Когда в охранке потеряли след Андрея, там началась тревога. Сыщики подглядывали, подслушивали, расспрашивали. Но никто не видел студента. Заставы на всех дорогах сообщали, что в течение двух недель из Ташкента Громов не выезжал.

К жандармскому полковнику явился Пашка-живоглот с жалобой на Буранского.

За Еленой всюду следовали люди-тени. На вокзале сыщик обнаружил, что, не беря билета, Елена вошла в поезд, видимо провожая старушку, ехавшую в Асхабад, и не вышла обратно. Сыщик кинулся к своему начальству. Но случайно болтавшийся на вокзале Пашка-живоглот на ходу вскочил в один из последних вагонов поезда, решив не спускать глаз с этой важной барыни, которую ненавидел уже потому, что она независима и богата, а в далёкие времена её муж, Никита Громов, за какую-то плутню отстегал его нагайкой.

— Ничего, сочтёмся, потягаемся. Теперя Пашка богат, посмотрю, как арестанткой будет барыня-то. А сынка — на виселицу.

Уплатив главному кондуктору, он узнал, что у Елены билет до Красноводска и немного успокоился. Добыча не ускользнёт.

Он видел, что его жертва почти на каждой станции покупает фрукты, пирожки. Она выходила без шарфа в своём заметном пыльнике и с маленьким саквояжем, куда складывала покупки.

На станции Урсатьевская поезд стоял двадцать минут. Пашка в толпе пассажиров не видел Елены, он метался, бегая в буфет, по ларькам и среди торговок; наконец увидел её в окне вагона.

— Тьфу, окаянная! Испугала как, думал, сбежала, а она пирожки жуёт…

Поезд тронулся, он кинулся в вагон, и в окно увидел Елену, растерянно махавшую руками и бегущую за вагонами. Её остановил дежурный, которому она стала что-то с жаром объяснять.

— Вот треклятущая баба… видать, от поезда отстала, — он ринулся на площадку, но дверь оказалась запертой, а поезд набирал скорость.

В это же время станционный колокол дал знать о посадке на андижанский поезд. Елена купила билет и села в вагон. На площадке стоял киргиз с хурдлеуном и руках. Он тихо сказал по-русски:

— Выходите на Горчаково, дверь будет открыта и сторону степи.

Она взглянула на худощавое, тёмное от загара лицо человека лет за пятьдесят. На неё доброжелательно глядели серые глаза. Кивнув головой, Елена прошла в вагон.

Елена долго старалась вспомнить обладателя этих глаз и голоса, таких знакомых и забытых. И только тогда на какой-то станции мимо окна прошёл этот кочевник и, покупая дыню, небрежно откинул в сторону хурджун, она вдруг вспомнила и узнала его. Несомненно, это был охотник Силин. Постаревший, с подстриженными усами, но всё с той же военной выправкой и чёткими движениями.

Поезд на Красноводск пролетел мимо разъезда и остановился на станции. Пашка, как ошпаренный, выскочил и побежал дать телеграмму жандармскому полковнику.

— А ну давай, пиши, что я скажу, живея!

Взглянув на взлохмаченного мужика, молодой пригожий телефонист в лихо сдвинутой на затылок форменной фуражке валено заявил:

— Ты, дядя, не в питейную пришёл. Нечего тут распоряжаться…

— Телеграмму ударь, срочную…

— Ах, телеграмму?.. Вот бланк, чернила возле вас, пишите! — И он независимо стал работать ключом аппарата.

Вот когда Пашка пожалел, что не слушал добрых людей и не учился грамоте. Сбавив тон, он уже просительно заговорил, растерянно глядя на телеграфиста:

— Тут такое дело, милок, телеграмма-то казённая, важнеющая. А я неграмот…

Он не закончил фразы. Послышались удары станционного колокола, паровоз дал резкий свисток, и поезд двинулся. Пашка ринулся к двери, но она оказалась внутренней; пока он метался, отыскивая выход, поезд ушёл.

— Батюшки! — завопил злополучный сыщик-любитель. — Картуз, кафтан, сумки… пропали.

Телеграфист презрительно оглядел растерявшегося клиента и внушительно проговорил:

— Не орите, почтенный. Никуда ваши вещи не денутся. Снимут их на следующей станции и вернут сюда с первым поездом.

— Поезд-то когда будет обратный?

— Завтра поутру.

Пришлось Пашке всю прохладную ночь продрожать в одной жилетке. Но всё же он дал телеграмму о том, что Громова отстала от поезда. Правда, ему долго пришлось уговаривать самолюбивого телеграфиста, чтобы тот написал текст телеграммы.

Когда из Ташкента была дана секретная депеша по всей линии Закаспийской и Ферганской железных дорог о розыске пассажирки Громовой, она в сопровождении Силина и его жены Анзират-ой, восседавшей на белом верблюде, ехала верхом на спокойном коне по степной тропе, направляясь к горам, туда, куда звало её сердце. Смуглое от орехового масла лицо под белой кисеёй тюрбана было привлекательно. Глядя на двух кочевниц под охраной пожилого степенного бая, никому не пришло бы в голову, что одна из них — Громова.

После непродолжительных скитаний верхом по горным дорогам Елена с Силиным и Анзират-ой приехала на летовку Молдабека. Её встретили с, большим почётом, поместили в юрте, которую поставили возле юламейки Громбатыра, и поднесли обильное угощение. Громов с сыном, не ожидавшие скорого приезда Елены, накануне отправились в горы на охоту.

Догадливый Молдабек послал к ним гонца с известием о прибытии долгожданной гостьи. На следующее утро Елена, заплетая свои длинные волосы в две косы, грустно думала: "Вот и серебряные нити появились. И Никита, верно, стал стариком. Много ему пришлось перемести… Ах, зачем я растратила лучшие годы на сомнения и страдания? Узнаем ли мы друг друга?"

Накинув на жёлтую шёлковую рубашку-платье тёплый камзол, Елена вышла из юрты по тропинке, направляясь в горы. Солнце только что поднялось над вершиной горы в освещало изумрудно-сочную траву долины. Чуть заметный ветерок веял прохладой с далёких снеговых вершин. Елена поднялась на крутой холм и с восхищением смотрела вниз.

Взволнованная своими мыслями, она закрыла руками лицо и повернулась в сторону гор. Когда же открыла глаза, увидела у подножья холма человека. Он, упруго шагая, быстро поднимался на вершину. Лицо его, ярко освещённое утренними лучами, было обращено к ней. Войлочная шляпа засунута за пояс, на котором висел охотничий нож. Чёрная голова с непокорными кудрями и небольшая подстриженная бородка были всё те же, знакомые и родные. Сердце Елены затрепетало, забилось, а потом на одно короткое мгновение остановилось.

Минуты счастья не считаны. Кто следит за временем, когда рядом бьётся любящее, много страдавшее сердце! Елена и Никита очнулись только тогда, когда солнце стало сильно припекать им головы. Они сидели на плоском камне, Никита обнимал жену за талию и тихо покачивал её. А она, прильнув головой к его плечу, прислушивалась к той неизмеримой радости, которая плескалась в её сердце.

— Никита, откуда этот тонкий аромат? Мне кажется, им пропитана твоя одежда?

Он вынул из-за пояса пучок нежной травки о мелкими, собранными в шарики сиреневыми цветами.

— Тимиан. Из него добывают тимол. — Он вложил пучок за отворот её камзола, снова взял руку и прижал к своему громко стучащему сердцу. — Я люблю этот скромный и полезный цветок.

Казалось, всё было сказано или угадано, даже наступившее молчание было красноречивее всех слов. На хотелось говорить без конца, без конца слушать ласковые слова, глядеть в яркие чёрные глаза мужа. И, припав головой к плечу любимого, Елена говорила о своих муках, о тоске. Но вот ослабла крепкая рука, охватывавшая её стан. Никита покачнулся и соскользнул в камня. Елена увидела бледное лицо с закрытыми глазами; ей показалось, что он умер. Вскочив, охватил его плечи, бережно опустила безжизненное тело на траву.

Елена стояла растерянная, испуганно глядя на помертвевшее лицо. До её слуха донёсся приветственный клич. Оглянувшись на тропинку, она увидела Андрея. Он бросил связку дичи возле кустарника и бежал к матери; вдали два охотника на длинной жерди несли косулю и несколько куропаток. Мать кинулась навстречу сыну.

— Андрейка, он умирает!.. — с плачем целуя сына, говорила она.