- Возьми, женушка, попробуй выкрутиться.

Как же мог, о Господи, как мог Юсуф ни о чем не догадываться, не услыхать, хотя бы краем уха, сплетни, которые понемногу расползлись по всему Эдреми-ту? Добропорядочные соседи и приятельницы порвали с ними всяческие отношения, и если весь квартал еще не перешел к открытому осуждению, то лишь потому, что тут был замешан каймакам, а еще вернее, потому, что всегдашние заводилы в таких делах были в армии. Оставшиеся калеки и старики еле выдерживали бремя навалившихся на них забот, у них не хватало сил ни на что другое.

Иногда Муаззез металась по дому как сумасшедшая.

- Юсуф! Юсуф! - кричала она.

Ей хотелось, чтобы он все узнал и, вернувшись, побил ее, даже ударил бы ножом. Она чувствовала, что увязает во всей этой грязи. Сама она никогда не сможет подойти к мужу и все ему рассказать, не сможет преодолеть сопротивление матери, если захочет вернуться к прежней жизни. Последнее, правда, еще ужаснее. Юсуф, заметив, что жизнь в доме пойдет по-прежнему, так или иначе поймет когда-нибудь все, и тогда разразится буря, которой боялась и ждала Муаззез.

Нет, сама она ничего не сможет изменить. Каждый день толкал ее все дальше, все глубже в грязь. Берег, который она покинула, все отдалялся, и ей казалось, что ее уже не спасет протянутая с этого берега рука.

Она теперь даже ждала наступления вечера, ждала, когда накроют столы; она уже не морщилась, когда пила ракы, и ей уже было не так противно сидеть в объятиях мужчины, который подарил ей браслеты.

В этих ночных сборищах стали принимать участие командир жандармской роты Кадри-эфенди и несколько музыкантов, которых приглашал каймакам. Зато Шакирова мать перестала приходить. Вероятно, она поняла, что слава, которая пошла о доме Шахенде, несовместима с именем добропорядочной женщины. Как-никак, она уроженка Эдремита и должна думать о чести своей семьи. А для своих развлечений ей нетрудно было найти других чиновничьих жен, которые, как и Шахенде, всегда были к ее услугам.

Что до нового каймакама, то он стал одним из постоянных посетителей их дома.

Он читал Муаззез, которая совсем перестала его дичиться, длинные лекции о любви и засыпал ее подарками, поглощавшими половину его жалованья, Шакир наблюдал за всем этим с какой-то странной радостью. Сейчас им владела не страсть к Муаззез, а ненависть к Юсуфу. Он считал, что, как бы там ни было, Муаззез, принадлежа другому, будет находиться и в его власти. Когда он думал о том, как горько будет Юсуфу узнать, что жена пошла по рукам, он злобно улыбался. Вот, в конце концов, он и отомстил Юсуфу, этому мужлану, за мордобой. Когда-то на эту девушку ему не разрешали даже взглянуть, а теперь каймакам часами тискает ее в своих объятиях. Придет время, и она очутится на улице.

Правда, наблюдая, как Муаззез, даже опьянев, отбивается от липких поцелуев каймакама, он, казалось, испытывал что-то вроде жалости к ней - ведь он лсогда-то действительно любил ее. Но воспоминания.о событиях, доставивших ему немало неприятностей, злоба, наполнявшая его душу, и убеждение, что теперь уже все кончено и ничего исправить нельзя, снова делали его холодным и равнодушным.

Шахенде была немного озабочена тем, что дело зашло так далеко. Когда она замечала, что старые приятельницы не оказывают им должного уважения и даже сторонятся их, хотя сейчас они жили и наряжались лучше прежнего, ей становилось не по себе, и она бормотала:

- Ишь ты! Какая это муха их укусила?!

Но она, конечно, понимала, почему их избегают. Просто не хотела, а может быть, и стыдилась признаться в этом самой себе. В ней жило непоколебимое убеждение, в котором она черпала успокоение для своей совести: все это она делает ради благополучия своей дочери, чтобы избавить ее от нищеты. Если они чем-то и опозорили себя, то в этом прежде всего виноваты Юсуф и ее покойный муж. Во всяком случае, на них лежит большая часть ответственности. Если бы они думали о будущем семьи и поступали бы с умом, то теперь Шахенде и ее дочери не пришлось бы лизоблюдничать перед чужими людьми. А уж, если бы Юсуф, вместо того чтобы долгие годы бездельничать, выбился бы в люди или хотя бы не похитил Муаззез, а отдал бы ее Шакиру, они наверняка не оказались бы в таком положении. Юсуф, который даже не задумывался над всем этим, не имеет теперь никакого права вмешиваться и сердиться. К тому же Шахенде была совершенно уверена, что не причиняет своему зятю ни малейшего зла.

Как-то Юсуф возвратился домой около полудня, окоченевший от холода. Долго стучал в дверь. Никто не открывал. Наконец послышался шорох приближающихся шлепанцев.

Шахенде встретила его с опухшими глазами.

- Вы еще спите, что ли?

- Поздно легли вечером, - ответила Шахенде и, скривив губы, добавила: - Гости были…

- Жаровни не зажигали?

- Нет, ты ступай в комнату, я зажгу, принесу. Юсуф, не снимая бурки, уселся на тахте. Подышал

на руки, пытаясь согреться.

- Муаззез еще спит? - спросил он.

йя - Не знаю, наверное. Она бы спустилась, услышав, что ты приехал, - откликнулась Шахенде из прихожей.

Юсуф встал.

- Пойду посмотрю.

В одних носках, тихо, чтобы не скрипели ступени, он поднялся наверх и толкнул приоткрытую дверь их комнаты.

Его жена спала. Юсуф замер на месте. С удивлением он уставился на лежащую перед ним женщину. Потом подошел поближе.

О Господи! Неужели это Муаззез?

Лицо ее жирно блестело. Волосы были смяты, растрепаны и прядями прилипли к потному лбу. Ноздри как будто стали больше и раздувались при каждом вдохе. Рот приоткрыт, как в усмешке. Под глазами - чернота, усталость. Брови слегка насуплены. Юсуфа испугал серо-желтый цвет ее лица. От румянца на щеках не осталось и следа. Губы опухли, потрескались. Правая щека изредка подергивалась, и это делало выражение ее лица еще более похожим на ухмылку. Эта ухмылка, составлявшая странное противоречие с насупленными бровями, показалась Юсуфу непривычной. Он нагнулся еще ниже, но запах, который шел изо рта жены, оттолкнул его.

Он не понял, что это за запах. Только почувствовал, что это совсем не тот запах, который он всегда ощущал на своем лице вместе с дыханием Муаззез. У него закружилась голова. Ему захотелось встряхнуть ее и крикнуть: «Что с тобой стало?! Что с тобой стало?!» Но он понял, что не сможет этого сделать. Он боялся, что жена, проснувшись, расскажет ему что-то ужасное. События последнего времени снова быстро пронеслись в его памяти. Все поплыло в глазах, и он едва не упал.

Юсуф тихонько вышел из комнаты, опустился нг ступеньку…

Два месяца… Ровно два месяца, как он ни разу' внимательно не взглянул на жену. Он вспомнил то утро, когда впервые стал сборщиком налогов. Тогда он тоже смотрел на спящую Муаззез. Теперь ему казалось, что с тех пор прошло не два месяца, а целые годы. Что стало с его женой? Как она дошла до такого состояния?

Ему вдруг вспомнились всякие мелочи, на которые он до сих пор не обращал внимания. Вспомнились слова, которые он говорил Муаззез десять дней назад, перед отъездом, и странный вид Шахенде.

Теперь каждая из этих мелочей приобретала особый смысл. Всего подозрительнее казалась Юсуфу любезность Шахенде, испуганное, вкрадчивое и в то же время отчаянно веселое выражение лица Муаззез наводило его на мысли, в которые невозможно было поверить.

Он сжал кулаками виски, мускулы на шее напряглись, лоб горел, в голове шумело.

Он вскочил, сбежал вниз и, схватив за руку Шахенде, которая убирала свою постель, крикнул:

' - Что вы сделали с моей женой?.. Что стало с Муаззез?..

Шахенде, посмотрев на его лицо, испугалась.

- Оставь меня, - сказала она, вырывая руку. - Что случилось?

Потом она вдруг осмелела. Чего ей бояться? Что было, то было. И виноват во всем он сам, этот бездельник, этот наглец. Как он смеет кричать на нее?! Ни стыда, ни совести. Но и она не станет молчать. Будеть орать в два раза громче, не уступит ему.