На балконе старого фольварка меня ждала полная девица с черными, по-мальчишечьи подстриженными волосами. В этом доме тепла, наверное, было в избытке, потому что руки у нее были до локтей голые, если не считать ремешка от ручных часов.
— Заведующая домом культуры, — представилась она. — В деревне всякое бывает, всего предвидеть невозможно., Сломается машина, где ты ночью другую возьмешь. Хорошо, что у нас здесь лошади. Зимой я и сама охотнее езжу на лошадях, тулуп только нужен, — и как бы с упреком оглядела мое демисезонное пальто. — Выпьем чаю, — великодушно предложила она.
Я взглянул на часы:
— Но уже восемь, пора начинать…
— А что же вы будете там делать, если зал пустой?
Я упал духом: неужто понапрасну я морозил ноги?..
— Это вам не город, — пояснила она. — Вы же, как писатель, должны понимать это. Вообще-то люди у нас приходят довольно точно. Если назначено на восемь, то в девять уж непременно начинаем. Если хотите ездить в деревню, то надо привыкать к этому.
От столь решительного тона я растерялся и извинился, что прибыл слишком рано.
— Ничего, выпьем пока чаю. — И повела меня на второй этаж.
Освещенная керосиновой восьмилинейной лампой винтообразная лестница, уютные деревянные балки казались декорацией из пьесы о деятелях культуры эпохи национального пробуждения, которые, распространяя просвещение, не боялись никаких трудностей, особенно если их за это еще и душистым малиновым чаем угощают.
— Электричество в принципе у нас есть, только месяц тому назад сломался трансформатор, — заметила заведующая.
На кухне в квартире заведующей, где старомодная плита с вмурованным в нее огромным котлом распространяла уютное тепло зимнего вечера, за столиком сидел еще какой-то молодой человек в тренировочном костюме и мрачно нарезал большие ломти ветчины.
— Наш шофер, у него сломалась машина, и с горя он, кажется, немножко выпил, — пояснила румяная черноглазка. — Он вас тут займет. Когда можно будет начинать, я вас позову.
Шофер не сказал ни слова, только ел ветчину, таким образом развлекая меня. А я, попивая чай, действительно отогрелся и уже начинал с юморком оценивать давешние невзгоды, потому что теперь, по крайней мере, я был спокоен за ночлег. И может быть, шофер притомится, и какой-нибудь кусочек ветчины перепадет и мне. Хотя бы вон та довольно толстая шкурка с жиром, которую он аккуратно отделял ножом от мяса. Если бы вокруг керосиновой лампы по стене ползало еще и несколько коричневых тараканов, это была бы уже идиллия деревенской жизни, как в мои детские годы. Но тараканов в деревне больше нет. Химия.
Около половины десятого, когда я уже выкурил последние папиросы, появилась заведующая.
— Ну, дольше ждать нет смысла. Я так и чуяла: не придут. Сегодня вечером по телевизору хоккей, сидят дома как пни. Разве их затащишь в дом культуры? В Риге этого никто не поймет.
— Но… тогда меня надо бы на другой вечер… — бормотал я, убитый ее честной откровенностью.
— А план мероприятий? Чтобы мне потом мылили голову? Ну нет. Пошли!
Сокрушенный логикой и планом мероприятий, я спускался вниз по винтовой лестнице, ступеньки которой скрипели и трещали, как сверчки. Наверное, полностью скрыть свои чувства от этой девушки я не смог, она приветливо схватила мой локоть и сказала:
— И не говорите! Специально для вас мы добыли электричество!
Что же я тут мог еще сказать?.. Я вошел в довольно большой зал, потолок которого тоже украшали мощные деревянные балки, покрытые потрескавшейся известкой. Я наскоро сосчитал: "любимого писателя", как меня в письме величала заведующая, ждали "широкие круги читателей села" в составе тринадцати человек.
Я прочел где-то, бывало, мол, что целая театральная труппа, человек в десять, выступала перед двумя-тремя зрителями. У меня же на сей раз было тринадцать на одного! Чуть ли не в пятьдесят раз больше! Этот подсчет меня успокоил, и я пошел на трибуну.
Одновременно с моими первыми словами за окном раздалось мощное тарахтенье какого-то дизеля, и в зало зажглось несколько электрических лампочек. Итак, за окном была электрическая машина. Для того чтобы "широкие круги читателей" слышали бы не только трактор, но и меня, я повысил голос. Однако вскоре я почувствовал, что у меня значительно меньше лошадиных сил, чем у трактора. Еще я успел заметить, что эти тринадцать там, в зале, — люди молодые, что один юноша ущипнул зеленое платье и что я нахожусь действительно в центре внимания, так как они старались разговаривать между собой тихо, чтобы не мешать ни мне, ни трактору. Но тут мой перенапряженный голос пресекся. Я слабо прошептал, что новейшая латышская проза мощна, и, убитый стечением обстоятельств, сошел с трибуны. Оказалось, я выдержал пятнадцать минут…
— Хорошо! — тут же похвалила меня заведующая. — Дольше нашу публику еще никто не выдерживал, да и нет в этом необходимости. Ах да! Один пенсионер говорил дольше, но он-то сам был туг на ухо… А теперь пусть себе танцуют… Очистить помещение! — приказала она тем тринадцати. — Надо купить билеты! — и таким макаром были выдворены из зала все "широкие круги читателей".
В вестибюле тем временем набралось вдвое больше народу, чем в зале слушали меня. Утратив иллюзии насчет любви читателей, я последовал за заведующей в теплую кухню, где тарахтение трактора было слышно меньше и где можно было хотя бы вдыхать запах копченого окорока.
Оказалось, что сегодня обо мне заботились непрерывно.
— Столовая уже закрыта, ужинать вам негде, вот мы и подумали, что вы можете поесть у нас, — заведующая вежливо посадила меня опять рядом с вышедшим из строя шофером, а сама спустилась вниз продавать билеты тем, кто пришел потанцевать.
Оказалось, что и шофер думал обо мне. Он заговорил впервые:
— Мы… очень за вас боялись, поэтому, э… мне не позволили ехать, чтобы не угодить с вами в столб. Правильно я говорю, а? Пейте. Это магазинная водка, нашу домашнюю вам бы не переварить, правильно я говорю, а?
В самом деле, теперь на столе находилась принесенная из магазина "маленькая". Замерзший, уставший, с уязвленным самолюбием, я немедленно помог шоферу опустошить бутылочку и прибрать последние ломти ветчины. Опять появилась добродушная заведующая домом культуры.
— У вас, наверное, тут никаких родственников нет? Мы так и знали. Вы сможете переночевать в школе! В учительской!
В ответ на столь великую честь я, видимо, должен был закричать: "Ура! Да здравствует!" — но я слишком устал.
— Арвид, проводи писателя, а я должна следить за танцующими!
Так мы и расстались в тот вечер. Арвид взял фонарь "летучая мышь", и я последовал за ним. Трактор еще гудел, но теперь шум, производимый им, нейтрализовала музыка, которую усилитель выбрасывал в зал. В окно я видел, как там разными стилями весело танцуют "широкие круги читателей".
Со двора фольварка мы вышли в поле, на занесенную снегом дорогу.
— Как это вы, выезжая в деревню, не надеваете сапог? — дивился Арвид, бредя без дороги напрямик по снегу.
Я ставил ноги в его следы. На мое счастье, туфли были тесноваты, и снегу в них набилось немного, К тому же пришлось брести по снегу недалеко — всего километра два.
Кирпичное здание школы встретило нас в полной тишине. Лишь редкие звездочки отсвечивали в темных окнах. Арвид поднял сонную уборщицу.
— Для этого писателя обговорен ночлег в учительской.
— Пусть спит, если выдержит, жаль, что ли, — ворчала тетка, впуская меня в пустое и ночью такое гулкое здание.
Почему это я здесь не смогу выдержать? Привидений я не боялся. Но может быть, крысы?
— Крыс нет, клопов тоже нет, — бубнила старая, открыла учительскую и зажгла свечу. — Керосиновую лампу не трогайте, может, вы и обращаться-то не умеете с ней, еще беды натворите. Одеяло на тахте. — Потом ее шаги долго звучали, удаляясь по коридору.
В окно я видел, как далеко в поле покачивается фонарь в руке Арвида, Затем он исчез за еловой аллеей, и тут я почувствовал себя одиноким, совершенно одиноким, без крыс и без клопов. Свеча была с палец длиной, так что для долгих размышлений времени не оставалось или пришлось бы шарить в темноте. Я постелил на тахту простыню, рванул с себя верхнюю одежду и влез под одеяло. Интересно, как выглядят учителя, которые на переменах тут сидят. Поскольку известно, что большинство учителей учительницы, то… Думая о красивых учительницах, я задремал.
