Когда Юсуф вместе с отцом возвращался домой, гремели барабаны, играли зурны, люди группами собирались у кофеен, о чем-то возбужденно разговаривая, и толпами валили по улицам. Даже детей охватила серьезность. Подняв брови, с задумчивым выражением лица, они останавливали каждого, кто знал хоть чуточку меньше их, и передавали им новости, которые им удавалось узнать из разговоров взрослых, обильно расцвечивая их своими домыслами.
По дороге Саляхаттин-бей рассказывал Юсуфу:
- Положение опасное, сын мой. Посмотрим, чем все это кончится. Правда, союзники у нас сильные, но, как верно говорят старики, не так-то легко устоять перед семью державами. Сдается мне, что недолго это протянется. Мобилизация предпринимается очень широкая. Шлют телеграмму за телеграммой, требуют не допускать дезертирства…
До самого дома он объяснял ему, кто против кого воюет, почему началась война, повторяя то, что вычитал из газеты, которая пришла в управу.
Барабан, зурна. «Эй, гази!» (Гази - победитель в борьбе за веру. «Эй, гази!» - начальные слова песни), толпы на улицах… Идут возбужденные новобранцы. Бедняги не знают, какая судьба их ждет, и даже не допускают мысли о смерти, хотя и возглашают: «Победим или умрем за веру!» Истинные герои, они с улыбкой встречают неожиданную перемену в своей жизни, шагают навстречу опасности, даже не задумываясь над тем, за что и ради кого они идут умирать, как и где они будут убиты…
Только женщины хорошо понимали трагичность происходящего. Бедность воображения мешала им приукрашивать ужас войны лживыми иллюзиями, они предугадывали, какое горе ждет всех в грядущие дни.
Мужчины с растерянной улыбкой прощались с женами и матерями. Все домашние горько плакали, они же советовали крепиться, женщины жалели мужчин, считая, что они не ведают, что им уготовано, жалели, как малых детей.
Едва ли не из каждого дома в квартале уходил по меньшей мере один мужчина. Товарищи Юсуфа, друзья его детских игр, были отправлены с первой же партией. Сам он пока еще оставался. Отец, сообщая ему о мобилизации, добавил:
- Может, теперь твой покалеченный палец пригодится. Мне сказали, что с такими увечьями пока еще под ружье не берут!..
Юсуф поднял правую руку и посмотрел на то место, где прежде был большой палец. Рядом с указательным косточка образовывала маленький шарик, покрытый красноватой кожей, посредине выделялся шрам.
Юсуф долго разглядывал свою руку, и мысли его улетели в далекое и горькое прошлое.
Картины событий, о которых он долгие годы старался не вспоминать, ожили перед его глазами так ясно, что сердце сжалось от печали, которой до сих пор он никогда не испытывал. Саляхаттин-бей, шагавший рядом с ним, увидел на его лице болезненную гримасу.
- Что с тобой, Юсуф? - спросил он. - Хочешь быть героем? Жалеешь, что не можешь пойти в солдаты?
- Нет, - ответил Юсуф и, полузакрыв глаза, снова погрузился в свои мысли.
Казалось, он только вчера покинул родной Куюд-жак, окруженный голыми безлесными горами. Красивого там было мало. Грязные узкие улочки, выгон перед домом с маленьким садиком; отец, возвращавшийся с поля усталый, изможденный и набрасывавшийся с бранью на всех, чтобы отвести душу, вспомнилась мать, проводившая большую часть дня на кухне с земляным полом, перетиравшая жерновом булгур (Булгур - крупнопомолотая пшеница, очищенная от кожуры), раскатывавшая тесто, разжигавшая огонь, мать со слезящимися от дыма глазами нагибается к очагу и дует, усиленно пытаясь разжечь дрова.
Потом он вспомнил ту жуткую ночь. И в одно мгновение все кровавые подробности пронеслись у него в голове. Мускулы на лице напряглись, на висках выступил пот.
Каймакам видел, что с Юсуфом творится неладное, но, однажды не получив ответа на свой вопрос, больше ни о чем не спрашивал. Он понял, что Юсуфа занимает.
нечто более важное, чем отправка в армию. Чтобы отвлечь его, он спросил:
- Ну, как идут дела? Как твои коллеги? Ведь уже неделя, как ты приступил к работе.
- К какой работе?
- В управе, конечно…
- Какая же это работа?
- Помилуй, Юсуф! Ну и странный же ты! Неделю назад мы с тобой разговаривали на эту тему. Сидеть в управе тоже работа. Я тебя спрашиваю, как ты проводишь свое время. Боюсь, что наши старики приохотили и тебя к намазам…
Юсуф снова ничего не ответил. Тем временем они подошли к дому.
Муаззез была одна. Когда стемнело, явилась Ша-хенде. Они молча поужинали. Немного погодя в дверь постучали. Прибежал семилетний сын часовщика Ракы-ма-эфенди.
- Мать просила, если тетушка не занята, зайти сейчас к нам, - сказал он открывшей ему Муаззез.
Вышла Шахенде.
- Что случилось, сынок?
- У матери бок схватило. Просит, чтобы вы навестили ее.
Шахенде накинула покрывало и, сказав, что скоро вернется, перешла через улицу.
Болезненная жена Ракыма-эфенди то и дело звала к себе на помощь соседок и, как только боли у нее проходили, принималась болтать и сплетничать.
Саляхаттин-бей и все домашние знали это и не рассчитывали на скорое возвращение Шахенде.
Когда пришло время ложиться спать, Муаззез расстелила постели. Отец уселся в длинном ночном халате прямо на одеяле и принялся читать газету, которую захватил с собой из присутствия. Из-под халата торчали голые ступни.
Юсуф присел на тюфячок, поджал под себя одну ногу, облокотился на колено другой и уставился на лампу, которая дружеским огоньком горела над головой отца. Мысли его, ни на чем на задерживаясь, перескакивали через время и расстояние.
Муаззез с вышивкой в руках дремала на тахте. Иногда приоткрывала глаза, взглядывала то на отца, то на Юсуфа, но, видя, что они не собираются спать, снова закрывала их.
Каждый вечер Саляхаттин-бей говорил:
- Слушайте, дети, а не пора ли вам укладываться спать?
Тогда они поднимались к себе. Им казалось неприличным уходить к себе сразу после ужина, не дождавшись позволения отца.
Муаззез тихонько прислонила голову к подоконнику и задремала.
Проснулась она от шума. Протерев глаза, осмотрелась. Глаза ее округлились.
- Отец! - в ужасе крикнула она. Саляхаттин-бей стоял на постели. Левой рукой он держался за стену, правая его рука лежала на груди. Глаза выкатились из орбит. Юсуф придерживал отца под мышками, пытаясь напоить его водой.
Лампа висела за спиной Саляхаттина-бея, и лицо его трудно было разглядеть. Только блестели зубы, когда он раскрывал рот, пытаясь вдохнуть воздух.
Муаззез соскочила на пол:
- Юсуф, что случилось!.. Папочка!.. Что с тобой? - умоляющим голосом проговорила она.
Саляхаттин-бей повернул голову и взглянул на дочь. Страшная мука исказила его лицо. Он не в силах был говорить и, как ребенок, который не может объяснить что с ним, беспомощно дернулся к дочери. Из его глаз, как будто цеплявшихся за людей и окружающие предметы, на побледневшие щеки скатилось несколько слезинок.
Муаззез бросилась к отцу на шею…
Юсуф расцепил ее руки. Саляхаттину-бею становилось все труднее дышать, стоны все чаще вырывались из его груди.
Муаззез в слезах обернулась к мужу:
- Юсуф! Позови маму. Она знает, что делать, когда у отца бывают приступы!
Саляхаттин-бей покачал головой, как бы говоря: «Бесполезно». Потом со страшным усилием, задыхаясь, добавил:
- Не надо!.. На этот раз мне совсем плохо… Позовите врача…
Юсуф вскочил. Подойдя к двери, он обернулся:
- Муаззез. Ты ведь не растеряешься? Если отец что-нибудь попросит, быстро подай.
Когда Юсуф в прихожей натягивал куртку, Муаззез вдруг закричала:
- Папочка!.. Юсуф, сюда!
Юсуф вбежал в комнату. Саляхаттин-бей упал на колени. Он по-прежнему держался рукой за стену, а другой делал знаки Юсуфу, чтобы тот уходил.
Юсуф обернулся. И опять услышал голос отца. Еще раз взмахнув рукой, он проговорил:
- Скорее!
Юсуф быстро надел башмаки, выскочил на улицу и побежал к городскому врачу.
Муаззез, плача, поддерживала отца за плечи. Услышав, как хлопнула дверь, она поспешно обернулась и крикнула:
