Юсуф раскрыл было рот, чтобы переспросить, потребовать у нее разъяснения, но вдруг резко повернулся к ней спиной и, приоткрыв дверь, вышел на улицу.

Солнце стояло в зените. Юсуф забыл, зачем он вышел из дома, куда собирался идти. В голове его вертелась лишь одна мысль: бежать, уйти подальше от дома, чтобы не возвратиться и не спросить Муаззез: «Чего ты захочешь? Чего?»

Он чувствовал, что если хоть немного замедлит шаги, то не сможет совладать с собой и побежит обратно, и поэтому шел все быстрее. Вскоре Юсуф вышел на южную окраину городка. Чтобы отвлечься, он стал глядеть по сторонам. Юсуф знал здесь каждую полоску пашни, каждый сад, каждое оливковое дерево.

Он расстегнул пуговицу на груди. Сильно палило солнце, беспрерывно трещали кузнечики. Юсуф шел, обливаясь потом, полузакрыв глаза. Вдруг он почувствовал аромат, не похожий на привычный запах олив. Он открыл глаза. Перед ним было инжирное дерево. Юсуфа с давних пор волновал запах двух деревьев: грецкого ореха и инжира. У грецкого ореха был густой, нежный аромат, немного похожий на запах эссенций, которые продавали уличные торговцы. Запах инжира не был приятен - вязкий, липкий, тяжелый. Казалось, что на солнце испаряется инжирны» сок и при каждом вдохе склеивает ноздри.

Юсуф снова зажмурил глаза и пошел дальше. Он был весь мокрый от пота. Земля так нагрелась, что жгла ему ступни. Кругом все пылало, даже темные листья олив казались прозрачными. Солнце щедро лило свой свет на землю, сплавляя и перемешивая все вокруг.

Вскоре Юсуф вышел к пересохшему руслу реки и попал в буйные заросли: молодые чинары и ивы сплетали свои тки, кисловато пахли вязы, колыхались побеги иудина дерева, горя прекрасными цветами; пожелтевший тростник, чертополох, камыш, мята, побеги айвы теснили и заглушали друг друга. А вокруг была только голая галька и песок. Казалось, даже камни высохли и сморщились от жары.

Юсуф пробрался в самую чащобу. Пробежала ящерица, умолкли, потом снова заверещали несколько цикад.

Юсуф расстегнул ворот рубашки, снял куртку и, открыв рот, измученный, обессиленный, присел, чтобы отдышаться. Он растянулся на земле, расчистил под деревьями себе местечко, чтобы положить голову, хотел дорыться до сырого прохладного песка. Но кругом было сухо и горячо, как в духовке. Чтобы найти влагу, надо было, наверное, врыться в землю на два аршина.

Он лег навзничь, прикрыл лицо руками. Солнце слепило глаза даже сквозь листву. Голова у него гудела. Какая-то фраза, которую он не мог слово в слово припомнить, лихорадочно вертелась в мозгу. Да, как это сказала Муаззез? «Может быть, в один прекрасный день я захочу?» Так, что ли? Неужели сказала так определенно? Или: «Может быть, если я захочу?» В этой фразе не было ясного смысла, она больше походила на угрозу. «Если она сказала так, то это ничего», - решил Юсуф. Но он хорошо знал, что она сказала не так. Заметив, что он пытается подменить сказанные ею слова, которые не желал допускать до сознания, Юсуф рассердился. На какой-то миг ему захотелось, чтобы мозг его перестал работать. Он так сильно и мучительно захотел этого, что на глазах у него выступили слезы. Чтобы не заговорить вслух, чтобы не закричать, он прикрыл рот рукой. На секунду ему удалось ни о чем не думать, и он почувствовал облегчение. Но вскоре он поймал себя на том, что беспрерывно бормочет: «Что же будет? Что же будет?»

Он приподнялся. Встал. Отряхнул с себя песок. Он понял, что, сидя «здесь, не успокоится. Он повторял себе, что все это не имеет никакого значения и не стоит того, чтобы задумываться. «Пойду и поговорю с ней… Что она хотела сказать?» - пробормотал он. Он все убыстрял и убыстрял шаги и по городу уже почти бежал. Две женщины, переходившие из дома в дом, остановились и уставились на него. Заметив, что привлек к себе внимание, Юсуф пошел медленнее, глядя по сторонам. Улицы были пустынны. Несколько малышей, усевшись на пороге дома, жевали молочную кукурузу. Впереди, на площади, где маячили замершие на месте ослы, на которых торговцы доставили в город дрова, он увидел мальчишек, которые, размахивая тополевыми ветками, гонялись за осами. С громкими криками они носились за жужжащим насекомым, и, настигнув его, оглушали ударом, и сбивали на землю. Тогда все собирались вокруг, и наиболее храбрый хватал осу краем куртки и пытался вырвать у нее жало, которым она пыталась защищаться. Эта операция не всегда проходила удачно, иногда погибала оса, а иногда, вырвав у нее жало, мальчишки привязывали к лапке насекомого нитку и пускали летать. Эта забава, в которой было столько опасности настоящей охоты и после которой каждый раз несколько мальчишек являлись домой с опухшими лицами и заплывшими глазами, была одним из любимых летних развлечений. Правда, она нередко кончалась громким ревом разбегавшихся по домам поколоченных мальчишек. Так бывало после вмешательства взрослых, которые, проходя по улице, подвергались нападению разъяренных ос.

Юсуф медленно пересек площадь. Ему вдруг стало жаль осу, пойманную коварными мальчишками, которые своими ловкими пальцами лишили ее самого надежного оружия. Его охватила какая-то щемящая тоска, и он словно забыл о том, что так влекло его домой. Свернув за угол, он все еще слышал крики мальчишек.

Он знал здесь каждую улицу, каждый дом, каждый камень на мостовой, каждый облупившийся кусок штукатурки на стенах, но сейчас он вдруг заметил, что у некоторых домов рамы окон еще больше осели, а некоторые дома выкрашены свежей краской. На углах темнели все те же мокрые, покрытые плесенью водостоки.

Когда он подошел к своему дому, сердце его сильно забилось. Он никак не мог вспомнить, зачем он пришел, о чем он хотел говорить с Муаззез, что ему надо у нее спросить. Беспорядочные мысли, путаясь, проносились у него в голове, но ни одну из них он не мог ухватить.

Он тихонько постучал в дверь, и в тот же миг ему захотелось убежать. Но дверь открылась.

Увидев бледное лицо Кюбры, Юсуф немного овладел собой. Он вошел и спросил с равнодушным видом:

- Муаззез наверху?

- Барышня ушла.

Юсуф не понял:

- Что сделала? '

- Ушла.

- Куда?

Подошла мать Кюбры.

- Входи же, Юсуф-ага. Пришла ханым и забрала барышню с собой.

Юсуф снял ботинки и вошел в прихожую. Он заглянул в комнату, выходившую на улицу. На тахте сиротливо лежало ситцевое платье Муаззез. Он вышел в сад. Накачав воду из колонки, подставил руку к желобу и стал жадно пить. Вода в кувшинах была недостаточно холодна, чтобы утолить его жажду.

Вытерев рот рукой, он уселся на зеленом деревянном сундуке, стоявшем в углу прихожей. От этого сундука, где хранились мешки с крупой, лапшой и другими продуктами, несло плесенью. В этой прохладной прихожей запах плесени стоял и летом и зимой. Он исходил от выстроившихся у стены больших глиняных кувшинов с оливковым маслом, прикрытых деревянными крышками, от подгнивших снизу ступеней лестницы, ведущей на второй этаж, от утыканных гвоздями стен и сложенных друг на друге тюфяков, от колонки, стоящей возле самой двери, ведущей в сад.

Глубоко вздохнув, Юсуф спросил, точно обращался к самому себе:

- Куда они ушли?

Поколебавшись, мать Кюбры ответила:

- Ей-богу, не знаю… Наверное, к этим… к Хильми-беям…

Юсуф так и подскочил на месте.

- К Хильми-беям?

Эти слова сорвались с его губ, как свист. Женщина встала и подошла к Юсуфу.

- Юсуф-ага, я не знаю, но, видно, нашу ханым ничто не исправит. Она и барышню сделает похожей на себя. После всего, что случилось, она через день ходит в дом Хильми-бея и, точно этого еще мало, берет с собой дочь.

- Они все время бывают там? И давно?

- Не все время. Ханым, правда, и не переставала ходить к ним. Но барышня не ходила. А в последние дни поддалась матери. Это уже второй или третий раз, не знаю… Сейчас она ничего не сказала. Но перед этим я не раз слышала, как мать ее звала, а барышня говорила: «Не хочу, мамочка, оставь меня в покое». Та ее уговаривает, она не устоит и под конец соглашается. А в этот раз, только ты ушел, явилась мать. Муаззез, такая расстроенная, наверху песни пела. Увидела мать