати, этот пример безостановочной работы кажется мне вполне удачным, — заметил Маркей, — судите сами: количество сокращений сердечной мышцы в течение всей жизни человека, да что там — даже за один день, — превосходит все мыслимые результаты.

— Да, но сердце — одна из самых простых мускульных систем, — возразил доктор.

— Даже мои моторы глохнут без бензина, — сказал Артур Гауф.

— Но можно было бы, — начал химик, — придумать такое питание для моторов нашего организма, которое бы непрестанно отдаляло мускульное и нервное утомление, снимая по мере накопления его симптомы. Я, например, не так давно сумел создать нечто подобное…

— Ну вот, — воскликнул доктор, — опять вы со своим Perpetual-Motion-Food! И опять одни разговоры… Когда же вы покажете нам ваше изобретение? Я думал, вы уже отослали кое-что нашему общему другу…

— Как-как? — переспросил Маркей. — Мой друг, вы забываете: моя неполноценность распространяется и на незнание английского.

— Пища-для-Вечного-Движения, — перевел ему химик.

— Звучит заманчиво, — сказал Батубиус, — а как по-вашему, Маркей?

— Как вам, наверное, известно, я не принимаю медикаментов… хотя и числю своим лучшим другом врача, — поправился он, слегка поклонившись в сторону Батубиуса.

— Нет, вы подумайте, он положительно гордится тем, что ничего не знает и не желает знать! Животное, а еле живо! — деланно возмутился доктор.

— Мне думается, нужды в подобных препаратах нет, — обратился Маркей к Уильяму Эльсону. — Если не ошибаюсь, даже в самых сложных нервных и мускульных системах одни группы мышц наслаждаются абсолютным покоем, покуда работает их «вторая половина». Ни для кого не секрет, например, что одна нога велосипедиста не только отдыхает в то время, как другая жмет на педаль, но и автоматически проходит сеанс массажа, по своим целебным свойствам превосходящего любое растирание…

— Вот те на! Это вы еще откуда взяли? — воскликнул Батубиус. — Что-то не припомню, чтобы вы крутили педали…

— Увы, физические упражнения не идут мне на пользу, друг мой, я недостаточно для этого подвижен, — скромно сказал Маркей.

— А, опять предубеждения, — пробурчал доктор себе под нос, — ни в анатомии как следует не разбирается, ни в чувствах… Что за человек такой? Впрочем, видок у него и впрямь неважный.

— Вы можете составить представление о всех достоинствах Perpetual-Motion-Food и без того, чтобы уныло глотать таблетку за таблеткой самому: достаточно взглянуть на силу тех, кто его уже принимает, — продолжал тем временем Уильям Эльсон. — На послезавтра назначен старт очередной гонки, и в рацион одной из команд специально включен мой препарат. Коли вам будет угодно оказать мне честь присутствовать на финише…

— А кто еще участвует? — полюбопытствовал Маркей.

— Локомотив, — отозвался Артур Гауф. — Рискну предположить, что мой жеребчик разовьет такую скорость, каких железные дороги еще не видывали.

— Ах, вот как?… И… какая же дистанция им предстоит? — спросил Маркей.

— Десять тысяч миль, — ответил Гауф.

— Шестнадцать тысяч девяносто три километра и двести метров, — пояснил Уильям Эльсон.

— Такие огромные цифры ни о чем не говорят, — поморщилась Генриетта.

— Это больше, чем от Парижа до Японского моря, — уточнил Артур Гауф. — Поскольку напрямую до Владивостока десяти тысяч не набирается, то, пройдя две трети маршрута, мы развернемся — где-то между Иркутском и Стрыенском.

— И в самом деле, — заметил Маркей, — финиш будет в Париже. Это как нельзя лучше. Когда вы ожидаете прибыть?

— Всего пробег займет дней пять, — отчеканил Артур Гауф.

— Да, не ближний свет, — заметил Маркей.

При этих словах химик и инженер лишь молча переглянулись — большей несуразицы им слышать еще не доводилось.

Маркей спохватился:

— Я хотел сказать, что следить за гонкой на всем протяжении маршрута куда интереснее, нежели просто присутствовать на финише.

— В поезде есть два спальных вагона, — ответил Уильям Эльсон, — и они в вашем полном распоряжении. Кроме машинистов, единственными пассажирами будем я с моей дочерью и Гауф.

— Моя жена решила не ехать, — отозвался тот. — У нее слабые нервы.

— Не знаю, — проговорил Маркей, — насколько слабые нервы у меня, но в поезде меня укачивает, и я все время боюсь, что состав вот-вот сойдет с рельс — это да. Как неисправимый домосед, могу лишь пожелать вам удачи.

— Но хоть финиш-то вы застанете? — не сдавался Эльсон.

— Хоть финиш-то — попробую, — кивнул Маркей, как-то странно подчеркнув первые слова.

— А вообще, что такое этот ваш Motion-Food? — обратился Батубиус к химику.

— Как вы можете догадаться, я не вправе раскрывать кому-либо его состав… — ответил Эльсон. — Могу сказать лишь, что основой всему служат стрихнин и спирт.

— Ну, стрихнин в больших количествах тонизирует, это известно — но спирт? В качестве стимула или приза гонщикам?… Да вы просто смеетесь надо мною, — воскликнул доктор, — ну нет, меня не так-то легко провести!

— Мне кажется, мы стали забывать о сердце… — произнесла тем временем миссис Гауф.

— Да-да, господа, прошу вас, не будем уходить от темы, — призывал, не особо, впрочем, напирая, Андре Маркей своим бесцветным голосом.

— Наверное, человеческая способность любить действительно не ведает границ, — начала Арабелла Гауф, — но, как совершенно справедливо подметил кто-то из присутствующих здесь джентльменов, следует определиться с терминами. Было бы любопытно услышать, каково же все-таки, по мнению сильного пола… завершение этого якобы бесконечного числового множества.

— Я где-то слышал, что Катон Старший считал пределом два раза, — пошутил Треклят, — правда, у него это было раз зимой и раз летом.

— Не забывайте, друг мой, ему шел седьмой десяток, — поправила его супруга.

— Немало, — пробормотал ошеломленно генерал; какое из чисел произвело на него столь благоприятное впечатление, осталось загадкой.

— В «Подвигах Геракла», — произнесла актриса, — царь Лисий предлагает Алкиду на одну-единственную ночь всех своих дочерей-девственниц — а у него их было тридцать, — и поет (на музыку Клода Терраса!):

Всего лишь тридцать их — ты справишься, играя.

Прости меня, что так немного предлагаю!

— Да, но это всего-навсего песня, — заметила г-жа Гауф.

— Так что не стоит… — начал было Треклят.

— … не стоит даже и браться, — перебил его Андре Маркей. — Уверены ли вы, что искомый предел — всего лишь тридцать?

— Если моя память студента-классика меня не подводит, — сказал доктор, — то авторы «Подвигов Геракла» приблизили мифологию к возможностям человека; к примеру, у Диодора Сицилийского встречается такая фраза: Herculem ипа nocte quinquaginta virgines mulieres reddidisse.

— Что означает…? — заинтересовалась актриса.

— Пятьдесят девственниц, — пояснил ей сенатор.