Юсуф, совершенно разбитый, опершись руками на дно экипажа, замер, прислонив голову к Муаззез. Девушка, касаясь подбородком его волос, вдыхала запах пота и пыли, исходивший от него, изредка поглядывала наружу и при виде деревьев, шевелившихся в лунном свете, моря, усыпанного лунными бликами, удивленно щурилась.

Лошади, доев корм, сердито замотали головами.

- Поедем! - сказал Юсуф.

Он снова запряг лошадей, бросил торбы под сиденье, взобрался на козлы и щелкнул кнутом.

Муаззез снова откинулась в темный угол. Она пыталась устроиться поудобнее. Возле сиденья под попоной лежало немного сена, в сторонке она нащупала две сложенные пополам кошмы. Муаззез подтянула их к себе и села на них, кошмы резко пахли лошадиным потом. Муаззез почувствовала, что лицо ее и одежда стали липкими.

Все, что происходило сейчас, казалось ей само собой разумеющимся. Она снова выглянула наружу. Теперь луна светила слева, и Муаззез хорошо были видны руки Юсуфа, державшие вожжи. Латунные украшения упряжи сверкали, точно драгоценности. Фигура Юсуфа закрывала собой почти все впереди. Он слегка наклонил голову, и Муаззез хорошо видела его лицо: волосы и ухо были в тени, левая щека, часть лба и нос освещены и казались совсем мраморными, бровь Юсуфа - девушке виден был только ее край - слегка подрагивала. Никогда еще Юсуф не был таким красивым. Она долго смотрела на него, потом тихо, беззвучно заплакала. Она закрыла лицо руками, и слезы струились у нее по ладони. Юсуф не должен был видеть, что она плачет. Нельзя показывать такого большого счастья тому, кто его приносит. Муаззез подсознательно чувствовала это.

На дороге слышался только звон колокольцев. Даже топот лошадей терялся в их неумолчном напеве. Спины лошадей, которые шли теперь медленным шагом, изгибались вместе со сбруей, и на них играл свет. Под оливами, кроны которых колыхались, точно светлое зеленое море, было темно, только изредка сноп света, как стрела, прорывался сквозь листву до земли и корней.

Они поднялись по довольно крутому склону, и перед ними открылся спуск и в самом конце его - море. Вдоль дороги замелькали сосны. Юсуф решил, что они приближаются к Целиткею или Козаку. Но, насколько хватало глаз, ничего похожего на деревню не было видно. Не зная, как быть, ехать ли дальше, он обернулся и тихо спросил:

- Поедем дальше, Муаззез?

- Не знаю. А куда?

- Хочешь, остановимся здесь… Завтра подумаем!

- Остановимся.

Юсуф резко натянул вожжи. Лошади сразу встали. Справа возвышался покрытый соснами небольшой бугор, слева, тоже поросший соснами, холм плавно спускался к морю, распростершемуся в километре от них. Юсуф отвел лошадей к полянке под соснами, выпряг их, привязал к дереву и, просунув в повозку голову, сказал:

- Выходи, Муаззез. Не холодно… Ты не озябнешь!

Хотя удушливая дневная жара уже спала, ночь не принесла с собой прохлады. Море, проглядывавшее между сосен, было неподвижно, словно затвердевшее.

Муаззез спрыгнула на землю. Она терла глаза не то от того, что хотела спать, не то от яркого света луны.

Осторожно ступая по сосновым иглам, они прошли несколько шагов, уселись на поваленном стволе и стали смотреть на море. Перед ними открывался необозримый простор, и взгляд их, ни на что не натыкаясь, достигал горизонта. Одурманенные густой пылью, резким запахом навоза и лошадиного пота, они сейчас наслаждались пьянящим ароматом хвои, жадно вдыхали чистый воздух.

Какое-то смутное предчувствие подсказывало им, что часы эти никогда больше не вернутся, и нашептывало, что ни о чем не надо думать, чтобы не омрачать своего счастья. Оба они не думали ни о том, что было час назад, ни о том, что будет через час. Ими полностью овладело то естественное и величественное чувство, которое сильнее всех мыслей и переживаний и которое захватывает человека лишь несколько раз в жизни.

В этот миг они были так подвластны этой силе, как деревья вокруг них, как море вдали. У них не было никаких забот и никаких желаний. Даже сладкая грусть, которая обычно овладевает людьми, когда желаемое достигнуто, была от них далека. Счастье, такое полное и совершенное, казалось, потрясло обоих. Они даже не находили ласковых слов, а только улыбались друг другу: дыша всей грудью. Они сидели долго. Потом голова Муаззез склонилась на плечо Юсуфа: она уснула. Юсуф поднял ее на руки и отнес в повозку.

Лошади терлись мордами о деревья, под копытами у них потрескивала сухая хвоя и осыпалась вниз по склону.

Что-то шевелилось в верхушках огромных высоких сосен, - это серая белка прыгала с ветки на ветку.

Едва заметно покачивалось протянутое в пустоту дышло повозки, дыхание спавших в ней молодых людей смешивалось с запахом сена и кошмы.

Мелиха, видя, что Муаззез долго не возвращается, перестала есть виноград и побежала в дом. Запыхавшись, она сообщила Шахенде, что приезжал Юсуф, позвал Муаззез, и, вероятно, они вместе ушли.

«Наверное, что-то случилось с Саляхаттином-беем», - было первой мыслью, пришедшей в голову Шахенде. Она испуганно вскочила.

- О Боже, я пойду… Наверное, что-то случилось с беем… Господи, сохрани! - запричитала Шахенде, набрасывая на голову покрывало.

Шахенде не показалось странным, что Муаззез ушла, не сказавшись ей. Это только еще больше увеличивало ее тревогу. Значит, дело принимало серьезный оборот. Когда она спустилась вниз, служанка сказала, что Муаззез оставила свою накидку и шарф.

- О Боже, она с ума сошла! - в отчаянии воскликнула Шахенде, удивившись странному поступку дочери.

В это время прискакал Шакир и сказал, что видел Юсуфа, возвращающегося в коляске в город. Муаззез он, правда, не видел с ним. Это сообщение еще больше поразило Шахенде, хотя она и обрадовалась, что ее дочери не придется идти через весь город простоволосой, с открытым лицом. Значит, дело настолько серьезно, что Юсуф прикатил в коляске. Почему же, в таком случае, он ничего не сообщил ей? Или он уже не считает ее за члена семьи? Как смеет этот неотесанный мужлан ставить ее в такое глупое положение перед друзьями?!

Подняли батрака, который спал на соломе в конюшне, и велели запрягать лошадей. Мать Мелихи тоже решила вернуться домой. Неожиданное происшествие всем испортило настроение. На дно открытой повозки постелили кошму, поверх нее положили небольшой ватный тюфяк и все это сверху покрыли ковром. Шахенде, Мелиха и ее мать с помощью служанки взобрались на повозку, раскрыли свои зонтики, и пегая лошадь рысцой затрусила по дороге.

Чем ближе они подъезжали к городу, тем больше росло беспокойство Шахенде. Она не строила никаких предположении, ни о чем не думала, а только вздрагивала при мысли о доме и боялась, хотя не знала, что ее там ожидает.

Ее спутницы слезли у Нижнего рынка, Шахенде прикрывала голубым зонтиком лицо. Повозка,трясясь, со ^ страшным грохотом проехала через Чайджи и Байрамйери и остановилась у дома. Шахенде подобрала юбки и хотела было сама спрыгнуть на землю, но это ей не удалось, и она подождала, пока кучер подаст ей руку. Потом быстро взлетела на каменные ступеньки крыльца и громко застучала дверным кольцом.

Никто не отозвался. Шахенде снова постучала. Снова молчат и не открывают. Она и в обычное время ничего не могла продумать от начала до конца, а тут от волнения и страха совсем ума лишилась. Стоя у дверей, она обалделыми глазами смотрела то на улицу, то задирала голову на верхний этаж, не зная, что предпринять.

Старая служанка Эсма вот уже неделю как отправилась к своей снохе, но дома оставались Кюбра с матерью. И потом, Юсуф и Муаззез должны были уже вернуться. Если они поехали не домой, то куда же? Она еще несколько раз громко постучала в дверь. В доме напротив поднялась решетка на одном из окон, и показалось желтое морщинистое лицо вечно больной жены часовщика Ракыма-эфенди.