В этот момент в неловкой тишине из рессорной коляски, как из подпола, раздался утробный голос:
— Ну что? Ударили кулаком в тесто. Ха-ха-ха! — Это Шепский, забравшись в коляску под полог за сигаретами Алниса, там и остался, чтобы разделить горе с Бертулом.
Бертул раскрыл уголовный кодекс. Термина "Старые вещи" в нем не нашлось. Зато в кармане лежало рублей пятьдесят выручки. И еще рублей пятнадцать он получит за ангела с часовенки. Покупатель был серьезный, он вернется. И только тут Бертул спохватился, что в последние полчаса не замечал Зислаков, которые должны были унести музыкальный ящик и принести триста рублей — ближайшее будущее всего салона и Бертула. Значит, Зислаки не слыхали и этот диспут про историю музыкальной машины. Тем лучше!
Заскрипела лестница. Деньги идут! Бертул открыл дверь, но — вошел Алнис и девушка в оранжевом свитере, с высокой прической. Кипен, стуча костылями, направился ей навстречу, но та без улыбки только и произнесла:
— Добрый день, Мунтис. Смотри-ка, ты уже на ногах, — и последовала за Алнисом, который кивнул на Бертула.
— Бертул Сунеп, художественный руководитель.
Бертул изогнул свои усики в предназначенной для девушек улыбке.
— Инта Зилите. Значит, это вы купили музыкальный ящик моего дяди? — сказала девушка.
— Сыграем последний марш, потому что вот-вот за ним придет Зислак. — Бертул крутнул рукоятку.
— Зислак? Он же наш родственник. — Девушка была удивлена. — С какой стати он придет?
— Он твердо решил приобрести колесо прялки для люстры. — Бертул указал на потолок, где на обрезках козьей цепи мамаши Андриса висело подаренное Интой колесо. — И этим музыкальным инструментом пополнить свою коллекцию.
— Этого быть не может! Он же сам привез мне этот граммофон, или как его там называют, чтобы я за две сотни продала его вам. В новом доме, говорит, такая рухлядь не годится, — пояснила девушка, не понимая трагичности ситуации, и вместе с приумолкнувшим Алнисом вошла в салон к другим молодым людям. — А это же рессорная коляска мамаши Каулинь!
Долг художника интересоваться всем прекрасным. За Интой последовал Нарбут. В сумрачной каморке остался один Бертул. Кто-то хлопнул его по плечу.
— Тебя надувал этот Зислак? Обещал купить и не купит?
— Допустим… Допустим… что он стал бережливым.. — Бертул опустился в нагретый Нарбутом шезлонг.
— Бережливый? Они оба такой бережливый, что лягут в один гроб и один могила. Не горюй, я на один чердак видел кукла, который писиет.
Бертул не ответил. Множество рытвин на его лице с каждым мигом становились все более глубокими и скорбными, словно их прорезал невидимый нож судьбы.
Две сотни, пиши пропало. Долг Анни, согласно долговой расписке, надо отдать сегодня. Добрую славу салона погубил поросячий зуб. Разве можно было предвидеть, что сюда забредет скотский врач?..
— Нонсенс, вся моя работа опять нонсенс. Все суета сует… — Бертул шептал слова Библии, которые знал и по-латыни: — Vanitas vanitatum et omnia vanitas…
Из салона раздался светлый девичий смех.
— Ой! И этот звонок, оказывается, был "в волостной школе, в которой в то время учился. А в нашем доме никто об этом и не знал! Дедушка говорил, что в прежние времена в Бирзгале звонок висел на дверях селедочной лавки — ручка снаружи, звонок внутри. Подойдешь — дернешь за ручку, он и звонит.
Напрасно эта девушка смеется: чтобы узнать подлинную историю звонка, нужна интуиция, а таковая в этом городе есть только у Бертула. И даже его, Бертула, интуиция подвела, когда он принял Зислаков за честных тружеников…
К Бертулу вышел Нарбут в приподнятом настроении, как и подобает художнику, который в один день продал пусть не шедевры, но все же три работы. Где продал? В салоне Бертула. Жуликом он еще мог быть, но гнидой — никогда.
— Нечего тужить, если эти обыватели не могут за один день усвоить мировую культуру. Авось со временем. Что-то уже проклевывается, — во всяком случае, усекли, какую пользу приносит смерть художника! Я сегодня вечером угощаю всех. Будем сидеть в тарантасе, будем сидеть на полу. Идет, не так ли?
Бертул ожил и без ненависти поглядел на Нарбута.
— Правильно. Еще греки говорили: если тебе радостно, пей вино. Если тебе грустно — пей вино…
— Прихвачу с собой и свикеновских хиппи, пусть создают современный шум.
— Идет, — согласился Бертул.
Нарбут сбежал по ступенькам вниз, потому что семьдесят пять рублей жгли его карман.
Пакулис и Скродерен тоже согласились прийти на посиделки. В связи с банкротством сунепского предприятия можно было надеяться, что Алнис вскоре уедет, поэтому нельзя было упускать Из виду Инту. Кипен тоже пообещал приковылять.
Салон для Инты был странным сюрпризом. То ли Бертул Сунеп немножечко жулик, или он действительно "мешугес"? Если жулик, то Алнис его помощник? Надо приглядеться. Поэтому она приняла приглашение на посиделки, съездила домой и вернулась с сумкой, в которой был каравай деревенского подового хлеба, баночка сметаны и кусок копченого окорока. Скродерен принес огурцы, редиску и соль. Алнис, раздевшись, полуголый, переоборудовал помещение. Середину салона освободили на случай, если кто-нибудь пожелал бы потрястись, для сидения приготовили рессорную коляску, на полу положили покрытые одеялами матрасы. Доска на чурках — длинный стол, На бумажных салфетках, как на бумажных тарелочках, Инта красиво разложила бутерброды, украсила их листиками салата и красными редисками. В техникуме в Булдури она кое-что усвоила. Алнис прибил гвоздями к потолку потрепанные обрезки бывших занавесей дома культуры, понизив таким образом потолок и создав интимно задрапированные уголки.
…Все прибыли к восьми, одетые по принципу: хорошую одежду можно испачкать. Скродерен — с голой гимнасткой на шее, с повязкой вокруг волос и в рубашке с узлом на пупке. Пакулис в неопределенном вельветовом пиджачке, но с фотоаппаратом. Рижскими духами, красками и шумом заполнили все помещение две группы, которые явились одновременно, одна — через двери, другая — в окно. Ансамбль Нарбута, в который входили Азанда и две девочки-каннибалки, вошли в дверь: Камилла с прической супербелокурой Анджелы Дэвис, в черном мини-платье и в сандалиях Иисуса, Ванда с рыжим клоком волос на голове, в черных кожаных чулках на подошве толщиной со спичечную коробку, поставленную торцом. Обе крепкие и бойкие. Нарбут, сам в джинсах и в кедах, ташил огромную заплечную сумку; сумку он поставил посреди салона.
— Слово женщинам… — простонал он.
Когда эти входили в дверь, о подоконник грохнул конец лестницы, "и в окно влезли Биннии. Они хотели оставаться в первобытном естестве: наши предки, мол, поднимались не по лестнице из струганых досок, к сеновалу над хлевом они прислоняли макушку сухой ели.
Азанда, чувствуя себя хозяйкой сумки, открыла ее и вопросительно посмотрела на Инту, которую, наверное, считала хозяйкой дома. Инта вроде бы с завистью, на женском языке — одобрительно, оглядела девушку, серебристо-фиолетовые волосы и зелено-черную роспись глаз которой уже примечала, когда покупала мороженое. Волосы у нее и теперь были те же, но в противоположность глазам Байбы, Камиллы и Ванды, окаймленным целыми коллекциями красок, на лице Азанды этим вечером не было почти ничего. Значит, Азанда хотела понравиться кому-то, кто не любит крашеные глаза, догадался Бертул.
Инта и в самом деле как бы исполняла роль хозяйки и сказала Азанде:
— Может быть, сыр положим здесь… А ломтики колбасы вот сюда, на лист салата… А кильки, может быть, расположим рядком…
Камилла с Вандой энергично резали хлеб. Верные своим принципам — ничего не делать без абсолютной необходимости, Байба с Броней в желто-серых рубашках, в замызганных вельветовых штанах сели на пол, вытянув вперед рваные тенниски и, облокотившись о коляску, поставив под руку сумку "Пан-Америкен" с магнитофоном, затягивались дымом сигарет и ухмылялись.
Нарбут принес мощную батарею: белое, бенедиктин, румынский вермут и венгерскую "Бычью кровь". Бертул из-за бедности не терял собственного достоинства и присоединил пол-литра белого и бутылку сладкой "Варны". Скродерен тоже что-то поставил. К стеклянным стаканам присоединили всякие иные посудины — стаканчики для зубных щеток, колпачки от термосов, баночки из-под поливитаминов и так разрешили рюмочный вопрос. Наливал Бертул. Вино пожелала пить только одна Инта. Азанда потребовала ликер. Байба — налить и того и другого.
