Гарри прошел между рядами, избегая, как и Патриция, кресла, загроможденного аппаратурой. Он остановился, оглядел площадку, потом сел, опустив пальцы на пульт. Перед ним поплыли вопросы. Библиотека все еще обращалась к Лэньеру на английском двадцать первого века. Возможно, она помнила его; возможно, она знала, кто они и даже почему они здесь.

— Мне нужно выучить русский язык двадцать первого века, — сказал он. — Начала двадцать первого, до Гибели. Сколько времени это займет?

— Вы желаете научиться читать, писать, разговаривать, или все вместе? — спросил библиотечный автомат.

— Мне необходимо научиться разговорному языку на бытовом уровне и как можно быстрее. Полагаю, что чтение и письмо тоже понадобятся, если это не займет слишком много времени.

— Вы можете научиться разговорному бытовому и техническому русскому языку за два часа. Дополнительный час потребуется для того, чтобы научить вас читать и переводить.

— Тогда включите всю программу.

— Очень хорошо. Пожалуйста, расслабьтесь — вы несколько напряжены. Начнем с русского алфавита…

«Я расслабляюсь», — осознал Лэньер с некоторым удивлением. По мере того, как продолжался урок, он все глубже погружался в океан знаний. «Я наслаждаюсь этим».

Никогда не имея способностей к языкам, он, тем не менее, три часа спустя говорил по-русски, как коренной москвич.

Мускулистый, лысеющий и краснолицый командир дивизиона подполковник Сергей Алексеевич Плетнев и четыре члена экипажа покинули транспортный корабль через кормовой люк и были препровождены в шлюз первого дока. По соглашению, достигнутому в результате переговоров несколько часов назад, остальные транспорты оставались на своих позициях вне скважины.

Русские сняли скафандры и в сопровождении семи вооруженных «эпплами» морских пехотинцев направились через посадочную площадку в центр связи. Киршнер приветствовал их — его слова переводил лейтенант Егер — и объяснил процедуру.

— Офицер, командующий вашими людьми внутри Камня, находится во второй камере. Согласно сообщению вашего генерал-майора Сос… Сос…

— Сосницкого, — закончил Егер.

— Сосницкий присвоил офицеру по фамилии Мирский звание генерал-лейтенанта. Мы должны договориться о проходе через первую камеру; ваши товарищи заблокировали нас здесь. Альтернатива — доставить вас по воздуху через ось, но я думаю, вряд ли кому-то понравится подобная идея.

Плетнев выслушал перевод и энергично кивнул.

— Я еще раз поговорю с ними, — заявил он. — Прямо сейчас.

— Вы не являетесь командиром. Они могут счесть вас предателем.

— Я могу лишь попытаться, — сказал Плетнев. — Может быть, я спущусь к ним один или с моей командой и попытаюсь убедить…

— Не похоже, что их можно убедить. Ваше обращение передавалось по радио, но они продолжали сражаться.

— Вот как? — возмутился Плетнев; лицо его покраснело еще больше. — Попробуем еще раз.

— Попробуем, — согласился Киршнер. — Во-первых, мы дадим вам связь с первой камерой. Скажите им все: в каком мы все положении, что вы планируете делать, что случилось на Земле.

— Конечно, я не идиот. — Он посмотрел на Киршнера и протянул ему руку. — Ну и бойню вы нам устроили.

Киршнер поколебался, потом крепко пожал руку Плетнева.

— Ваши люди храбро сражались.

— Покажите, куда идти.

Пикни пригласила его в пункт связи. Она пристегнула микрофон к лацкану его куртки и настроила аппаратуру на частоту русских.

Плетнев переговорил с подполковником Погодиным из первой камеры. Егер перевел большую часть из быстрого обмена репликами.

— …Вы не могли забыть меня, Погодин. Я был инструктором вашего класса в Новосибирске.

— Да, действительно, ваш голос похож на голос Плетнева…

— Бросьте ваши страхи! Война окончена. Мне нужно пересечь вашу территорию, чтобы поговорить с полковником Мирским — теперь генерал-лейтенантом Мирским. Можете вы разрешить… — Он бросил взгляд на Киршнера.

— Вы, один член экипажа и сопровождение из четырех морских пехотинцев, — сказал Киршнер.

— Двум нашим и четырем из них пройти?

Какое-то мгновение ответа не было.

— У меня нет связи со второй камерой или с какой-либо другой. Наш полковник Раксаков погиб. И я не командую здесь. Старший по-званию — полковник Велигорский.

— Тогда свяжитесь с Велигорским и примите решение.

Последовала минутная пауза, затем отозвался Велигорский:

— Вы можете пересечь нашу территорию без оружия. Я бы хотел поговорить с вами лично.

Плетнев вопросительно взглянул на Киршнера.

— Без оружия? Это возможно?

Киршнер кивнул.

— Тогда мы спустимся…

— На нулевом лифте в научный комплекс, — инструктировал его Киршнер, с помощью Егера. — Потребуется машина, чтобы пересечь камеру.

Плетнев передал требования. Велигорский добавил, что один из его людей будет сопровождать их во вторую камеру. После недолгого размышления Киршнер снова согласился. Затем он поговорил с Герхардтом и подтвердил решение.

— Лэньер и двое наших будут ждать на противоположной стороне моста, как только мы достигнем соглашения со старшим во второй камере, — сказал Герхардт. — Лэньер выучил русский. Мы думаем, что кто-то из русской научной группы должен пойти вместе с ним, если нет возражений.

Плетнев поджал губы и пробормотал что-то, чего немец не понял. Затем на сносном английском он спросил:

— Простите, где здесь туалет? Я неделю не снимал скафандра.

Белозерский сидел на корточках рядом с Мирским, пока по громкоговорителю из лагеря противника передавались инструкции о прекращении огня.

— Все как-то очень ненадежно, — сомневался Белозерский, качая головой. — А если это дезинформация?

Мирский не реагировал. Он внимательно слушал, затем через Гарабедяна передал приказ своему батальону выполнять инструкции.

— Плетнев будет здесь через час, — сообщил он, беря сигарету, предложенную Гарабедяном. — Мы сможем допросить его со всем пристрастием. Если то, что он говорит, действительно правда — тогда начнем переговоры.

— Не может быть и речи о каком-либо отступлении от принципов, — угрюмо подчеркнул Белозерский.

— Кто предлагает отступать? — возразил Мирский. Ему не нравился этот маленький педант с плотно сжатыми губами и нервной жестикуляцией.

— Если Плетнев говорит правду, — продолжал Белозерский, — мы должны основать здесь, на Картошке, цитадель революционной законности.

— Они называют ее Камнем, — пробормотал Гарабедян.

— Картошка, — повторил Белозерский, яростно глядя на майора.

— Никто с вами не спорит, — сказал Мирский как-то уж слишком терпеливо.

— Мы должны быть здесь равными партнерами.

— У них, в основном, женщины, — заметил Мирский. Белозерский испытующе посмотрел на него, словно тот неудачно пошутил.

— Да? Товарищ генерал, я не вижу в этом…

— Мы не можем вернуться домой, если Плетнев прав. — Чтобы претворять в жизнь революционные идеи, нужны… женщины. По-моему, это очевидно.

Белозерский не нашелся что ответить.

— Возможно, в нашей научной группе… — начал Гарабедян.

— Там почти одни мужчины, — заметил Мирский. — Помните брифинги? Очень престижное назначение — на Картошку. Только выдающиеся ученые и их ассистенты. Ну может быть, пятнадцать женщин. На семьсот солдат.

Он рассмеялся и раздавил окурок о стену.

Белозерский сидел, прислонившись к каменю, и рассматривал свои руки, лежавшие на коленях.

— Не все же уничтожено в России, — пробормотал он. — Есть укрепления, бункеры. Вы наверняка о них слышали, товарищ генерал.

— Тем, кому не положено знать, ничего не скажут, — сказал Мирский. — Слухи нельзя считать реальностью.

— Но в Подлипках — секретные ангары, вертолеты, самолеты… Наверняка Генеральный секретарь, Совет обороны…

— Может быть. — Мирский ответил скорее, для того, чтобы заставить его замолчать.

— Тогда с нами свяжутся. — Белозерский горящими глазами смотрел вверх. — У нас должен быть собственный внешний канал связи. На переговорах мы должны потребовать…