- Застава! Ну, вперед, застава! На заставу, дьявол! - почти крикнул Федин, поднявшись на ноги и провожая за ошейник собаку к оврагу. В другое, обычное время Смирный охотно шел на заставу. Сегодня же он трусил покидать хозяина.

От опушки рощицы, где они сидели, до оврага метров пятьдесят зеленой в золотистых лютиках и розовой гвоздике лужайки. Федин толкнул Смирного в овраг и в этот же миг увидел перед собой немца с автоматом на животе. Похоже было, что оба - и немец и Федин - растерялись. Не растерялся на этот раз Смирный. Он бросился на немца, не ожидая приказа. Немец дал очередь по собаке в упор. Федин мог воспользоваться этими секундами - выстрелить в неприятеля, который находился внизу в овраге, или быстрым скачком отпрянуть назад, скрыться за гребнем оврага, отбежать на опушку к Гапееву. Но он этого не сделал. Не сделал потому, что несколькими минутами раньше, когда писал свое донесение, вдруг подумал, что плен - единственный способ уцелеть, выжить в этой страшной войне. И когда немец выстрелил в собаку, Федин бросил винтовку и поднял руки вверх.

Это отлично видел Гавриил Гапеев, лежащий со связкой гранат на опушке рощи за группкой маленьких елочек. Он видел, как Федин с поднятыми руками исчез в овраге и как минуты через три на гребень вышли три немца, постояли, посмотрели на рощицу, о чем-то поговорили, точно обсуждали, осмотреть им рощицу или не тратить на это время. Гаврик осторожно изготовился для стрельбы: он решил не открывать себя преждевременно, подпустить на полсотни шагов и уложить всех троих внезапными выстрелами. Но немцы не пошли к опушке, постояли минуту и повернули назад, лишь один из них, уходя, дал длинную очередь. Пули просвистели над головой Гаврика. "Не заметили. А ведь могли убить, - быстро сверкнула мысль, на лбу выступил холодный пот. - А что, если Федин расскажет обо мне, - вернутся, будут искать. Сколько их? Наверно, много".

Рощица маленькая - пятачок, просвечивается насквозь, как решето, в ней не спрячешься. А в плен сдаваться, как Федин, - нет, Гаврик Гапеев на это не пойдет: он лучше погибнет в неравном бою, дорого отдаст свою жизнь. В это время высоко над головой просвистели снаряды и разорвались где-то совсем рядом. Гаврик даже слышал, как осколки, точно брошенная горсть гравия, захлопали в березовой листве. На реке взметнулись султаны воды. Гаврик сообразил: наши бьют по переправе. Оставаться в рощице было небезопасно, особенно не хотелось погибнуть от своих снарядов. Идти вперед, в овраг, одному на немцев, по которым начала бить наша артиллерия, Гаврик считал безрассудством. Он отошел на противоположную опушку рощицы, у которой начиналась рожь, и решил, что ему удобней всего сейчас по ржи выйти к верховью оврага, а там до заставы - рукой подать, километра не будет.

Рожь была густая и высокая, так что низкорослый Гаврик утопал в ней с головой. Винтовка в правой руке, связка из четырех гранат - в левой. Нет, Гаврик дешево не отдаст свою жизнь; он мог бы, конечно, запросто уложить тех трех немцев, по этого ему казалось мало: десять за одного надо. Но почему Федин сдался в плен? Этого Гаврик Гапеев никак не мог понять.

По мере того как он все дальше углублялся в рожь, уходя от границы, настроение его поднималось и на смену растерянности и страху приходили спокойствие и решительность. Теперь ему на память пришли все подвиги героев, о которых он читал в книгах и слышал от политрука Мухтасипова и лейтенанта Глебова. Почему-то на первый план выплывали недавние события у озера Хасан. Вот так же напали там на наши пограничные заставы японские самураи, и первый жестокий удар их приняли на себя советские пограничники. А затем на подмогу пограничникам пришли части Красной Армии, и враг был наголову разбит и отброшен. Гаврик считал, что и сегодня гитлеровцы повторили своих собратьев по агрессии - японских самураев, и был уверен, что все произойдет точно так, как на Хасане. В бой вступит Красная Армия, и немцы будут отброшены за реку. Может, к вечеру все кончится, и Гаврик Гапеев даже не успеет совершить подвиг. Может, он уже упустил случай: надо было стрелять в тех трех немцев, а затем со связкой гранат броском выскочить на гребень оврага, уложить еще десяток врагов и освободить Федина из плена. Воображение Гаврика быстро рисовало поистине героическую картину, и он досадовал уже на самого себя, что не воспользовался таким случаем, который может представиться только один раз в жизни. А теперь что же? Придет на заставу и доложит лейтенанту Глебову: так, мол, и так, немцы строят переправу, танки переплывают реку, часть солдат уже заняла овраг, Федин взят в плен, а я вот - цел и невредим. От этих размышлений ему стало не по себе - хоть назад возвращайся. А зачем, собственно, возвращаться, когда был приказ: "Все на заставу!"? Он выполняет приказ.

Рожь кончилась внезапно, открыв подернутое дымом заовражье. Канонада не утихала, снаряды по-прежнему с воем пролетали над головой - на переправу. В стороне заставы не умолкала ружейно-пулеметная стрельба. Значит, там идет бой, и он, Гаврик, там. нужен позарез. Между рожью и оврагом поле цветущего картофеля, каких-нибудь сто метров. Гаврик остановился, осмотрелся. Никого нет, лишь пулеметная стрельба на заставе кажется слышней. Можно было эти сто метров проползти по картофелю, укрыться в ботве. Но Гапееву не от кого прятаться, и он во весь рост побежал к оврагу.

В овраге, заросшем орешником, ольхой и жимолостью, тихо и прохладно - не журчит родниковый ручей, который не замерзает даже зимой, молчат птицы. Но что это - впереди себя Гаврик слышит голоса, отрывистые, короткие фразы на чужом, каком-то булькающем языке. "Немцы, - сразу мелькнула догадка. - Значит, они опередили меня, решили выйти оврагом во фланг заставе".

Гаврик остановился в нерешительности у самого ручья, осмотрелся. Выходит, немцы впереди него и сзади. Встречи с ними не миновать. Так что же, опять представляется случай пограничнику Гапееву совершить подвиг.

Гаврик шел по оврагу, стараясь ступать бесшумно, как учил лейтенант Глебов, и не по тропинке, что тянулась вдоль ручья, а в сторонке, маскируясь кустами, он часто останавливался и прислушивался, не идут ли сзади следом за ним. Больше всего он опасался нападения с тыла. Нет, сзади не слышно было ни шагов, ни говора. А впереди, метрах в двадцати от себя, он увидел двух немцев - они тащили тяжелый пулемет на ту, противоположную, сторону оврага. Гаврик замедлил шаг и подумал: "А что, если вот сейчас бросить связку гранат - и от пулемета вместе с прислугой останется только мокрое место". Решил повременить - определенно впереди пулеметчиков есть стрелки. Сколько их - взвод, рота, а может, батальон, - Гапеев не знал.

И действительно, по оврагу во фланг заставе шел головной десантный отряд в составе двух взводов. Его поддерживали два танка-"амфибии", шедшие параллельно оврагу. Гапеев знал - овраг скоро кончится, ниточка кустов возле ручья начнет обрываться, петлять, уклоняясь в сторону от заставы, и враги вынуждены будут выйти на открытое место для атаки заставы справа. Но там на их пути стоит дзот номер три. Мысль не только уничтожить двоих пулеметчиков, но и завладеть их пулеметом у Гаврика созрела не сразу, не вдруг. Она рождалась постепенно, правда, он быстро обдумывал всевозможные варианты и лишь тогда, когда увидал, что немцы установили пулемет на кромке оврага и направили его на заставу, окончательно решил захватить пулемет именно в то время, когда стрелки пойдут в атаку, захватить и открыть по атакующему врагу с тыла шквальный пулеметный огонь.

Расчет был идеальный, и только одного боялся Гаврик: не помешали бы ему новые группы врагов, идущих позади него по оврагу. Осторожно, по-кошачьи, то и дело поглядывая назад, стал он пробираться к пулемету. В тридцати метрах залег, притаился, ожидая атаки…

Савинов, уснувший далеко за полночь, был разбужен взрывами немецких снарядов, угодивших в помещение заставы. Он никак не мог сбросить с себя глубокий сладкий утренний сон и поэтому не сразу сообразил, что происходит. Первые взрывы снарядов он принял за раскаты грома и, перевернувшись на другой бок, продолжал досматривать неясные сны. Второй залп, от которого зазвенели и посыпались стекла окон, заставил его вскочить с постели и первым делом инстинктивно выхватить из-под подушки пистолет. Во двор он выбежал одетым далеко не по форме - в гимнастерке и брюках, но без сапог и фуражки. Правда, сапоги, ремень и пистолет он держал в руках, а фуражка осталась в доме. Прежде чем что-либо увидеть, он почувствовал резкий, неприятный, раздражающий запах термита и сразу понял, что тревога не учебная. Затем увидел бегущих от заставы пограничников с ящиками боеприпасов на плечах. Он крикнул одному: "Что случилось?" - но боец даже не обратил на него внимания и продолжал, согнувшись, прытко бежать. Следующий залп заставил капитана припасть к земле: снаряд угодил в угол дома политрука, оторванный взрывом кусок бревна упал в двух шагах от Савинова, понявшего наконец, что смерть уже пытается схватить его за горло. С сапогами, ремнем и пистолетом в руках, бледный, в испаринах холодного пота, с посиневшими дрожащими губами, он ввалился на командный пункт, где кроме Глебова находились старшина Полторошапка и ефрейтор Ефремов с Казбеком. Глебов, подтянутый, одетый по форме, с биноклем на шее и с планшеткой через плечо - с ней он никогда не разлучался, - взглянул на Савинова мельком и продолжал спокойно говорить в трубку телефона, связывающего КП с огневыми точками заставы. Но в кратком, мгновенном взгляде Емельяна Савинов не мог не уловить иронического презрения и зло подумал: "А ведь военный конфликт не иначе как спровоцирован Грачевым и Глебовым".