Но ненадолго. Через полчаса я проснулся, скрюченный, как цыпленок в яйце. Меня разбудил лязг собственных зубов: итак, уборщица сомневалась, выдержу ли я холод!

Печь сверкала белым кафелем даже во мраке, но дрова в ней последний раз горели два дня тому назад, в субботу утром; а ведь на улице стоял мороз; когда я шел сюда, чувствительно пощипывало нос.

По порядку я надел на себя брюки, носки, пиджак. Туфли и галстук оставил в качестве последнего резерва. Пальто я накинул на серое фланелевое одеяльце. К трем часам ночи это уже не помогало. Тогда я сгрузил на пол чернильницы, "Учительские газеты", классные журналы. Завернувшись в высвобожденную таким образом бархатную скатерть, я снова полез под одеяло. Часа в четыре, при свете, огарочка свечи, я, начал вырабатывать план, как снять оконные занавески, но тут, к счастью, заметил на подоконнике "Календарь природы". В нем я нашел сведения, что восход солнца следует ожидать уже через два часа и семнадцать минут. Я решил выдержать. В одном приоткрытом ящике стола я заметил несколько начатых пачек папирос и две колоды очень замызганных карт. Судя по отпечаткам пальцев, карты долгое время находились в детских руках. Значит, это был ящик конфискованных сокровищ. Наверно, виноват в этом был мой промороженный мозг, потому что я стал искать в этом ящике и те исполненные нежных слов письма, которые отобрали у меня лет двадцать пять тому назад. Лишь спустя час я спохватился, что их отобрали у меня в Валмиере, а не в этой школе. Ну что ж, по крайней мере время шло. Конечно, солидным такое занятие не назовешь, но зато в это время я не так страдал от холода.

К утру я выкурил чужие папиросы и чужими картами сам с собой сыграл в настоящее "очко", причем ставка шла на довольно внушительные суммы, ибо рисковал я отчаянно.

Когда алое солнце всходило над рощами и над синеватым снегом, мороз стал просто невыносим. Я уже прикидывал, что учителя вряд ли станут перечитывать старые газеты и не бросить ли их в печь, но тут зазвонил телефон. Я взял трубку, ведь все равно больше нечем было заняться: Может, ежели полаюсь с кем-нибудь, то, если и не теплее, по крайней мере легче будет.

— Это заведующая домом культуры. Приходите побыстрее сюда, мы поможем вам добраться до автобуса. — И положила трубку.

Я так рванул из школы, что даже скатерть оставил на тахте.

В просторном, окруженном тяжелыми черепичными крышами дворе дома культуры меня уже ждала заведующая, бодрая и румяная, в шубе на собачьем меху, в берете, игриво надетом чуть набекрень.

— Как красиво у нас всходит солнце, не правда ли? Если вам нужен утюг, могу одолжить, — деликатно обмолвилась она, приметив мои мятые брюки.

Не успел я ей объяснить, что они помялись отнюдь не из-за моей неряшливости, как она снова зачирикала:

— Ну так я пойду теперь — председатель колхоза пообещал прихватить меня с собой, мне нужно в Ригу за нотами. Подождите тут. Арвид поищет кого-нибудь, кто подбросит вас до автобуса. — И была такова.

Солнце пока только светило, но не грело, поэтому я сразу принялся изучать двор. В одном конце большого здания находился молочный пункт. На помосте ставили в ряд молочные бидоны, а в дверях клубился белый теплый пар. На молочный пункт меня не пустили. Спросили: чего мне надо?

— Тепла! — крикнул я.

— Теплова? Такой тут не работает.

Но я не уходил. У дверей, хоть и снаружи, все же было потеплее, чем в учительской, хотя там было поуютнее. Я созерцал скворцов, которые, прилетев не ко времени, торчали на трубах…

Подъехала желтая молочная цистерна. Вылез Арвид, самоуверенный, свежий и отдохнувший.

— У меня еще один рейс, а то я сам одним махом домчал бы вас.

Мне было все равно, сам или не сам, лишь бы оказаться поближе к Цесису.

Подъехал еще один грузовик с молочными бидонами. Арвид подошел к шоферу, и я, сам того не желая, услышал такой разговор:

— Антон, тут оставили какого-то писателя, не мог бы ты его прихватить попутно до автобуса?

— Писатель? Пусть сидит дома и пишет.

— Да забери ты его. Я вчера немного того… мясо коптили, понял? А то еще напишет про меня в газету. Убрался бы побыстрее отсюда…

— Это другой оборот. Где он?

Через полчаса я опять сидел под знакомым навесом напротив развалин Н-ского замка. Галки с макушек лип улетели в поисках завтрака. Солнце уже грело вовсю, на дороге появились первые ручейки, и, повернув лицо к дружелюбным и теплым лучам, я чувствовал себя так, словно сбежал из тюремного подземелья: Но тюрьмы-то ведь не было, состоялась только "встреча с широкими кругами читателей", как об этом свидетельствовала поставленная энергичной заведующей домом культуры в плане мероприятий "галочка".

Я сел на цесисский автобус, в тепле сразу уснул и слышал во сие, как кто-то звал: "Галочка! Галочка!" На самом деле кассирша объявляла: "Цесис! Цесис!"

С тех пор я, если какой-нибудь дом культуры приглашает меня встретиться с "широкими кругами читателей", прежде всего обращаюсь с этим письмом к графологу, чтобы тот определил по подписи натуру заведующего. А то во имя новой "галочки" я могу и вправду замерзнуть. Ведь не каждый раз дело может обойтись двумя потерянными днями, двумя истраченными на дорогу рублями и насморком, для избавления от которого пошло два пол-литра магазинной водки.

Только в фольклоре сохранились туманные поверья и наставления о том, как можно обрести друзей. Например, двух человек следует в парной хлестать одним веником, и они тогда якобы становятся друзьями. Зато еще издавна известен по крайней мерс один совершенно надежный способ, как приобрести врага: дать кому-то взаймы денег. Способ этот старый, такой же старый, как и деньги, потому что вместе с изобретением денег возникла и нехватка их.

Но однажды мне посчастливилось, одалживая деньги, приобрести сердечного друга. Его дружелюбие проявлялось в гостеприимстве, и оно было столь колоссальным, что чуть было не погубило меня.

Прошлой весной, когда сажали карточку, ко мне обратился пианист нашего заведения. (Мы оба работаем в санатории типа дома отдыха для сердечников.) Маэстро Янэлсинь умиленно поглядел на меня своими темными блошиного цвета глазами, которые так шли к черной полоске усиков, и сказал:

— Я не хочу внушать тебе, что у моей бабушки в Адеркашах вчера парализовало левую руку и пальцы ноги и что поэтому мне срочно нужны деньги, чтобы привезти для нее с Украины медицинские пиявки и апельсины. Это было бы нечестно. Также не стану лгать, что моя жена, вылезая из ванны, шумно шлепнулась, возникло воспаление ишиаса и поэтому нужны деньги, чтобы отвезти ее на Кемеровские грязи. Раньше или позже ты все равно узнаешь, что это неправда. Зачем, к примеру, нести вздор, что старая зазноба требует с меня алименты и убийственно нужны деньги, чтобы спасти ее честь и свою жизнь! Ну зачем я буду тебе, своему другу и товарищу по работе, лгать! Нет! Мы все должны бороться за этику. Скажу честно, как мужчине, знающему женщин: в магазин привезли шубы из искусственной овцы, и одна из них пришлась в самый раз моей жене.

Последняя фраза заставила меня радостно покраснеть, и от восторга, что человек так по-рыцарски честен и даже не пытается лгать, я одолжил Янэлсиню пятьдесят рублей.

Я не ошибся в нем. Из-за своего долга он не бросил работу, как об этом порою пишут в книгах. В местном ресторане за выпитое пиво Янэлсинь постоянно позволял платить мне, чтобы не показалось, будто он хочет из-за долга как-то подольститься, и, выпив, неизменно хлопал меня по плечу:

— Насчет денег не беспокойся, зарплату мы всегда получаем вовремя, четвертого и девятнадцатого.

Летом он сложил посвященную мне песню, женский хор самодеятельности исполнил ее на вечере отдыха, который выпал именно на мои именины — в день Августа. Песня начиналась со слов: "Не скажу, как звать тебя, ведь слова так часто лгут". Мелодия была немножко похожа на популярную в юности моей бабушки песню "Если б меня с Яковом настигла ночь".