— Я об этом уже думал, — прервал его Мирский. — Теперь, пожалуйста, помолчите. Мне нужно многое продумать, прежде чем прибудет Плетнев.

Машина ехала через ряды окопов и заграждений из колючей проволоки, позаимствованной в научном комплексе. Русские в нелепом арктическом камуфляже смотрели на группу; некоторые все еще не сняли шлемов. Сами скафандры были давно выброшены — они усеивали зоны высадки в первой камере, вперемежку с парашютами и телами погибших солдат.

— Никогда не участвовал в подобной операции, — вяло сказал Плетнев. — Никогда.

Майор Анненковский — представитель русских в первой камере — угрюмо смотрел в окна машины и приглаживал свои кирпично-рыжие волосы.

— Я рад, что жив, — прошептал он.

Лейтенант Рудольф Егер тихо переводил их слова двум морским пехотинцам из сопровождения. Машина проехала через КПП мимо разрушенной будки охраны и направилась к северу.

У северного конца нулевого моста Лэньер посмотрел на часы: 14.00. Морские пехотинцы кивнули друг другу, и они пошли через мост, как договаривались.

— Я лишь надеюсь, что эти проклятые мятежники держат свое слово, — сказал молодой сержант, оглядываясь на Александрию.

С помощью телекамер у выхода из скважины первой камеры Киршнер следил за машиной — на том же экране, на котором всего лишь тридцать часов назад появились картины гибели Земли. Позади него Линк подскочила в кресле и быстро настроилась на сигнал.

— Прибывает ОТМ, — сообщил внешний пост. — Не русский. Один из наших.

Линк жестикулировала одной рукой, а другой быстро нажимала кнопки.

— Капитан Киршнер, к нам идет ОТМ с Шестнадцатой станции. Он поврежден и не может лететь к Луне… Сэр, они сообщают, что у них на борту Джудит Хоффман.

Киршнер повернулся в кресле.

— Меня это не удивляет, — лаконично заметил он. — Примите их. Мисс Пикни, где я оставил свой пиджак?

Мирский медленно пересекал поле — не столько из осторожности, сколько для демонстрации чувства собственного достоинства и еще — для сбора информации об их потерях. Лэньер, лейтенант Егер, майор Анненковский и Плетнев приближались быстрее, и вскоре их разделяли лишь несколько ярдов. Плетнев шагнул вперед, чтобы пожать руку Мирского, затем отступил назад и в сторону.

Мирский смотрел на тела, в беспорядке разбросанные по полю. Двое лежали, наполовину высунувшись из незаконченных окопов; несколько маленьких обожженных отверстий и клочья обгорелого мяса виднелись сквозь оплавленные дыры в форме. Пока что он насчитал двадцать восемь трупов, но их было, по крайней мере, вдвое больше. Мысли переключились со стратегических размышлений на малоприятное зрелище погибших соотечественников.

Сорока одним раненым во второй камере занимались лишь двое врачей. Сосницкий умер накануне, так и не выйдя из комы. Раненые умирали по двое, по трое и четверо за день.

Мирский повернулся к Плетневу.

— То, что они передавали — ваши слова, ваша информация, — это правда?

— Да, — подтвердил тот.

— Были какие-либо распоряжения с Земли?

— Нет.

— Насколько плохо обстоят дела?

— Очень плохо, — тихо сказал Плетнев, почесывая щеку. — Победителей не будет.

— Никаких распоряжений, ни от кого? От Совета обороны, от партии, с платформы, от оставшихся в живых командиров?

Плетнев покачал головой.

— Ничего. Возможно, мы их не интересуем.

— Вы видели бои? — напряженно спросил Мирский.

— Мы видели пылающую Россию. Вся Европа в огне.

— Кто из вас говорит по-русски? — резко спросил Мирский, оглянувшись на Лэньера и Егера.

— Мы оба, — ответил Лэньер.

— Значит, ваши страны побеждают?

— Нет.

— Мы все свиньи, — сказал Мирский.

Плетнев покачал головой.

— Мы исполнили свой долг, товарищ генерал. Мы совершили героическую…

— Сколько кораблей осталось? — прервал его Мирский.

— Четыре, — сказал Плетнев. — А сколько людей уцелело здесь?

Лэньер, Егер и майор Анненковский ждали ответа Мирского.

— Здесь двести — нет, около ста восьмидесяти, — Мирский хмуро посмотрел на Лэньера. — Я не знаю, сколько людей в других камерах. Может быть, всего около семисот. Генерал Сосницкий умер вчера.

— Значит, теперь вы — старший, — заявил Плетнев.

— Мы можем прямо сейчас начать переговоры, — сказал Лэньер. — Я не вижу никакой необходимости продолжать борьбу.

— Да. — Мирский обвел взглядом поле, медленно качая головой. — Если мы — это все, что осталось… Воевать бессмысленно.

— Земля не погибла, полковник. Она очень тяжело ранена, но не погибла.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Да, откуда? — переспросил Плетнев по-английски. — Значит, вы связывались со своим руководством?

— Нет, — возразил Гарри. — Я читал и видел, как все произошло. Это долгая история, генерал Мирский, и я думаю, пришло время, чтобы об этом стало известно всем.

Пока тела лежали там, где их настигла смерть, русским был гарантирован доступ в первые четыре камеры — в ответ на гарантии доступа западного персонала в комплексы и к нулевому лифту первой камеры. Договорились, что пути передвижения будут патрулировать совместные группы. После этого соглашения обломки и трупы у южного купола и у скважины были убраны, а оставшимся русским транспортникам разрешили стыковку.

Переговоры велись в первой камере, в кафетерии первого научного комплекса. Половина жилых помещений второго комплекса была временно отдана русским. Белая разделительная линия между секторами охранялась с одной стороны пятью морскими пехотинцами, с другой — пятью усталыми десантниками.

Русские подчеркивали, что могли бы вывести большую часть своих солдат из первой камеры и претендовать на большой участок в четвертой.

Герхардт беседовал — с помощью Лэньера и Егера с Мирским. Полковник Велигорский — мрачный статный человек средних лет с черными, как смоль, волосами и зелеными глазами — давал Мирскому советы политического характера. Майор Белозерский все время крутился неподалеку. Третий замполит, майор Языков, был направлен в четвертую камеру в составе русской инспекционной группы.

Они работали в течение всего вечера второго дня перемирия. Во время перерыва на кофе и обед в дверях кафетерия появился Киршнер вместе с гостем и двумя охранниками. Лэньер взглянул на вошедших и медленно опустил чашку с кофе.

— Похоже, вы не слишком нуждаетесь в помощи, — улыбнулась Джудит Хоффман.

Она была бледна, волосы находились в необычном для нее беспорядке. На ней был большой — не по размеру — комбинезон. Одна рука была забинтована, в другой она держала ящик для личных вещей с челнока. Не говоря ни слова, Лэньер оттолкнул кресло и, подойдя к Джудит, крепко обнял ее. Русские смотрели на них с легким удивлением; Велигорский что-то прошептал Мирскому, и тот кивнул, выпрямившись в кресле.

— Боже мой, — прошептал Лэньер. — Я был уверен, что вам это не удастся. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть.

— Надеюсь. Президент уволил меня и весь департамент четыре дня назад… Я воспользовалась некоторыми прежними привилегиями и на следующий день внеочередным рейсом вылетела на Шестнадцатую станцию. Попасть на ОТМ было нелегко. Я стала персоной нон грата с точки зрения политиканов, и это беспокоило высшие чины, но в обслуге челнока нашлись два человека, которые согласились контрабандой доставить меня на борт. Мы уже заправились и готовились взлететь, когда… началась война. Нам удалось стартовать с шестью эвакуированными на борту за мгновение до того как… — Она судорожно сглотнула. — Я очень устала, Гарри, но я должна была увидеть вас и дать вам знать, что я здесь. Не как ваш начальник — просто я здесь. Со мной еще девять человек: шесть гражданских и три члена экипажа. Дайте мне поспать, а потом скажете, чем я могу помочь.

— Мы еще не разработали систему взаимоотношений. Мы даже не знаем, кто мы — застава, территория, нация? — сказал Лэньер. — Здесь у вас будет полно работы. — Глаза его увлажнились. Он вытер их тыльной стороной ладони и улыбнулся Хоффман, потом показал на стол переговоров. — Мы разговариваем. Военные действия закончены — пока и, возможно, окончательно.