В это время Поповин в тревоге дернул Матвеева за рукав, указывая пальцем влево на реку, крикнул истерично:
- Смотри, смотри, обходят!
Действительно, одна лодка уже подходила к нашему берегу метрах в ста левее. Рядом лежали две гранаты Поповина. Схватив одну из них, Матвеев крикнул: "За мной!" - и, пригибаясь к земле, метнулся в ближайшие кусты, туда, где лодка подходила к берегу. И он успел. Опрометью продираясь через кусты ольшаника, которые подступали почти к самой воде, он с расстояния каких-нибудь двадцати метров угодил гранатой в центр лодки. Взрыв разметал всё и всех. У кустов было глубоко. Обезумевшие солдаты, цепляясь друг за друга, поплыли обратно. Но в это время с того берега по прибрежным кустам ударили тяжелые пулеметы, гулко и зловеще зашебаршили крупные пули в густой листве. Матвеев не сразу почувствовал, как обожгло ему ногу выше колена. Разгоряченный, он выскочил на дозорную тропу и тут, столкнувшись с Попоенным, понял, что ранен. Вначале ему показалось, что рана пустяковая: сел на траву и стал торопливо перевязывать ногу индивидуальным пакетом и только теперь ощутил жгучую нестерпимую боль. Пуля раздробила кость.
Поповин испуганно глядел на восток, точно не замечая ни того, что его товарищ ранен, ни самого Матвеева. Как-то в суматохе первого боя, оглушенные ружейно-пулеметной трескотней и взрывами гранат, оба они не сразу уловили другой грохот и гул - тяжелый, глубинный, громовой - орудийные раскаты. И только теперь Ефим Поповин понял, что по всей границе гремит артиллерийская канонада, и увидал, к своему ужасу, что застава их полыхает огнем на фоне только что взошедшего солнца и черный дым от пожара застилает молодые золотисто-яркие лучи раннего утра. И там, чуточку в стороне от горящей заставы, над командным пунктом лейтенанта Глебова, взвились в небо красные ракеты, призывающие все пограничные наряды следовать немедленно на заставу. Без этого сигнала или без устного приказа начальника пограничники не имеют права оставить охраняемый участок, то есть нарушить присягу.
- Все на заставу! - вслух произнес Поповин фразу, которая обозначала поданный с КП сигнал; глаза его заблестели надеждой: - Идем скорей! Видел ракеты?
Матвеев попытался встать, закусив до крови губы от боли, и не смог. Попросил:
- Помоги мне, Ефим.
С паническим беспокойством озираясь вокруг, Поповин помог Матвееву подняться. И тут же отпустил его, отойдя на несколько шагов с видом озабоченным и пугливым. Матвеев . оперся на винтовку. И вдруг Поповин заговорил каким-то не своим, другим тоном, который Матвееву уже довелось однажды слышать в кухне в тот момент, когда были опущены в кипящую воду часы:
- Послушай, Матвеев, тебе лучше остаться, ты все равно не дойдешь до заставы - убьют. Лучше ползи в кусты - спрячься. Они не найдут… А винтовку брось. Без винтовки они тебя не убьют. Попадешь в плен. Ну подумаешь, не страшно.
Точно плевки, летели в лицо Матвеева гнусные, мерзкие слова, и, чтобы прекратить этот грязный поток, Матвеев крикнул глухо и угрожающе:
- Замолчи, подлюга!.. Трус, подлый трус…
Он закрыл глаза, закачался от внезапного головокружения и бессильно опустился на землю. А когда открыл глаза, Поповина уже не было. Зловеще и настороженно молчали кусты и опушка рощи, а где-то кругом, справа и слева, глухо и тяжко стонала земля, да небо в стороне заставы захлебывалось пулеметным лаем. Матвеев почувствовал, что оказался совершенно один в этом странном непонятном мире, неожиданно опрокинутом, поставленном с ног на голову, один-одинешенек, беспомощный, так подло брошенный тем, кого он считал своим другом. От обиды, от злости, от презрения к Поповину, от жути, нахлынувшей на него, от острой боли в ноге заложило дыхание, что-то горько-сухое, жесткое подперло к горлу, сдавило, а из глаз полились крупные и горячие слезы. Но разум оставался ясным и трезвым: надо было что-то немедленно предпринять, решить, действовать. То, что произошло, он определил сразу, едва сделав первый выстрел по лодкам: война!.. Жестокая, страшная, и действовать нужно было, сообразуясь именно с этим событием - война.
Матвеев, превозмогая боль, пополз в густые заросли кустарника. Винтовку он не бросил и даже пожалел, что не прихватил вторую гранату Поповина: этот трус все равно не сумеет ее использовать как надо.
2
Леон Федин и Гавриил Гапеев находились у самого стыка левого фланга, когда услыхали ружейно-пулеметную стрельбу на правом фланге. А здесь, на сопредельной стороне, не видно было никакого движения - тишина и покой. Далекая стрельба усиливалась, ее дополнили взрывы гранат.
- Опять наш лейтенант устроил тревогу, - сказал беспечно и даже как будто весело Гапеев.
Федин был другого мнения: стрельба на правом фланге его встревожила всерьез. Он посмотрел на Гавриила без обычного своего сарказма в глазах и даже не скривил, как всегда, тонкие губы, а спросил просто и озадаченно:
- А если не учебная, а боевая? Что тогда?
Гапееву и в голову почему-то не пришло, что может быть настоящая боевая тревога.
- Прорыв нарушителей? - вырвался у него вопрос, но в это время на той стороне грохнули орудия и, словно эхо, отозвались резкими взрывами на нашей стороне. Один, другой, третий залп.
- Никак, гром? - наивно, по-детски спросил Гапеев, широко открыв глаза.
- Ду-у-рак! - решил Федин и затем холодным металлическим голосом пояснил: - Немец бьет. Понимаешь? Война.
А Гапееву еще хотелось спросить: "Война? Настоящая? А зачем? Почему именно вот так?" Но он не спросил, потому что старший наряда Федин торопливо зашагал вперед.
Они пошли быстро-быстро вдоль границы по дозорной тропе. Встревожился и заюлил Смирный - и он почувствовал неладное. Гапеев первым увидел ракеты в стороне заставы и черный дым. Сообщил:
- Сигнал "Все на заставу!". И там что-то горит.
Федин не ответил, лишь ускорил шаг, так что маленькому
Гапееву пришлось бежать за ним.
- Давай напрямую пойдем, так ближе, - посоветовал Гапеев.
- Ближе, да как бы не оказалось дальше: место открытое - ухлопают, как перепелок. Нет, лучше здесь.
Так они шли вдоль границы, укрываясь кустарником и поспевающей рожью, километра три. Наконец, очутившись в небольшой рощице, от которой начинался овраг и ручей, идущий в тыл участка, в сторону заставы, остановились, запыхавшиеся, вспотевшие.
- Давай передохнем, - мрачно сказал Федин, вытирая платком потный лоб.
Внимание их привлек шум моторов где-то впереди. Федин послал Гапеева на опушку посмотреть, что там такое. Гаврик вернулся минут через пять, взволнованный и растерянный.
- Фашисты переправу наводят: мост через реку… На берегу танки.
Переправив на наш берег на резиновых лодках два взвода солдат и захватив таким образом плацдарм на левом фланге заставы, гитлеровцы действительно начали наводить понтонный мост. Федин и Гапеев залегли на опушке рощицы, засмотрелись на тот берег, где солдаты с шумом и гамом спускали на воду и проворно скрепляли звенья понтонов. На берег выходили танки - тупорылые, с крестами на броне. Один танк как-то несмело вошел в воду и затем поплыл к нашему берегу. Смирный начал еще больше скулить и готов был уже залаять. Федин резко дернул поводок и сквозь зубы процедил:
- Тихо! - Потом достал обе свои гранаты, бросил Гапееву, коротко приказав: - Делай связку.
- Веревки нет.
- На вот, возьми поводок, - быстро сообразил Федин и тотчас же начал торопливо писать первое в своей жизни донесение на заставу:
"Напротив оврага фашисты строят переправу. На том берегу сосредоточено около сотни солдат и пять танков. Один танк форсирует реку вплавь. Идем на заставу. Федин. 22 июня 1941 года. 4 часа 38 минут".
Ни Федин, ни Гапеев в этот момент не знали, что в ста метрах от них, в овраге и за оврагом, расположился уже преодолевший реку головной отряд немецкой пехоты, перед которым стояла задача по оврагу выйти во фланг заставе и атаковать ее с юга при поддержке танков, если вообще такая поддержка потребуется. Прикрепив записку к ошейнику Смирного, Федин грозно приказал собаке:
