Пока Дмитрий делал приписку, майор развернул пакет с деньгами, сосчитал их и, дождавшись, когда Шадрин закончит писать, пододвинул ему сотенные бумажки:

— Запишите, пожалуйста, номера денежных знаков и год выпуска. Деньги возьмите, они вам сегодня могут пригодиться.

— Зачем?

— Ровно в девятнадцать ноль-ноль сядьте за тот же столик в «Савойе», за которым вы сидели вчера.

— Я этого не хочу! — в голосе Шадрина прозвучала решительность.

Майор закурил, встал и прошелся по комнате. Не глядя на Шадрина, он о чем-то сосредоточенно думал, что-то решал. И не торопился с решением.

Высокий, поджарый, светловолосый, он чем-то напоминал Дмитрию скандинавских рыбаков, которых Шадрин видел на картинах прибалтийских художников: лицо загорелое, обветренное, взгляд по-небесному голубой и открытый, линии рта, на уголках которого залегли глубокие складки, говорили о характере решительном и непреклонном. Даже в манере подносить ко рту сигарету, глубоко затягиваться и выпускать дым проступали твердые мужские начала.

Майор остановился и строго посмотрел на Шадрина:

— Вы коммунист?

— Да.

— Значит, мы найдем общий язык.

— Готов быть полезным.

— Мы должны знать, чего хотят от вас ваши новые друзья. Вы юрист, я тоже. Мы должны легко понять друг друга.

— Я слушаю вас.

Майор подошел к столу и перевернул открытку, на которой было написано: «Завтра, в 19.00 за тем же столиком. Гарри».

— На это приглашение вы должны ответить визитом. Ровно в девятнадцать ноль-ноль вы сядете за вчерашний столик. Эти деньги, — майор положил свою длинную кисть на стопку сотенных бумажек, — в вашем распоряжении. Считайте, что они даны вам для дела. Угощайте щедро. Может случиться, что ваши друзья вам этого не позволят. Для них это не тот случай, чтобы пить на деньги своего будущего подшефного. Ясно одно — вы им нужны. А вот зачем?.. В застольном разговоре дайте понять, что вы мало зарабатываете, что с трудом Сводите концы с концами. Только сделайте это тонко. Перегнуть здесь — значит вызвать подозрение. Полагаюсь на ваш житейский опыт и юридическое образование. Главное — вам нужно узнать, что от вас хотят, чем вы можете быть им полезны. На любое предложение сразу не говорите ни «да», ни «нет». Просите срок на обдумывание. Но пусть считают, что хотя вы и колеблетесь, в душе согласны с ними сотрудничать, только боитесь. Пейте осторожно, чтобы трезво и ясно мыслить! Совсем не пить нельзя. Пока все, — майор сел в кресло, завернул в пакет деньги и протянул их Шадрину. — А вчера вы были хороши. Нельзя так.

— Откуда вы знаете?

Майор улыбнулся. Это была первая улыбка, осветившая его строгое лицо. В этой улыбке Дмитрий прочитал: «Молодой человек, по роду работы нам приходится знать и видеть гораздо больше, чем это кажется со стороны…» Однако, взглянув на часы, майор сказал другое:

— Итак, товарищ Шадрин, к делу! Вы нам можете помочь. Завтра утром жду вас в этом кабинете ровно в девять ноль-ноль, — встал и крепко пожал Дмитрию руку: — Желаю удачи.

Чувствуя на своей спине взгляд майора, Дмитрий, уже взявшись за ручку двери, остановился и повернулся:

— Больше никаких поручений не будет?

Майор долго смотрел на Шадрина, потом вышел из-за стола, вплотную подошел к нему и тихо спросил:

— Фронтовик?

— Да, — твердо ответил Шадрин.

Взгляд майора на этот раз был суровым. Его небесную голубизну словно чем-то затуманило.

— Тогда четко помните: сегодня вы пойдете на встречу с теми, кого мы не добили в сорок пятом!

— Как?! — во взгляде Шадрина взметнулся испуг. — Американец и румын?..

— Они такие же румын и американец, как мы с вами китайцы.

Шадрин хотел что-то сказать, но майор перебил его:

— Два ваших вчерашних друга за несколько месяцев до встречи на Эльбе сумели капиталы, награбленные в России, перевести в швейцарский банк.

— Так в какой же стране они живут сейчас? — спросил Шадрин, чувствуя, как щеки его обожгла волна прилившей крови.

— Это для нас сегодня не имеет значения! Они свои гнезда свивают в странах, где неонацистам и фашистам сейчас всего удобнее разрабатывать планы реванша, — майор помолчал, глядя на растерянное лицо Шадрина, и глухо спросил: — Теперь вам понятно, как нужно вести себя сегодня с вашими вчерашними друзьями?

— Понятно, — еле слышно ответил Дмитрий.

— То, что я сообщил вам сейчас, — в высшей степени секретно. Вы должны нам помочь.

…Казалось, все было по-прежнему на шумном и колготном Кузнецком мосту: спешили люди, двигались машины, дворничиха в белом фартуке мела тротуар, крепконогая девушка, высоко подоткнув юбку, мыла толстое витринное стекло магазина… И все-таки все было не так, как полтора часа назад, когда Шадрин подходил к подъезду дома, где находилась приемная МГБ. В этот дом он шел словно грешник на исповедь, после которой, как он предполагал, выйдет успокоенным, очищенным, готовым понести любое наказание за свой вчерашний опрометчивый поступок в ресторане. А вышел совсем не таким. Он почувствовал себя ядром в заряженной пушке. Теперь он не шел, а почти бежал. «Ишь вы! Эльба! Встреча на Эльбе… Я вам покажу, сволочи, как покупать солдата! Думал ли ты когда-нибудь, что судьба будет подбрасывать тебя, как детский мячик? Позавчера ты был следователем прокуратуры, вчера — лаборантом в институте, а сегодня… Сегодня ты — смертельная наживка, на которую должна клюнуть матерая фашистская щука».

Ровно в семь вечера Дмитрий вошел в «Савой» и прошел к условленному столику. На белоснежной скатерти стояла белая пластмассовая табличка «Стол заказан». Шадрин хотел сесть за соседний стол, но к нему подошел вчерашний официант и, слегка поклонившись, сообщил, что стол заняли его друзья, которые только что звонили из номера и просили несколько минут подождать.

Официант снял со стола табличку и пригласил Дмитрия сесть.

Чтобы сделать приятное своим новым «друзьям», Шадрин решил заказать кое-что до их прихода:

— Бутылку коньяку, кофе и яблоки… Остальное, когда придут товарищи.

— Все уже заказано. — Официант посмотрел в блокнот: — Есть коньяк, есть фрукты, есть черный кофе… Прикажете, пока ждете товарищей, что-нибудь подать?

— Коньяк и яблоки.

С самого утра у Дмитрия болела голова. За целый день он не прикоснулся к еде: от одной мысли о ней его поташнивало. Теперь же, спустя почти сутки после вчерашнего ужина, Дмитрий ощущал голод, поэтому решил до прихода Альберта и Гарри выпить рюмку коньяку и съесть хоть яблоко. Но не успел официант поставить на стол коньяк, как в зале появились вчерашние «друзья» Шадрина. Что-то дрогнуло в душе Дмитрия. Он через силу улыбнулся и встал, чтобы поздороваться с ними за руку.

Улыбка Гарри по-прежнему была просветленной и простодушной.

— Трещит голова? — спросил Гарри и рассмеялся. — Какое великолепное слово у русских — «трещит».

— Трещит… — ответил Дмитрий. — Да еще как! Даже не помню, как вы довезли меня вчера до дому. Больше так пить нельзя… Это нехорошо.

— О! Хорошо, хорошо!.. — воскликнул Гарри. — Я проехал много стран, а такого коньяка нигде не встречал. Армения! — он постучал золотым перстнем по этикетке, на которой красовались золотые медали.

Сразу же после первой рюмки Дмитрий почувствовал себя лучше. Потягивая через соломинку пунш, он смотрел на Гарри и удивлялся: «Какое самообладание! Какое актерское мастерство! Со стороны можно подумать, что это честнейший и благороднейший человек! Одна улыбка покоряет. А ведь волчище!.. Фашист!..»

Шадрин рассказывал, как утром он тщетно силился припомнить все, что было после ресторана, как понравились ему открытки, но деньги…

— Как очутилась у меня тысяча рублей?

Гарри пододвинул Дмитрию блюдечко с красной икрой:

— Просто поделились с вами. Когда не будет у нас — мы охотно, в знак дружбы, примем их от вас. Будем считать, что, когда разбогатеете, вернете с процентами.

После второй рюмки коньяка Гарри принялся хвалить русскую кухню, тут же, словно между прочим, слегка поругивал медлительность обслуживания в московских ресторанах, очень жалел, что невеста Альберта сегодня задерживается на каком-то собрании в своем министерстве. Гарри, поклонник советского балета, принялся расхваливать Галину Уланову, равной которой нет балерины во всем мире…