Но молодежь задумала искупаться. Недалеко от привала расстилается озеро, свободное от тростников и тины, с крепким дном, с чистой водой. Вскоре в вечерней тиши разносится плеск воды и покрякивание парней:

— У-а!

— Оп-ля!

— Э-э!.. О-о!

Выкрики летели над озером, неслись по лугам и орешникам, гудели по лесу. Не одна птица, напуганная ими, забивалась подальше в лес, а с сосен, что на той стороне озера, с неистовым карканьем взвилась стая ворон и в страхе кружила над деревьями.

Тем временем на просеке вспыхнул костер. Парни, размахивая руками, дрожа от озноба и стуча зубами, обступили огонь. Смех и прибаутки, может, не затихали бы всю ночь, если бы старики не цыкнули на парней и не погнали спать.

Едва лишь первые солнечные лучи затеплились на верхушке самой высокой березы за озером, как старый Зубрис, самый трудолюбивый и самый скупой хозяин во всем Лидишкес, проснувшийся первым, ухватил брусок и несколько раз ударил по косе. Гулкий отзвук, словно колокол, всех сразу поднял на ноги. Каждый знал — на сенокосе надо шагать за самыми быстрыми и не отставать.

Сборы были недолги. Мужики опоясывались, подвешивали к поясу деревянные ножны для бруска и оселка, забирали косы и отправлялись на луг. Старики огляделись, где какая трава, куда клонится, с какой стороны начинать первый прокос. Впереди пошли хозяева: Зубрис, Бальсис, Вянцкус, за ними следовали сыновья, батраки и бобыли. Многолетний опыт придал старикам уверенность, и они спешили потягаться с молодежью.

Вскоре по широкой полосе луга, на ровном расстоянии друг от друга растянулись косари. Все — и одних рубахах, с непокрытыми головами. Казалось, будто огромные птицы движутся, покачиваясь и распластывая крылья. Утренняя прохлада ускоряла работу. Свежеотбитые и правленые косы легко укладывали траву, смягченную росой. Никто не задерживался, чувствуя за собой в нескольких шагах шуршание следующей косы. Те, кто послабее, вроде Адомелиса, забирали прокос поуже. Зато Пятрас Бальсис гнал саженный прокос и густо укладывал пышную, пестреющую луговыми цветами пахучую траву. Каждый, дойдя до конца, неторопливо возвращался, и это служило минутным отдыхом. Потом несколько раз проводил оселком по косе и брался за новый прокос.

К завтраку появились наконец на трех возах бабы и девушки — с граблями, деревянными вилами, котомками, горшками и жбанами с едой. Гомон огласил луг. Косари спешат на озеро умываться. Молодым, может, и охота бы почудить, но усталость и голод клонят не к шуткам, а к тому, чтобы поскорее броситься к возам, взять, что кому привезено, усесться под деревом и уплетать за обе щеки.

Еда хороша. Всякая хозяйка знает: что она сготовила для домочадцев, у всех на виду. Коли снедь окажется хуже, чем у других, станут обговаривать хозяйку. Потому все и ели жирно заправленный свекольник, сало или окорок, запивали кваском или же выдержанным с ранней весны, вкусно закисшим березовым соком.

После завтрака — самый разгар работы. Все, словно уговорившись, берутся точить. Резкий звук стали, затронутой бруском, летит по полю, подгоняя и косарей, и женщин. Поспешно убрав посуду, женщины достают с возов грабли и начинают колотить по свежим прокосам, чтобы сено скорее просохло.

Теперь оживление на лугу удвоилось. Мужчины уже далеко забрались в луга, а женщины проходят по первым прокосам. Мужчины молча, словно в ожесточении широко взмахивают косой, рядами укладывая траву, а женщины со смехом и шумом широко раскидывают привядшее пахучее сено. Девушек так и подмывает подразнить парней, поиздеваться над ними.

— Отгадайте, девушки, где чей прокос, — предложила Зубрите.

— Как тут угадать, у всех ровные, — откликнулась Онуте.

— Не у всех, — возразила Зубрите. — Вон тот, где я бью, уж, наверно, Адомелиса. Он такой хилый.

Онуте обидчиво прикусила губы.

— А я бьюсь об заклад, что этот Пятраса Бальсиса. Такие валки! Не прошибешь. Чуть грабли не обломала. Даже в пот бросило, — жаловалась Юле.

— Юлите, нравится тебе Пятрас? — задорно спросила Эльзе.

Застигнутая врасплох, Юлите схватила пук сена и кинула в Эльзе.

— Нравится, вижу, что нравится. Хочешь — высватаю, — не отставала Бальсите.

Но другие подняли крик:

— Юлите — Пятраса? Этого барщинника? Да нешто не найдет она богатого хозяйского сына?

Юле ничего не ответила, только так колотила по прокосу, что сено далеко разлеталось в обе стороны.

С приближением обеда движения мужчин и женщин замедлились. Солнце, вскарабкавшись на самую середину неба, так припекало, что мужчинам пришлось надеть соломенные шляпы. Пот катился градом, мокрые рубахи липли к телу.

Адомелис не выдержал и крикнул Зубрису, упрямо размахивавшему перед ним косою:

— Дядя, хватит до обеда! Позволь искупаться! А то еще растаем!

Адомелиса поддержали и другие, да и самому Зубрису показалось не лишним дать роздых старым костям.

Окончив прокос, многие тут же воткнули косовища в землю и отправились на озеро.

Тем временем женщины собирали обед. Некоторым привезли окрошку, да и у других похлебка остыла. На этот раз никто не гнался за горячей пищей. Подкрепившись, заползли в тень, и воцарилась послеобеденная тишина.

Когда спала жара, все снова взялись за дело. Трудились до полдника, и уж потом не прерывали косьбу до захода солнца. Повесив на ветки узелки с ужином, чтобы муравьи не напали, женщины пошли к телегам. Завтра утром опять приедут, и все повторится, как и сегодня.

Но домой они не торопились. Спокойный и теплый вечер, луг, утопавший в голубом тумане сумерек, озеро, светлое, будто зеркало, покрикивания парней — все соблазняло подольше повозиться у телег. Но когда сборы закончились и оставалось только сесть и подхлестнуть лошадей, с луга послышалась песня:

Девушки откинули вожжи, а те, что уже сидели на возу, снова соскочили и, столпившись под крайним дубом, слушали песню косцов. Экая красота! Как широко разливаются звуки! Певцы закончили строфу, а эхо с той стороны озера все еще твердило в лесу и в орешнике: "валё, валё, валё…"

На краю луга толпа парней с косами на плечах, встав полукругом, лицом к озеру, где небо, как огромный горн, полыхало закатом, тоже слушала и ожидала, пока не растает в тиши последний отзвук "валё-о-о…"

Тогда Адомелис, Пятрас, батрак Симанас, глубоко вдохнув воздух, завели вторую строфу, а все вторили:

Оборвали и снова слушали, как за озерком с задымленных голубой тенью бережков отозвалось: "сена, сена…" — и эхо, переметнувшись сюда, раздалось в кустах: "сена-а-а…"

Замер последний отголосок, и зашумела-загудела новая строфа:

И также теряясь в далях косогоров, орешников и лесов, дразнилось эхо: "вечера, вечера, вечера…"

Адомелис невзначай взглянул через плечо и заметил толпу девушек. Наверно, среди них и Онуте. Подтолкнул локтем Пятраса и головой указал: слушают! Глянули и другие парни и увидали — действительно, девушки прислушиваются.

Вдруг Адомелис выхватил из-за пазухи брусок и несколько раз ударил по косе, неторопливо, взвешивая каждый удар. Звон далеко прокатился по лугу. И в сердце каждого парня родилось невыразимое чувство. И угадает же этот Адомелис такое слово молвить и такое сделать, чтобы у всякого грудь сжало, и сам не знаешь, на каком ты свете. И сразу все, в одном порыве, дружно грянули: