Но вот когда убирали картошку, настал момент, когда я сам захотел подарить одной женщине шубу из искусственного леопарда, и у меня недоставало ровно пятидесяти рублей.

— Я должен тебе что-то сказать… я хотел бы купить… — сказал я Янэлсиню в один прекрасный день бабьего лета.

Он не стал уклоняться, нет, но сердечно потряс мне руку и несколько таинственно изрек:

— Понимаю, знаю. Приходи ко мне. Как раз цветут далии. Сто пятьдесят сортов.

Я готов был осматривать хоть цветущую сахарную свеклу, лишь бы получить свои пятьдесят рублей; под вечер я остановился у калитки садика Янэлсиня.

Под свисавшими с калитки усиками хмеля меня ожидали разлетевшиеся в улыбке усики Янэлсння, крепкое рукопожатие трижды окольцованной серебряными браслетами руки его жены и два книксена, которыми меня приветствовали девочки Янэлсиня.

— Наконец-то ты увидишь мой сад! — заметно взволнованный, воскликнул сам маэстро, схватил меня под руку и начал водить по саду.

Возможно, что под другой локоть меня подхватила оголенная рука в серебряных обручах, и я стал продвигаться по зеленому ковчегу Ноя, площадью в тысячу двести квадратных метров, в котором, судя по информации гидов, от каждого вида растений был воткнут корнями в землю по меньшей мере один образец. Я извиняюсь перед уважаемым читателем, что при дальнейшем изложении событий сорта цветов, овощей и фруктов, возможно, будут названы неправильно и даже перепутаны. В этом повинна супружеская чета Янэлсиней, так как в тот день они без злого умысла так все смешали у меня в голове, что теперь, говоря о садоводстве, я тоже все путаю.

Прежде всего они показывали три грядки георгинов, которые почему-то называли далиями. Многие названия были очень забавные, и у меня возникли опасения, не тяпнул ли малость Янэлсинь с горя, что надо возвращать деньги. Как, к примеру, можно назвать георгин "Федором Шаляпиным", если певец сам в своих мемуарах признавался, что пил вино? А цветы вроде бы поят водой? Затем жена Янэлсння заставила меня опустошить баночку с чем-то похожим на салат из тыквы.

— Корни далий, вернее, клубни, — пояснила она. — Сорок процентов полисахаридов. В будущем году мы посадим еще триста кустов и сахара не будем больше покупать.

Где-то на сто тринадцатом сорте и названия у меня началось небольшое головокружение, и я опустил очи долу.

Это сразу заметила жена Янэлсиня, и, чтобы освежить меня (а еще — дать отдохнуть Янэлсиню от затяжной беседы), она по-дружески сказала мне на ухо, так приблизившись, что я даже почувствовал ее дыхание, которое отдавало белой сиренью:

— Я как хозяйка дома должна больше заботиться о ваших желудках. Между далий я посадила огурцы. Вот эти — длинные, эти — толстые, эти — сладкие, эти — кислые! — И одна из девчушек тут же подала тарелочку с разными огурцами. Чтобы не обидеть воспитанных детей, которые непрерывно делали книксен, я съел и кислый, и сладкий, и толстый огурец. После чего я стал по меньшей мере на два килограмма тяжелее.

— Может, оставим сад до следующего раза… а теперь надо бы поговорить о других делах, — попытался возразить я.

— Нет! Ты так редко к нам приходишь! Теперь к фруктовым деревьям. — И Янэлсинь перенял меня из рук своей жены. — Фруктовые деревья — это честь, радость и гордость садовника. Лучших садовников награждают дипломами и медалями, им платят большие пенсии.

— Вы окажете нам честь, если хотя бы осмотрите деревья, — жена Янэлсиня обдала меня ароматом сирени.

Сил у меня осталось гораздо меньше, чем было час тому назад, но вежливость пока что еще сохранилась, и, немножко надломленный, я продолжал обход, поддерживаемый супругами.

— Я перешел на карликовые яблоньки, — пояснял Янэлсинь, зажав мой локоть, как в тисках. Поэтому я никак не мог повернуть в сторону веранды, чтобы под навесом приступить к серьезному разговору стоимостью в пятьдесят рублей.

— Вообще-то нам надо бы поговорить… о денежных делах, — попытался я напомнить еще раз.

— Не понимаю, как можно среди этих благоухающих цветов говорить о чем-то материальном… Не понимаю.. — вроде бы опечаленная, заговорила жена Янэлсиня, и я почти пожалел, о своем корыстолюбии.

— Успеется. Итак, карликовые деревья. На месте одной обычной яблони их можно воткнуть в землю целую дюжину, — значит, яблок будет тоже в двенадцать раз больше. Расстояние между ними — два на три метра. Кустарниковидные короткоствольные. Естественные пирамиды. — И Янэлсинь указал на дерево, похожее на молодую пышную березку, на ветках которой висели яблоки. — Ревельская грушовка.

Он протянул мне яблоко, которое надо было съесть, потому что оба взрослых и обе несовершеннолетние Янэлсини остановились и строго смотрели, чтобы яблоко не было отброшено прочь, а съедено до самого корешка. Так как было неудобно что-нибудь бросить на чистую дорожку, то я съел и корешок.

За четверть часа меня заставили съесть требу-сеянец, сахарок, серинку и суйслепа. После этого меня стала мучить изжога. Тут я вспомнил, что старые пьяницы не советуют смешивать сорта.

— Должен сказать, что сегодня я пришел к вам… — начал было опять, но меня прервала жена Янэлсиня:

— Это прекрасно, что пришли. Мы вас очень, очень ждали. Вы разве не чувствуете этого? Между яблок у нас посажены бобы. — Она нагнулась и пошевелила ботву конских бобов.

Янэлсинь поманил пальцем, и одна девочка тут же стала передо мной с тарелочкой, на которой лежали вареные стручки конских бобов. Другая протянула стакан и бутылку пива.

— Если вы не съедите, я обижусь, — сказала жена. — Это подлинно национальное блюдо. Его будто бы ели древние курши перед морскими сражениями в Ирбенском проливе.

Я съел соленые бобы, радуясь поначалу, что больше не надо есть кисло-сладкие яблоки, и выпил бутылку пива.

— А теперь прошу: сладкое блюдо, натуральное, не засахаренное. Витамины, минералы… Я где-то читал, что в сливах имеются даже надпочечные гормоны.

Янэлсинь схватил меня за руку и подвел к сливовому ряду. Девочки делали книксен, рвали с деревьев сливы и подавали их мне:

— Пожалуйста, попробуйте!

— Не порть, пожалуйста, детей! Если ты теперь не будешь есть, то и они начнут капризничать за столом, — попросил Янэлсинь, а потом пояснил, как звать каждую из слив, которые отбывали из рук хорошо обученных девчушек прямо к корням далий, яблокам и конским бобам. Кажется, я съел яичную сливу центральной Видземе, ренкуль или ренкшар, мирабель и несколько эдинбургских герцогов. Последних герцогов уже не было сил разжевать, и я проглотил их целиком.

— Я очень люблю разнообразие. Продолговатые и сладкие сливы напоминают мне ноты в красивой песне…

Однако огурцы, яблоки, сливы тем временем делали свое дело. В торсе что-то начало давить, я изогнулся, как складной нож. Мой взгляд остановился на чисто прополотой площадке, в которой я заметил мелкие дырочки.

— Ты, наверное, тут выращиваешь и дождевых червей, — промолвил я, потому что из сельскохозяйственных премудростей я овладел только этой темой.

— Да, да! — отозвался Янэлсинь, и в широкой улыбке концы усиков поднялись до самого носа. Наверное, он даже и не заметил мое бледное, удрученное тошнотой лицо. — Черви есть. Трех сортов: маленькие красные с желтыми колечками, обычные бледные и длинные проворные. Маленькие вон там, в углу, под конским навозом. Сходим, я покажу.

По аромату белой сирени я догадался, что это жена Янэлсиня положила мне в рот что-то круглое.

— Доморощенный персик! — победно воскликнула она.

Я машинально раскусил его, проглотил и тогда начал медленно терять сознание, потому что в животе стали набухать политые пивом конские бобы. Они действовали подобно бомбе замедленного действия, и, лишаясь чувств, я потащился в сторону калитки.

Я был согласен забыть про эти пятьдесят рублей, может быть, даже еще и доплатить пятерку, лишь бы кончилось такое состояние, будто я целую неделю на маленькой лодочке ездил по штормовому морю от Лиепаи до Риги и обратно.