— Кончай свое изъяснение «объявленных резонов»! — взмолился кто-то из присутствующих. — Давай пересказывай своим языком.

— Вот видите, Комаров ставит в один ряд Ваньку Каина и Степана Разина, — заметил Андрей.

— Скорее, это дань литературной традиции, — вступил в разговор Максим Иванович. — Желание облагородить, романтизировать своего героя. В жизни Каин был преступником и негодяем, во всем искал лишь личную выгоду. Конечно, никак нельзя сравнивать Каина и Степана Разина, вождя крестьянской войны, боровшегося за освобождение крестьян, человека благородного, навсегда оставшегося в памяти народной. Впрочем, Василий, прошу тебя — продолжай!

— Да я уже почти закончил, — ответил Василий. — Решив начать честную жизнь, друзья, оказавшись в Москве, разъехались. Камчатка вернулся на парусную фабрику, а Каин поселился у знакомого ямщика в Рогожской слободе. Правда, Ванька хоть и воздерживался от воровских дел, но, как говорит Комаров, «предался разным дебошам, познался со многими непотребными женщинами, встрял в разные картежные игры и зерни, от чего в короткое время неправедное его имение гораздо стало умаляться, а прибытку без воровского промыслу получить ему было неоткуда, потому что он никакому мастерству, кроме мошенничества, обучен не был, а черную работу работать не имел привычки; и для того к поправлению своего состояния выдумал он новый способ, чрез который в короткое время сделался сверх своего чаяния пресчастливейшим человеком». Какой способ нашел Каин — вы догадываетесь.

— Стал сыщиком! — выкрикнул кто-то.

— Точно! — ответил Василий. — Но о том, как Ванька Каин начал работать сыщиком, расскажет Андрей, как мы и договаривались.

— Давай, Андрей, не посрами чести Краснознаменной милиции! — шутливо толкнул в бок Красовского Дутиков.

— Есть не посрамить! — так же шутливо ответил Андрей и, взяв свою папочку, направился к столу, к председательскому месту, которое занимал Максим Иванович.

— Для того чтобы понять, почему Каин вдруг стал «пресчастливейшим человеком», — начал он, — необходимо знать, что из себя в ту пору представляли московские правоохранительные органы. До тысяча семьсот тридцатого года судными и розыскными делами занимались Московские губернская и полицеймейстерская канцелярии, которые вели судопроизводство крайне медленно и беспорядочно, не говоря уже о злоупотреблениях. Достаточно сказать, что к этому времени в производстве находилось более двадцати тысяч дел! В тысяча семьсот тридцатом году императорским указом в помощь был создан Сыскной приказ, «в котором быть татиным, разбойным и убийственным делам и которые воры и разбойники пойманы будут в Москве и приведены в Полицейместерскую канцелярию, тех, записав, того же времени отсылать в Сыскной приказ, а в той канцелярии никакими розысками не быть».

Однако с созданием приказа дела лучше не пошли. С увеличением числа подьячих, которые выполняли роль следователей, лишь возросли волокита и взяточничество. Причем ни Губернская канцелярия, ни полиция своих дел, несмотря на указ, не передали, поскольку они «кормились» ими. Обворованные или ограбленные часто не получали своих вещей, даже если вор был пойман с поличным. Обыкновенно в таких случаях подьячий с полицейским офицером выбирали себе из поличного то, что им нравилось, а остальное делилось между секретарем и асессорами, а вора за взятку отпускали на поруки. Поэтому с мошенниками обычно расправлялись сами ограбленные: били их, и нередко — до смерти. Полицейских старались не допускать к обыскам и также часто избивали.

Сыскной приказ помещался в Китай-городе, под горою, возле церкви Василия Блаженного, там, где прежде был Разбойный приказ. При здании имелось несколько острогов для колодников, а пыточные инструменты, цепи, кандалы, мастерские топоры (палач тогда назывался заплечных дел мастером) достались приказу по наследству от бывшего Преображенского приказа. О масштабе деятельности приказа можно судить по цифрам: в тысяча семьсот тридцать первом году, например, подверглись пыткам тысяча сто пятьдесят один человек, казнено сорок семь человек, сослано в Сибирь — пятьдесят четыре, в Тару — сто один, в Охотск — пятьдесят пять человек, умерло пятьдесят восемь, освобождено тысяча двести шестьдесят человек, отослано в разные команды двести тринадцать человек, бежало семь человек.

Существовавшие в приказе порядки, точнее, беспорядки дело- и судопроизводства, возможность подвергать пытке за всякий оговор и по любому маловажному проступку создали этому учреждению страшную славу в народе.

И именно сюда пришел Каин двадцать седьмого декабря тысяча семьсот сорок первого года, чтобы предложить свои услуги. Он утром встал у крыльца и, дождавшись приезда князя Крапоткина, первоприсутствовавшего в Сыскном приказе, подал ему заранее подготовленную записку с просьбой принять и выслушать. Князь сунул записку в карман и тут же забыл о ней, решив, что имеет дело с обычным челобитчиком. Напрасно Иван простоял целый день на крыльце, ожидая приглашения.

Вечером, когда кончилось присутствие и чиновники стали разъезжаться по домам, Каин узнал у людей князя Крапоткина, где тот живет, и через несколько дней явился к нему домой. Встретивший его адъютант князя, все выслушав, велел выставить его со двора. Огорченный Ванька зашел в кабак, выпил хорошую мерку вина для храбрости и снова пошел к князю. В сенях он наткнулся на того же адъютанта, который начал кричать на Ваньку сильнее прежнего. Однако тот, на этот раз не растерявшись, заявил, что он вовсе не челобитчик, а пришел к князю донести о важном деле. Адъютант доложил о настойчивом посетителе князю, который велел немедленно пригласить Каина.

«Ваше сиятельство, — сказал Каин, — я тот человек, что третьего дня подал вам у приказа записку. А короче, вашему сиятельству осмеливаюсь доложить, что я вор и разбойник, приношу в том истинное признание, и еще знаю много воров и разбойников не только в Москве, но и в других городах, и если прежнее мое преступление милостиво будет прощено и дастся мне хорошая команда, то я множество оных могу переловить».

Князь приказал поднести Каину рюмку водки, надеть на него солдатский плащ и отослать за караулом в Сыскной приказ с таким приказанием, чтоб в будущую ночь послать с ним для поимки по указанию его воров и разбойников пристойную команду.

Секретари и подьячие приказа встретили Ваньку Каина радушно. Его предложение было как нельзя кстати. За десять лет существования Сыскной приказ постоянно заботился о приобретении выгодного для себя влияния над мошенниками и ворами, но сделать этого не удавалось потому, что многое находилось в руках полиции: она ловила воров и мошенников, она захватывала поличное, она отыскивала украденное имущество. Сыскному приказу доставалась «голь» или закоренелые преступники, которые не боялись ни пытки, ни Сибири. За год до прихода Каина приказ даже жаловался Сенату, что полиция не ограничивается поимкой воров, но производит сама следствие, возвращает нередко поличное и пойманных освобождает. Жалоба не дала никаких результатов. Каково же было торжество чиновников Сыскного приказа при появлении Ваньки Каина: у них будет свой сыщик, — значит, будет и изрядный доход.

Подьячие помогли Каину составить челобитную на высочайшее имя, в которой говорилось:

«В начале как всемогущему богу, так и вашему императорскому величеству повинную я сим о себе доношением приношу, что я забыл страх божий и смертный час и впал в немалое прегрешение. Будучи на Москве и в прочих городах во многих прошедших годах, мошенничествовал денно и нощно; будучи в церквах и в разных местах, у господ и у приказных людей, у купцов и всякого звания у людей из карманов деньги, платки всякие, кошельки, часы, ножи и прочее вынимал.

А ныне я от оных непорядочных своих поступков, запомятов страх божий и смертный час, и уничтожил, и желаю запретить ныне и впредь как мне, так и товарищам моим, которые со мною в тех погрешениях обще были, а кто именно товарищи и какого звания и чина люди, того я не знаю, а именно их объявляю при сем в реестре.