Вспомнилось, как восемь лет тому назад, возвращаясь в сочельник в свою неуютную холостяцкую квартиру, увидел под ярко освещённым окном большого дома маленькую девочку. Кутаясь в большой платок, она зачарованно смотрела на ёлку.

В это время открылась парадная дверь, на крыльцо выскочили мальчишки в ученической форме. Один из них, толстый и неуклюжий, подбежал к девочке, рванул платок:

— Ты чего это подсматриваешь, нищенка?! Много набрала сегодня?!

Девочка испуганно отшатнулась, стараясь вырвать платок из рук обидчика.

— Отдай, мне холодно!

— Где деньги? — толстяк рванул её за руку, и она, поскользнувшись, упала, Древницкий ускорил шаг. Мальчишка нагнулся над девочкой и без усилий разжал маленький кулак. На снег посыпались медяки.

Грабитель с торжествующим криком стал собирать их. Но в это время сильная рука схватила его за ухо:

— Ах ты, паршивец! А ещё в школе учишься. Вот отведу тебя к родителям и, если при мне не высекут, сам тебе уши оборву…

— Пустите, дяденька, не буду, ей-богу, не буду!

— То-то, — сурово сказал Древницкий. — Ну, пошёл!

Девочка жалобно всхлипывала.

— Что ты, малютка, тут делала? — спросил он ласково.

На худеньком лице появилась слабая улыбка.

— Там зажгли ёлку… Огоньки, звёзды, игрушки… — Она подняла большие печальные глаза на Древницкого и тихо добавила: — Я такой никогда не видела.

— А деньги зачем? Тебя послали за покупками?

— Нет, я Христа ради просила. Мамка больная, работать не может, лежит…

— Отец?

— С войны пришёл без руки.

— Где он сейчас?

— А спит. Соберёт милостыню, напьётся, придёт домой, шумит, а потом спать…

Древницкий повёл девочку в магазин. Посадил у стены на стул, подошёл к прилавку. Вернулся с пакетом, протянул ей пирожное, сказал:

— Съешь, и пойдём кормить маму. Как тебя зовут?

— Катька, а мамку Дарьюшка. Это мне?

Катя сияющими глазами смотрела на пирожное.

— Тебе, кушай.

Узнав, что родители девочки живут невдалеке от вокзала, он взял извозчика. Укутал Катю платком, усадил к себе на колени и прикрыл полой пальто.

… В комнате был беспорядок, печь не топлена. На кровати, укрытая тряпьём, лежала истощённая женщина; возле стола, уронив голову на руку, сидел небритый человек, пустой рукав висел вдоль солдатского мундира. Увидев девочку, больная обрадованно заговорила:

— Катенька, озябла, сердечная… Бедняжка моя… Господи, кто это?

Она испуганно смотрела на занесённого снегом Древницкого. Мужчина поднял голову, вскочил на ноги, вытянулся. Древницкий сурово спросил:

— Загулял, солдат? Ну, проспался?

Повелительный тон сразу отрезвил мужчину.

— Так точно! Проспался.

— Затопи поскорее печку, принеси веник, прибери в комнате. Это не жилище солдата — свинарник! Живо! Здравствуй, хозяюшка, как тебя звать-то? Давно больна?

— Болею-то давно. А вот пришёл мой-то, да безрукий… враз и свалилась. Ноги отнялись, кашель треклятый мучает…

Солдат внёс в рогоже охапку дров, принялся растапливать печь. Катя вертелась возле него, щебеча, как птичка:

— Я ёлку глядела, а мальчишка ударил меня, в снег повалил: деньги стал отнимать… А дяденька, отколь взялся, как рванёт Петьку за ухо, дал подзатыльник, тот и убег.

— А ты знаешь дяденьку? — спросил отец, недоумённо поглядывая на Древницкого.

— Не. Впервой. А потом пошли в магазин… Он мне купил колбасы с хлебом, пирожное…

— А сюда зачем пришёл?

— Говорил, будем вместе рождество встречать. Вона, накупил сколь!..

А Древницкий, сняв пальто, подошёл к столу, разостлав две газеты, стал вынимать из кулька сахар, чай, закуски, бутылку вина.

Солдат уже подмёл комнату, собрал разбросанный хлам в кучу, задвинул под вторую кровать. Вытащил откуда-то старенький самовар, наполнил водой, поставил возле печки, дожидаясь, когда нагорят угли. Он успел мимоходом причесать свои лохмы, почистить замусоленный мундир.

— Ну вот, теперь на человека стал походить, — произнёс уже мягче Древницкий. — Только солдату не положено ходить лохматым, небритым. Вот тебе деньги, парикмахерская — рядом, побрейся, подстригись да купи четыре стеариновые свечки. Будем праздник встречать вместе. Один я, без семьи… Я ведь тоже отставной солдат его величества…

У безрукого дрогнул мускул на щеке.

— Так точно, ваше высокоблагородие! — бодро, ответил он.

— А ты без благородия, оно с погонами в сундуке лежит… Зовут меня Владимир Васильевич, а тебя?

— Крестили Иваном, а зовут Безрукий…

— А ну! По-суворовски: одна нога — там, другая — здесь!

— Рад стараться, ваше…

Древницкий погрозил пальцем. Иван с весёлой искрой в глазах проглотил последнее слово, зажал в кулак полученные деньги, повернулся налево кругом и метнулся за дверь.

— Напрасно вы, барин, дали ему деньги — пропьёт. Как вернулся — пьёт, никак не удержишь.

— Ничего, Дарьюшка, а ты поласковей с ним… Мучается человек, калекой стал.

Иван вернулся быстро, принёс свечи, поставил их, зажёг. Древницкий наполнил стаканчики вином. Стол пододвинул к кровати больной.

— С праздником, дорогие друзья! Я совсем один, сына в Сибирь угнали, дочь с мужем в Москве… Хотя не знаем мы друг друга, но люди должны жить как братья… Хочу я, чтобы ваша жизнь была лучше моей. У вас есть девочка — утеха… Растите её. За хорошую, честную жизнь, Иван, так, что ли?

— Так точно, ваше… — он закрыл ладонью рот, — Владимир Васильевич. Дай бог вам счастья!

Чокнулись, выпили, закусили. У Даши от вина зарумянились щёки. Безрукий с вожделением посматривал на бутылку, но, заметив, что Древницкий отставил подальше свою стопку, сделал то же. Даша благодарно посмотрела на него.

— Так я же не пьяница, Дашутка, — сказал он смущённо. — Вот изувечили… Куда я гожусь! С горя пил.

— Эй, солдат! С врагом сражался?

— Сражался, вот и руку срубили, когда товарища защищал.

— Так вот, запомни. Горе — тоже враг, с ним надо сражаться. А рука что! Проживёшь и без руки. Устрою тебя сторожем к себе в архив, справишься… А семью беречь надо. Вот позовём доктора, вылечим жену, и дело пойдёт.

Катя забралась на колени к отцу, гладила гладко выбритую щеку. Отец прижал её голову к груди:

— Воробушек… Верно, всё верно. Только слаб человек.

— Ну, я эту твою слабость живо вышибу.

С этого дня Древницкий нашёл семью. Он сам не понимал, как случилось, что в общении с этими простыми людьми исчезла его замкнутость, рассеялась угрюмость. Чувствовал, что нужен им. Окриками и дружеской беседой отучил Ивана от водки. Даша под его влиянием стала сдержаннее и ласковее с мужем. Девочка льнула к Древницкому. Он стал учить её азбуке. А тут как раз у Безрукого освободилась комната, в которой жил машинист, и семья лишилась небольшого дохода. Древницкий перебрался из своей холостяцкой квартиры в эту тесную каморку. Так и живёт восемь лет, окружённый уважением и заботой преданных люден.

В коридорчике кто-то завозился. Древницкий встал, открыл дверь: на пороге с подносом и руке стоял Иван.

— Кушайте, Владимир Васильевич, окрошку сготовила Дарьюшка, вашу любимую…

— А сама где?

— Бельё понесла, а мне дала команду покормить вас.

— Спасибо, голубчик. Ух, хороша окрошка!

— Сейчас гречневую кашу принесу.

Безрукий вышел и минут через пять вернулся с Аристархом.

— Садись-ка, друг, — обрадовался Древницкий. — Каши хочешь?

— Только что пообедал, спасибо. Я к вам с делом. Хочу помощи просить…

— Валяй. Какая помощь нужна?

— Сдаётся мне, что приближается наше желанное времечко. Шумит ветер революции. Нужны будут люди грамотные.

— Это ты верно.

— А я-то, всего-ничего, сельскую школу окончил. Революционную литературу освоил, а по остальным предметам неуч.

— Да. Учиться надо. Всегда надо учиться.

— Сейчас занимается со мной студент Каратареа. Хочет подготовить за четыре класса, потом поступлю на вечерние годичные курсы при коммерческом училище. Директор Дунин-Борковский обещал принять.