Миссис Норрис, старшая сестра леди Бертрам, — одна из самых больших литературных злодеек. Она слишком ужасна, чтобы вызывать смех, но мы все же смеемся. Остин так хорошо ее изобразила, что мы получаем удовольствие, даже ужасаясь. Миссис Норрис отличается подлостью, назойливостью, подхалимством перед власть имущими и агрессивностью с теми, кто находится в ее власти. Она преисполнена решимости быть в центре всех событий в Мэнсфилд-парке, а свое положение укрепляет за счет чужих страданий. Фанни сразу становится ее жертвой — бедная девочка, взятая в дом из милости, маленькая, бесправная и кроткая. Причем, как предельно точно пишет Остин, злобное отношение тетушки питает само себя: «Она невзлюбила Фанни, потому что пренебрегала ею» (курсив мой. — К. Т.). Припомните также ее косвенный упрек сэру Томасу за содержание работников в зимние месяцы, удовольствие, с которым она узнает, как двух горничных в Созертоне прогнали «за то, что они пришли в белых платьях», и как она не дает накормить одного из мальчиков-работников на кухне в Мэнсфилде.
Сэр Томас не сильно отличается от своей супруги и ее сестры. Правда, он наделен некоторым чувством достоинства. Но он плохо выбрал себе жену, не умеет разговаривать с собственными детьми, в воспитании которых не принимал участия, и не умеет осадить свояченицу, которая портит характеры его дочерей и унижает его племянницу. Он не в состоянии понять натуры других людей, позволяет одной из дочерей вступить в брак с полнейшим болваном и пытается заставить Фанни выйти замуж без любви. Фанни знает, как он не прав, но положение обязывает ее молчать. Она ожидает, когда «добрый, благородный» дядя сам поймет, что союз без взаимной привязанности непростителен. Однако этого не происходит. Напротив, дядюшка поступает с ней весьма невеликодушно: отсылает ее в Портсмут, чтобы она иначе взглянула на все преимущества выгодного замужества, хотя на всем протяжении ее детских лет ему и в голову не приходило, что она может хотеть повидаться с родителями, братьями и сестрами. Его самодовольство и уверенность в собственной правоте смогло поколебать лишь поведение его родных дочерей.
Образы Марии и Джулии Бертрам, на мой взгляд, такие же слабые, как и сестер Бингли в «Гордости и предубеждении». В обеих книгах нам сообщают, что, когда им это нужно, они очаровательны, однако мы не видим, в чем же заключается это очарование. Описание сестер Бертрам совсем кратко, их даже сложно отличить друг от друга — обе высокие, светловолосые, в полном расцвете своей красоты; они почти постоянно действуют вместе или говорят одна о другой. Даже в финале, когда их судьбы расходятся, мы узнаем, что Джулию от того дурного пути, по которому пошла Мария, спасло не какое-либо собственное свойство характера, а лишь то, что она моложе и, соответственно, имела меньше времени и возможностей испортиться. Но поскольку их образы столь схематичны, эти последние формальные выводы едва ли имеют значение.
Их пороки поднимают вопрос о том, откуда же Фанни почерпнула свои твердые принципы. Не от кузин же, в самом деле, и не от их гувернантки, не от обеих тетушек и не от сэра Томаса, который внушает ей тот же ужас, что и собственным дочерям. И все же она где-то обретает свои нравственные ценности: скромность, самоотверженность, трудолюбие. В этом она напоминает героиню «Целебса» Ханны Мор[184], которая, впрочем, унаследовала все эти качества от своих добродетельных родителей (и не вызывала особой симпатии у Джейн Остин[185]). Послушание родителям у героини Ханны Мор также входило «в комплект» ее достоинств, а вот Фанни, именно отказываясь в вопросе выгодного брака от покорности сэру Томасу и леди Бертрам, дабы остаться чистой перед собственной совестью, поднимается до истинного героизма. В этот момент, когда, так сказать, мышь бросает вызов льву, Фанни восхищает даже тех из читателей, кому она, вообще-то, не нравится. А еще она спрашивает дядю о рабах, работающих на него в Вест-Индии. Брайан Саутхем[186] высказал предположение, что ее вопрос («Ты разве не слышал вчера вечером, как я его спросила про торговлю рабами?») встречен мертвым молчанием, поскольку сэр Томас не может ответить ей, не уронив собственного достоинства (ведь он, безусловно, поддерживает работорговлю), и что, поднимая эту тему, Фанни достаточно смело заявляет о своих аболиционистских симпатиях[187].
Во всех других случаях Фанни осторожна и строга в своих суждениях. Шутки заставляют ее, как и ее кузена Эдмунда, чувствовать себя не в своей тарелке. Она радуется звездам, музыке и поэзии, цветам, а еще своему брату Уильяму, но ее не назовешь жизнерадостной, может быть, оттого, что несчастливое детство иссушило ее душу. Фанни не только меньше всех остиновских героинь способна радоваться жизни, но и вообще говорить о чем-либо, а когда все же открывает рот, то из него выходят лишь высокопарные деревянные фразы. Это правдоподобно, конечно, но именно из-за этого ее свойства особенно сложно поверить, что Генри Крофорд мог в нее влюбиться. Предполагается, что он восхищен ее характером, ее добротой, ее высокими моральными принципами, но как он мог обо всем этом узнать? Крофорд впервые обращает на нее внимание на ужине, где сам произносит монолог чуть ли не в страницу длиной. Монолог этот обращен к Фанни, но та ничего не отвечает, негодуя про себя: «Что за испорченная душа!» В конце концов она попрекает его за участие в театральной постановке («все и так зашло достаточно далеко»), после чего пугается и вспыхивает румянцем. На следующий день Генри говорит сестре: «Еще никогда я не проводил в обществе девушки столько времени, пытаясь ее развлечь, и так мало в том преуспел!» Тут трудно заподозрить взаимную симпатию.
Затем Генри наблюдает, как она слушает рассказы брата о морской жизни, и ему хватает врожденного вкуса, чтобы оценить то, что он видит. Генри восхищается «невыразимой прелестью и терпением» Фанни, ее аккуратной прической и тем, как она, при всей ее занятости бесконечными поручениями тетушки, успевает поговорить с ним.
Только вот, не слыша ее, сами мы с трудом можем составить собственное мнение. Когда Крофорд сообщил ей о продвижении по службе ее брата Уильяма, после чего признался в своих чувствах, Фанни «до крайности огорчилась и несколько времени не могла вымолвить ни слова», а затем произнесла: «Прошу вас, мистер Крофорд, не надо. Пожалуйста, не надо. Подобный разговор мне очень неприятен. Я уйду. Мне это невыносимо». Когда он навещает ее в Портсмуте, где ему удается-таки завоевать ее расположение, то спрашивает ее совета по поводу управления своим имением, на что она отвечает: «В душе каждого из нас есть наставник, и он направил бы нас лучше любого стороннего человека, лишь бы только мы к нему прислушивались». И это фактически последние слова, которые она ему адресует (они же являются ключевыми в понимании ее нравственной позиции). И они же, по сути, должны бы убедить его, а заодно и нас, что у этих двоих вряд ли когда-нибудь возникнет полное взаимопонимание.
А вот Мэри Крофорд может, по выражению Триллинга, «пустить беседу галопом». Ее живость и остроумие напоминают саму Джейн Остин. Да и отсутствие почтительности по отношению к духовенству не так уж сильно отличает ее от создательницы образов мистера Коллинза и мистера Элтона. Эта непочтительность отчасти находит оправдание в книге — в образе мужа старшей сестры Мэри, доктора Гранта, который добивается места каноника в Вестминстере, а умирает «из-за трех на протяжении одной недели обедов по случаю вступления в сан». Порой циничные замечания Мэри напоминают некоторые фразы из писем Джейн, а малопристойная шутка о пороках на флоте[188], должно быть, тешила и саму писательницу. Но Мэри далеко не всегда остается лишь искушенной, взбалмошной жительницей Лондона, в отношении Фанни она проявляет и доброту, и щедрость. Она вступается за Фанни, когда ту жестоко распекает миссис Норрис. И открывает Фанни сердце, искренне рассказав о своих чувствах к Эдмунду.
