— Обойди, дружок, эту колымагу! — попросил он таксиста, наклонившись к нему.

— Нельзя, — ответил шофер. — Обгон здесь запрещен. Правительственная трасса.

Николай Иванович наклонился почти к самому уху шофера:

— Говоришь, правительственная? Тогда давай, браток, выходи на правительственную! Жми на всю железку!..

Шофер усмехнулся и покачал головой:

— Шутник ты, паря.

— Я не шучу, — строго сказал Николай Иванович и вытащил из кармана алую книжку, на кожаной корке которой было вытеснено золотом: «Депутат Верховного Совета СССР». — В случае чего — ответственность беру на себя.

— А если штраф? — спросил шофер и, взяв чуть левее, обогнал вертлявого «Москвича».

— Это проще. Справимся, — откликнулся сибиряк.

Стрелка спидометра доходила до предела.

Но вот наконец и военный госпиталь. Не раз здесь вместе с дедом, бывала Лиля. В проходной ей сказали, на каком этаже и в какой палате лежит профессор Батурлинов. Лиля получила пропуск, халат и вернулась к Николаю Ивановичу, который, выйдя из такси, курил.

— Что вы мучаетесь из-за меня? Ведь у вас, наверное, куча своих дел?!

— Не беспокойтесь за меня. Все свои дела я переделал.

— Спасибо вам за все, Николай Иванович. Будете в Москве — звоните, заезжайте, — Лиля крепко пожала сибиряку руку и, помахав ему, скрылась в проходной госпиталя.

Длинные коридоры, белые халаты, запах хлороформа… Чистота, белизна, тишина… Вот, наконец, и семнадцатая палата. Лиля тихонько открыла дверь и бесшумно вошла.

У окна на белой высокой кровати, смежив веки, лежал профессор Батурлинов. Большая волосатая рука старика покоилась на широкой груди.

Лиля видела крупный четкий профиль деда и его взлохмаченные толстовские брови. Затаив дыхание, она подошла к кровати. Скрип паркета вывел больного из полудремотного состояния. Он слегка повернул голову, и взгляд его встретился со взглядом Лили. И в ту же секунду дрогнуло что-то в лице старика. В его широко открытых глазах вспыхнула радость. Он улыбнулся.

— Лиля… дочка… — глухо, всей грудью выдохнул Батурлинов. Рука его скользнула с груди и потянулась к Лиле: — Приехала!..

Лиля встала на колени у изголовья деда и, сжав в ладонях его исхудавшую руку, поднесла к лицу и принялась целовать. И слезы… Неудержимые слезы катились из глаз ее.

— Дедушка… дедуля… — с трудом выговаривала она, обливая слезами руку Батурлинова.

— Не плачь… Все будет… хорошо…

Батурлинов нажал кнопку, и в следующую минуту вошла дежурная сестра. Увидев Лилю, она сразу же узнала ее:

— Лилиана Петровна? С приездом!..

— Спасибо… — сказала Лиля и встала с коленей.

— Я слушаю вас, Гордей Никанорович, — медсестра подошла к кровати больного.

— Позвоните профессору Крылову и передайте, что мне уже лучше. Что я уже второй день обхожусь без кислородной подушки.

— Хорошо, позвоню немедленно, — сказала и тихо прикрыла за собой дверь палаты.

Батурлинов лежал на спине и смотрел на Лилю так, словно хотел навсегда запомнить ее такой, какой она была сейчас: заплаканная, одновременно счастливая и несчастная. Она верит деду, вернее, хочет верить, что все будет хорошо. И тут же где-то рядом с надеждой стыла в душе Лили тревога: перенесет ли он свою болезнь?

И это волнение было прочитано Батурлиновым.

Лиля села на стул, стоявший рядом с кроватью.

— Прямо с самолета?

— Да.

— Устала?

— Нет.

— Ты должна хорошенько отдохнуть…

Говорить Батурлинову было трудно. И это Лиля видела.

— Тебе что-нибудь принести? — спросила она и тут же поняла нелепость своего вопроса.

Батурлинов улыбнулся:

— Пока ничего не нужно. Настаиваю только на одном…

— На чем?

— Чтоб ты верила. Мне от этого будет легче. Будет все хорошо, — Батурлинов, смежив веки, некоторое время молчал, потом тихо проговорил: — Я еще нужен… Нужен тебе… Людям…

Вчера вечером директор школы сообщил Шадрину, чтобы он сегодня утром к десяти часам прибыл в райком партии к инструктору Паршину, имея при себе партийный билет. Причины вызова не знали ни директор, ни секретарь парторганизации школы.

Спал Шадрин тревожно. В голову лезла всякая чертовщина. Напряжение неизвестности передалось и Ольге. Во втором часу ночи, чувствуя, что Дмитрий не спит, вздыхает и ворочается с боку на бок, она встала, включила ночник и принесла Дмитрию таблетку димедрола:

— Прими. Даже детям врачи рекомендуют, когда те плохо спят. А вообще зря ты накручиваешь. Может, какое-нибудь небольшое партийное поручение.

Дмитрий принял таблетку. Но и после нее не засыпал долго. А когда проснулся — в окно бил ослепительный сноп солнца. Часы показывали половину восьмого.

— Твоя таблетка с наговором. Уснул, как провалился в облако.

Ольга хлопотала с завтраком.

— Голова не болит?

— Светла и легка, как тополиный пух.

За завтраком Ольга видела, что ест Дмитрий как-то механически, словно выполняет обязательный ритуал, а сам думает об одном: «Зачем?.. На что я понадобился?»

Успокоился Шадрин только тогда, когда, предъявив партбилет вахтеру, поднялся на третий этаж и нашел комнату, в которой находился инструктор Паршин.

Вместо живой кисти правой руки на папке перед ним на столе лежал в черной перчатке с негнущимися пальцами протез. Через всю правую щеку Паршина тянулся лиловатый шрам. «Рубануло осколками», — подумал Шадрин, вглядываясь в лицо инструктора. Один лишь вид Паршина, его просветленная улыбка и через стол протянутая для пожатия левая рука сразу же успокоили Дмитрия.

— Слышал, слышал я о вас, Дмитрий Георгиевич!.. Почему-то даже представлял вас вот именно таким.

— Что же вы обо мне слышали: хорошее или…

— Только хорошее! На прошлой неделе на бюро райкома слушали отчет заведующего роно. Ваше имя упоминалось добром. И не раз. Правда, случилось так, что никто из членов бюро, к нашему стыду, никогда не изучал ни логику, ни психологию. Наверное, мудреная наука?

— Как и всякая наука, если в нее нырнуть поглубже.

— Что верно, то верно, — неопределенно ответил Паршин, и лицо его как-то сразу стало угрюмее. — Наверное, и не догадываетесь, зачем пригласил вас?

— Ломаю голову со вчерашнего вечера, — сдержанно ответил Шадрин.

— Затевается, Дмитрий Георгиевич, огромное дело. Дело государственных масштабов! И вам, как бывшему фронтовику-разведчику, да к тому же юристу, хотим поручить ответственное задание.

Паршин встал и, припадая на правую ногу, подошел к географической карте, висевшей на стене, провел по ней ладонью слева направо, словно сметая невидимую пыль.

— По всей стране… от Бреста и до Владивостока, — черный протез кисти скользнул по карте слева направо, потом сверху вниз, — от Мурманска и до Памира, в городах и селах, на заводах и фабриках, в учебных заведениях и в государственных учреждениях… стихийно, без всякого нажима сверху, сами собой, как результат проявления революционного инстинкта народа, создаются добровольные дружины по борьбе с хулиганством, пьянством и прочими безобразиями. В эти народные дружины идут рабочие, служащие, студенты… Идут даже старики, кто когда-то держал оружие и кому дороги тишина и порядок родного города или села, — припадая на правую ногу, Паршин подошел к столу, ловко достал левой рукой из пачки сигарету, размял ее и, прижав к столу протезом спичечный коробок, зажег спичку. Прикуривая, он пристально смотрел на Шадрина, словно взвешивая: справится ли тот с заданием, которое он хочет поручить ему. — Теперь, думаю, догадываетесь, зачем я пригласил вас? Вас, боевого фронтовика, под началом которого… — Паршин осекся, словно что-то припоминая или подсчитывая в уме: — Сколько старшеклассников слушают ваши уроки по логике и психологии?

— Более двухсот. А если точно — двести восемьдесят три человека.

— Ого!.. Это же целая стрелковая рота здоровых парней, готовых, судя по вашему авторитету у них, пойти за вами в огонь и в воду. Да, да, не скромничайте, нам многое известно.