– Я слышал это имя, – уклончиво сказал Сурена. При этом он заметил, как изменилось лицо Пакора, и тот стал нервно кусать губы. Видимо, он уже обсуждал эту опасную проблему с отцом, догадался Сурена.

– Говори дальше! – махнул рукой принц и подался вперёд, чтобы лучше слышать.

– Ты услышишь это имя ещё не раз, – пообещал Лабиен с уверенностью. – Но если ты возьмёшь меня с собой, то после первой же битвы сможешь о нём забыть.

– Сначала мы послушаем, что скажет старая гетера, – зловеще ответил ему визирь, увидев, как вдалеке в сопровождении его слуг появилась старая женщина. Он не помнил её лица, но это было не важно. – Ты кто? – спросил он её. Старуха упала на колени и стала биться головой о землю. Сурена сделал знак, и её подняли.

– Я – гадалка Медея. Я ничего плохого не сделала, прости меня!

– Этот римлянин говорит, что ты носила по ночам пленным еду из гарема. Говори правду, и я обещаю тебе жизнь! – грозно приказал он.

– Да, я брала хлеб, сыр, воду и мясо у твоей рабыни и относила одному пленному.

– Этому? – Сурена кивнул на Лаций. Гадалка медленно обернулась и, увидев римлянина, вздрогнула всем телом.

– Да, да, – закивала она головой.

– Кто давал тебе еду? – спросил Сурена.

– Девушка. Она сказала, что её звали Лейла, – после этих слов на какое-то время воцарилась тишина. Каждый думал о своём. До Лация постепенно стал доходить смысл происходящего, Сурена напряжённо думал, Пакор по-прежнему ждал, пока ему всё объяснят, Абгар прикидывал, как это может ему повредить, а его дочь Заира, закусив занавеску, тихо плакала, стоя у окна в доме напротив.

– Значит, вот чей платок тогда нашли на дороге, – догадался Сурена.

– Да, я тоже видел, как он заворачивал хлеб в какой-то цветной платок, – добавил Лабиен. – И ещё они с Варгонтом ночью плавали в реке, когда там купались твои наложницы, – как бы между прочим произнёс он. Лаций повернулся в сторону Квинта Лабиена и, если бы не парфяне, убил бы его на месте. Сурена сделал резкий знак рукой, и воины схватили его за руки, закинув голову назад.

– Нет, стойте! – резко выкрикнул Пакор, и Сурена понял, что правильно сделал, подождав с убийством римлян. – Он нам ещё пригодится, – добавил принц.

– Ты что, не убьёшь этого предателя? – с глупой улыбкой спросил Афрат.

– Приказ принца – закон, – спокойно произнёс визирь, повернувшись к непонятливому катафрактарию. Он видел, как кисло улыбнулся Пакор, и понял, что надо всё заканчивать. – Пока его никто не будет убивать. Он нам может пригодиться.

– А этого? – Пакор кивнул на Квинта Лабиена. Сурена подумал, что молодой наследник хочет развлечений, боя и крови, но решил не потворствовать ему. Судьба посылала Пакору невероятную удачу, и он сумел распознать её в лице этого предателя.

– Это тоже твой раб, – стараясь быть вежливым, ответил Сурена и удивился, как искренне обрадовался этим словам сын Орода. – Что хочешь, то с ним и делай.

– Ты уже уходишь? – обернулся Пакор, заметив, что Сурена встал.

– Да, надеюсь, ты приятно проведёшь здесь время с остальными старейшинами, – ответил он и ушёл. Пакор растянул лицо в улыбке и раздосадовано пнул сидевшего впереди слугу. Тот покатился под ограду под хохот приближённых. Всем стало весело.

– Нет, мне здесь не нравится, – неожиданно заявил он. – Лучше повеселимся вечером у Сурены, – обратился он к главам родов и тоже встал. Лация загнали за ограду, где парфяне снова стали связывать руки всем пленным. Лабиена увели в другое место. Парфяне живо что-то обсуждали, и Лаций успел в последний момент незаметно спрятать под тунику чёрный нож. И хотя он немного оттопыривался у бедра, грязь и кровь скрывали это. Потом их всех отвели в старые амбары на окраине города. Лаций вернулся туда уже без Варгонта, и только там Икадион рассказал ему и Атилле всё, о чём говорил предатель Лабиен на площади.

– Странно, он же легат. И никогда не был таким, – устало произнёс он.

– Плен многих людей меняет, – ответил Икадион. – Говорят, его посадили в отдельную клетку.

– Теперь этот подкидыш свиньи заведёт себе гарем и станет местным царьком, – пробурчал в другом углу Атилла. Если бы он знал, что его слова окажутся вещими, то предпочёл бы отрубить себе язык, но Атилла всегда сразу говорил то, что приходило ему на ум.

– Варгонт, прости, – прошептал Лаций и заплакал. Неожиданно эмоции переполнили его, и он не смог их сдержать. Икадион вздохнул и сел рядом. Атилла засопел, сделав вид, что заснул, а Лаций лежал и вспоминал своего друга. И горькие слёзы ещё долго текли по его заросшим щекам.

В это время Сурена прискакал в свой лагерь и приказал привести старого Кхабжа. Предчувствуя беду, тот испуганно заполз в шатёр на коленях. Сопровождавшие визиря слуги уже успели предупредить его о происшедшем.

– Кхабж, – обратился к нему Сурена не предвещавшим ничего хорошего голосом, – тебе пора искать замену, – после этих слов старый евнух распластался на земле и задрожал. – Но будет лучше, если ты подготовишь эту замену сам. Как ты думаешь? – зловеще спросил Сурена, но евнух не мог даже пошевелиться, не то, что говорить. – Мне больше не нужна Лейла, – медленно произнёс он и подождал, пока его слова дойдут до перепуганного слуги. – Она вообще больше никому не нужна. Ты понял? – Сурена сделал паузу, а евнух ожесточённо застучал подбородком о землю, стараясь изобразить понимание. – Ты можешь взять её сына и вырастить из него главного евнуха, если хочешь. А теперь иди, – закончил визирь. Он хотел отдохнуть перед пиром. Потому что на следующий день надо было ехать к царю в Экбатану.

Кхабж выполз задом из шатра и с невиданной прытью понёсся к шатру наложниц. Он ворвался туда, как ураган, держа в руках мешок. Недовольная таким неуважением Коринтия стала у него на пути и хотела что-то сказать, но он так сильно толкнул её в сторону, что она отлетела к стене и подвернула руку. Безумный взгляд евнуха вселил в неё такой ужас, что она замерла и не дышала, пока тот расшвыривал остальных наложниц. Те с ужасом разбегались в разные стороны и испуганно жались по углам. Когда он, наконец, добрался до Лейлы, та кормила грудью ребёнка, что-то напевая ему на своём родном языке. Не дав ей опомниться, он накинул на голову мешок, обвязал вокруг горла верёвку и, упёршись коленями в грудь, сдавил изо всех сил. Раздался короткий хруст, и через мгновение всё было кончено. Ребёнок ещё продолжал искать грудь матери губами, но Кхабж схватил его за ноги и потащил на свет. Прямо у входа евнух положил его на землю, достал нож и стал дёргать младенца за ноги, пытаясь развести колени в стороны и подвести лезвие под нужное место. Он несколько раз промахнулся мимо оттянутой кожи и порезал себе палец, даже не вспомнив о том, что в таком возрасте мальчиков никогда не кастрируют. Но страх был сильнее разума. Перепачкавшись своей кровью, он, в конце концов, зажал визжавшего младенца между ног и отрезал кожу в том месте, где обычно у малышей должны были находиться ещё не совсем заметные яички. Затем Кхабж занёс ребёнка в шатёр и, стараясь перекричать его визг, крикнул рабыне-кормилице:

– Отвечаешь за него головой! Если умрёт, лучше сразу перережь себе горло! – с этими словами он вышел из шатра и нетвёрдой походкой направился к палатке евнухов. А позади ещё долго слышался крик ребёнка и причитания наложниц, оплакивавших судьбу несчастной Лейлы.

Утро выдалось в этот день в столице Парфии хмурым. С берегов Тигра в город поднялся плотный туман, и теперь здесь ничего нельзя было различить на расстоянии нескольких шагов. В рваных клочьях растворились даже цветные купола дворца сатрапа Орода. Но визирь Сурена не обращал на это внимания. Он приказал слугам собраться ещё ночью, сразу после пира, где все, включая Пакора и старейшин, пили и смеялись, пока не заснули там, где сидели. Некоторых из наиболее пожилых гостей пришлось уносить на коврах – они не могли шевелиться, не то что идти. Сурена мало пил, но всегда поднимал чашу, когда очередной вельможа с блаженной улыбкой на губах и искрами зависти в глазах произносил тост в честь сатрапа и, естественно, визиря. После того, как все гости разошлись, или, скорее, их разнесли по разным местам, к нему подошёл Абгар.