Улыбка на лице Икадиона превратилась в гримасу ненависти и неприкрытого отвращения. Он чувствовал, что следующее слово будет в его жизни последним. Но молчать он не мог. Когда его товарищ оказался на арене, Икадион крикнул:

– Только трусы сражаются со слабыми!

Его крик донёсся до Сурены, который усмехнулся и сказал:

– Как я люблю правду! Эй, римляне, – крикнул он, – может, поэтому Красс и не стал с нами сражаться. Да? – все придворные вокруг рассмеялись. – Если вы такие сильные, попробуйте доказать это, – и он кивком головы показал Согадаю, что тот может продолжать.

– Держи! – сказал тот и дал раненому воину меч. Тот не смог его даже поднять и стоял, с опущенной рукой, наклонившись плечом в сторону непосильной ноши.

Начальник охраны отошёл на шаг и вытащил свой меч.

– Убей себя! – раздался из-за ограды голос Лация, но раненый был настолько плох, что вряд ли его слышал. Однако Согадай услышал этот совет и среагировал. Он размахнулся и обрушил всю силу своего удара на голову стоявшего перед ним пленного. Меч разрубил того почти пополам и застрял в районе груди. Ругаясь, Согадай с трудом достал его и повернулся к заграждению.

– Смотри, Афрат, как Согадай разошёлся. Может, и тебе порезвиться захочется? – усмехнулся Сурена. – Не стесняйся!

– Как скажешь, о, великий визирь, – покорно ответил тот.

– Ну, ладно, ладно, посмотрим ещё, – вздохнул Сурена и повернулся к арене. Там начальник стражи собирался выбрать себе следующую жертву. Он зашёл за ограждение и дико вращал глазами. – Ты где, смелый?! – крикнул он, не находя Икадиона.

– А с хромыми ты дерёшься? – неожиданно услышал он. Согадай резко повернул голову и увидел сутулого, оборванного римлянина с прищуренными глазами и грязным лицом. Нога у того была неестественно согнута.

– Нет, не дерусь! – зло ответил Согадай и расхохотался. – Я просто отрубаю им ноги! – рявкнул он и ударил мечом по второй ноге несчастного. Тот упал, забрызгав кровью всех, кто был рядом. Кровь струёй хлестала у него из обрубка, и пленные в ужасе застыли, глядя на этот чёрный фонтан. Через некоторое время она почти перестала литься, и тело неподвижно застыло в огромной луже крови. – Ну, что? Есть ещё смелые? – заорал парфянин и схватил ближайшего человека за плечо. – Может, ты? Или ты? – он повернулся к другому. Все стояли, опустив головы с одинаковым выражением напряжения и безысходности. Умирать никто не хотел. Вдруг Согадай остановился. Перед ним стоял явно не простой воин. Широкая грудь, сильные, рельефные мышцы рук и груди, крепкие ноги – всё это выдавало в нём, по меньшей мере, сильного противника. И он не выглядел таким измождённым, как остальные. Но Согадай остановился не из-за этого. Его внимание привлёк взгляд пленного. В нём было странное спокойствие. Он смотрел без страха, злобы, насмешки, ненависти или злости. Как будто случайно оказался здесь, среди людей, обречённых на смерть и рабство. Согадай повернул голову вправо, потом – влево. Шея хрустнула и приятно заныла. Он прищурил взгляд и приблизился к римлянину.

– Ты кто? – спросил он. Ответа не последовало. Только ровный, спокойный взгляд. Согадай почувствовал, что начинает терять терпение. – Кто это?! – рявкнул он, повернув голову к стоявшему рядом пленнику. Невысокий рыжий римлянин задрожал всем телом и нервно задёргал головой, предчувствуя подлость с его стороны. Парфянин поднял меч и приставил к горлу несчастного. – Скажи мне, кто это! – приказал он. – Твой друг? Твой брат? Как его зовут? – пленный выкатил глаза, но было видно, что остриё слишком глубоко вошло во впадину под горлом, и он не мог даже вдохнуть. Из маленькой ранки тонкой струйкой потекла кровь. Но Согадай этого не видел. Он уже принял решение – просто ткнуть мечом в горло, и всё! Ему показалось, что он уже видит, как лезвие плавно проходит сквозь шею рыжего римлянина, но ничего не произошло. Тот стоял перед ним и не падал. Плечо Согадая дёрнулось, мышцы напряглись, но рука осталась на месте. Он моргнул, нахмурив брови, потом ещё раз ткнул вперёд, но острие меча по-прежнему оставалось на месте, упираясь пленному в горло чуть выше ключиц. Тонка шея и рыжая голова были на месте, а бледные, посиневшие губы дрожали от страха, но не от предсмертной агонии. Согадай смотрел и не понимал – во что же упирается его меч? Почему этот несчастный ещё не мёртв? Парфянин был настолько удивлён, что не сразу понял, что произошло. Через несколько мгновений в его глазах вместо тупого безумия и жажды крови появилась капля сознания. Благодаря этому, начальник охраны, наконец, увидел, что его кисть сжимает чья-то рука. Глаза Согадая округлились, лицо вытянулось, и ноздри хищно раздулись в стороны. Этого не могло быть! Он ещё раз по инерции ткнул мечом в горло рыжему пленному, но тот не упал. Произошло совсем другое – пальцы Согадая разжались, и меч упал на землю. Начальник стражи повернул голову в сторону и упёрся взглядом в невозмутимые глаза того самого римлянина. Того, чьё имя он пытался узнать. Он готов был кинуться на него и разорвать на части, а потом съесть его печень, но захлестнувшая разум волна ярости не дала это сделать – она перехватила горло, и Согадай стоял, хватая ртом воздух, не в силах произнести ни слова. Это спасло смельчака от немедленной смерти. Но ненадолго.

– Ты… Ты! – наконец, прошипел начальник стражи, с трудом шевеля пересохшими губами. Ему казалось, что прошла вечность с того момента, как он зашёл за ограждение, но на самом деле Сурена и его приближённые ещё даже не успели заметить, что там происходит что-то неладное.

– Меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий, – сказал римлянин.

– Я разрежу тебя на кусочки и скормлю шакалам, Лаций! – прорычал парфянин и кивнул своим воинам: – Взять его! На середину. Сейчас я нарежу из него ремни для своих верблюдов.

Сурена с удовольствием наблюдал за шумом у ограды. Шум – это всегда хорошо. Сначала появился Согадай, злой и красный, весь вне себя он ярости. За ним вытолкали вперёд какого-то пленника, который шёл слишком медленно и был вызывающе спокоен. Сурена присмотрелся, и кривая улыбка исказила его лицо.

– Афрат, почему нас сегодня веселят только мои рабы. Как же так? Ты не помнишь этого римлянина? – не поворачивая головы, спросил он.

– Прости, не помню, – изобразив отчаяние, ответил начальник катафрактариев.

– А ты, Абгар?

– Помню, о, победитель римлян, – едва заметно кивнул головой араб. – Благодаря твоей милости, он остался жив. Ещё этот человек приказал своим воинам прикрываться от стрел двумя щитами. И он забрал у железных всадников два орла и знамя. Это легат Лаций, – царь Осроены ещё раз поклонился и краем глаза увидел лицо Афрата. Глаза у того вдруг стали огромными, лицо побледнело, и губы застыли в полуоткрытом вздохе. Абгар поджал губы. Он осторожно поднял взгляд на Сурену, но тот смотрел не на него, а на площадь.

– Жаль! – визирь покачал головой. – Жаль, что снова погибнет мой раб. Эй, Согадай! – крикнул он громко. – Что ты собираешься с ним делать? Это мой раб, – Сурена хитро улыбался, но никто не знал, что означала эта улыбка. Начальник стражи, услышав его голос, сразу остановился. Затем опустил уже занесённый меч и повернулся к Сурене. На его лице застыла кислая гримаса смирения и подобострастия, но в глазах бушевала ярость.

– Я хочу его убить, – с трудом сдерживая рвущийся из груди крик, прорычал он.

– Хорошо. Заплати мне, и убивай! – Сурена по-прежнему улыбался, но в его голосе появилась сталь.

– Прости, господин, – поклонился начальник стражи. – Он схватил меня за руку, и я… Я хотел отрубить ему руку.

– А почему бы и нет? – вдруг поднял вверх брови Сурена. Выслушав его приказ, начальник стражи с недовольным видом засунул меч в ножны и молча отошёл к ограде. На площадь вышли два высоких, сильных воина. Никто не видел, как в этот момент в одном из домов на дворцовой площади старая служанка схватилась за сердце и осела на пол. А её молодая хозяйка вцепилась обеими руками в штору и, не дыша, наблюдала за происходящим. Старая Хантра была рада гибели первого римлянина, но когда на площади оказался второй, она поклялась отомстить Кхабжу, который обманул её и взял за это так много денег. О том, что племянница могла догадаться о её поступке, она даже не подумала. Внизу, в это время, продолжали развиваться ужасные события.