Ее миновала оспа. Эта болезнь изуродовала множество лиц ее современников и современниц, а упоминание о ней часто использовалось в качестве предостережения против непомерного тщеславия. Джейн Остин тщеславием не страдала. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы проявлять интерес к модам и фасонам. Кажется, Кассандра интересовалась ими больше и, как следует из ответов Джейн, достаточно часто касалась подобных тем в своих письмах. «Ненавижу описывать такие вещи», — ворчит Джейн по поводу ультрамодного головного убора, одолженного ради предстоящего бала. А в другой раз: «Ужасную пору сотворения платья я перенесла лучше, чем ожидала».

Так говорит только тот, кому недосуг заниматься своей внешностью. «Все не могу определиться, как шить новый наряд; хорошо бы, если эти вещи можно было бы покупать готовыми» (в письме 1798 года). Спустя годы, когда однажды в Лондоне Джейн дала сделать себе прическу по последней моде, она «нашла ее чудовищной» и очень сожалела об оставленном дома чепце, под которым ее можно было бы спрятать. Приблизительно в то же время (году в 1813-м) она писала Кассандре, что отделала свое платье лентой: «Теперь пользы от него больше, чем раньше, и в нем можно самым замечательным образом отправиться куда угодно». Удобное платье, в котором можно отправиться куда угодно, — вряд ли следящий за модой человек того времени захотел бы, чтобы его кто-то увидел в подобном.

Джейн не слишком утруждала себя описаниями нарядов и в романах. В «Нортенгерском аббатстве» неотступный интерес, который проявляет к моде миссис Аллен («Ею владела безобидная страсть изысканно одеваться»), откровенно высмеивается и самим автором, и самым разумным персонажем этой книги Генри Тилни. «Но взгляните на эту странную даму. Что за платье! Таких не носят уже бог знает с каких пор. Только посмотрите на ее спину!» — это все, чем другие люди способны заинтересовать миссис Аллен. А в знаменитом отрывке, где юная героиня Кэтрин Морланд перед отходом ко сну размышляет, в чем появиться на завтрашнем балу, автор прерывает ее следующим комментарием: «Женщина наряжается только для собственного удовольствия. Никакой мужчина благодаря этому не станет ею больше восхищаться, и никакая женщина не почувствует к ней большего расположения».

Она действительно так считала, независимо от того, написала ли она это в 1790-х или добавила в 1803 году. В письмах она могла иногда высказываться по поводу фруктов на женских шляпках (по мнению Джейн, гораздо естественнее носить на голове цветы, а не фрукты) или обсуждать оттенок материала для платья, и все-таки сложно избавиться от ощущения, что, живи она в наше время, не вылезала бы из старых джинсов и растянутого свитера и имела бы лишь одну твидовую юбку для церкви и одно приличное платье для вечерних выходов.

Что касается ее телосложения, то здесь воспоминания в основном сходятся: «стройная и изящная», «высокая и тонкая, но не сутулая», «высокая и худощавая особа» и даже «худая и прямая как палка». Все это, кстати говоря, заставляет сомневаться в том, что найденный в 1944 году силуэт изображает именно Джейн. Та дама вовсе не выглядит «худощавой». Генри называл фигуру сестры «подлинно элегантной, еще немного добавить росту — и он уже будет выше среднего» — изящная братская формулировка. Племяннику Джеймсу Эдварду запомнился «довольно высокий и стройный стан, легкая и вместе твердая поступь; внешность, говорящая о здоровье и живости». Анна также упоминала о тетушкиной быстрой, решительной походке.

Какой же образ возникает из всех этих воспоминаний? Писательница была высокой и стройной, с вьющимися волосами, скорее темными, чем светлыми. Сохранился один локон ее волос — бронзового цвета, но ведь известно, что волосы со временем выцветают. Судя по наброску Кассандры, Джейн, безусловно, была брюнеткой. У нее были небольшие глаза, яркие и блестящие; совершенно определенно не голубые, а карие или черные. Аккуратный небольшой нос и маленький рот. Круглые щечки, как у куклы, которые вспыхивали ярким румянцем от быстрого движения или волнения. Не красавица, но чрезвычайно привлекательная для тех, кто хорошо ее знал и умел оценить оживление, отзывчивость, ум, отражавшиеся в ее лице. И конечно, как и большинство людей, она менялась в зависимости от ситуации и окружения. Когда она пребывала среди тех, кого любила, с кем ей было легко, то сияла радостью и счастьем. Когда же оказывалась в обществе, внушавшем ей скуку и недоверие, то замыкалась и черты ее лица становились напряженными. Наверное, тогда она вполне могла произвести то впечатление, что запомнилось недоброжелательной Мэри Митфорд[100], сравнившей Джейн Остин с кочергой, прямой, жесткой и бессловесной.

Самое раннее из сохранившихся писем Джейн Остин обращено к Кассандре — она поздравляет сестру с днем рождения. Джейн написала его в субботу 9 января 1796 года, сидя дома, в отцовском пасторате. Это письмо — совершенно замечательный документ. В их семье все любили писать письма. Легко представить, как она строчила аккуратно и быстро, наслаждаясь и самим процессом, и возможностью пообщаться с нежно любимой сестрой. Письмо это не предназначалось для чужих глаз, а потому кое-где требует расшифровки. С небольшими же объяснениями оно делается столь же занимательным, как первая страница романа — романа того хорошо всем нам знакомого рода, где молодые женщины обмениваются новостями о своих приключениях, увлечениях и обсуждают постепенное продвижение к тому, что должно увенчать всю их жизнь, — к браку. Так получилось, что Джейн Остин как раз сама писала такой роман, и это совпадение, надо думать, ее забавляло.

Кассандра находилась в отъезде, с Рождества гостила у своих будущих свекров Фаулов в Беркшире. Она отправилась туда, чтобы разделить с ними тревоги, связанные с предстоящим их сыну Тому отплытием из Фалмута в Вест-Индию. Конечно, путешествие через океан было достаточно опасным, но, с другой стороны, его уже неоднократно и вполне благополучно проделывал не один из членов семейства Остин, что немного успокаивало Фаулов. К тому же отсутствие Тома не должно было быть таким длительным, как, например, Фрэнсиса. Так что Джейн не выражает сочувствия сестре, а лишь добродушно поддразнивает ее, обыграв в конце письма странноватое название корабля Тома Фаула «Понсборн». Упоминает она и его брата Чарльза, который довольно смело пообещал купить ей несколько пар шелковых чулок. По словам Джейн, сама она истратила столько денег на белые перчатки (для бала) и розовый шелк (для нижнего белья), что на чулки просто ничего не осталось.

Главной темой письма вроде бы является описание бала, состоявшегося накануне в Мэнидауне у Биггов, но на самом деле Джейн дает сестре понять, что ее интересует более важный и более личный предмет. Вторая фраза письма гласит: «Вчера был день рождения мистера Тома Лефроя, так что вы почти ровесники». Еще один Том, и, собственно говоря, фактически ровесник самой Джейн — им обоим только-только исполнилось двадцать лет. Этот блистательный незнакомец явился из Ирландии. В Хэмпшир он приехал погостить, так что к танцевальным партнерам, знакомым сестрам Остин с самого детства, не относился. Он был светловолос и хорош собой, умен и обаятелен. Получил степень в Дублине и собирался изучать юриспруденцию в Лондоне, а перед тем как начать занятия, приехал на рождественские каникулы к дядюшке и тетушке Лефрой в Эш. После этого первого упоминания Том Лефрой то и дело появляется в письме Джейн. Похоже, она просто не может удержаться от упоминаний об этом «воспитанном, привлекательном, приятном молодом человеке», весело выписывая строчку за строчкой и окуная хорошо отточенное перо в маленькую чернильницу.

Джейн только что достигла того возраста, в котором Кассандра обручилась со своим Томом, и обеим сестрам это, безусловно, кажется важным: девушки обычно подмечают такие вещи. Джейн описывает мельчайшие подробности вчерашнего бала: кто там был, и что произошло, и какие строились планы дальнейших увеселений. Ей нужно пересказать сестре уйму сплетен и перечислить всех гостей — все имена Кассандре знакомы, список не нуждается в дополнительных объяснениях. На балу присутствовали соседи со своими друзьями и родственниками, бывшие ученики их отца со своими сестрами, оксфордские друзья Джеймса и Генри. Оба брата тоже были там, хотя Джейн и упоминает среди танцоров лишь старшего, Джеймса. Она ничего не говорит о его недавней тяжелой утрате, зато пишет о том, что «он в последнее время весьма продвинулся в своих танцевальных способностях». Сестры поощряли Джеймса совершенствоваться в танцах — так, считали они, ему будет легче найти новую жену.