Домой Лиля добралась совсем обессиленная.

Первое, что бросилось в глаза, когда она вошла в комнату, была плоская холодная грелка, лежавшая на подоконнике. Таня сидела на кровати рядом с отцом и рассматривала картинки в детской книжке. Увидев Лилю, она спрыгнула на пол и кинулась ей навстречу.

Гостинцев Лиля не принесла. Забыла.

— Денег нет, Танечка, — Лиля с детской наивностью развела руками. — Пошла и забыла захватить деньги.

Лицо Тани стало грустным. Губы ее обиженно оттопырились.

Весь вечер Лиля двигалась и говорила, точно в полусне. Чувствуя за собой вину, она боялась встретиться взглядом со Струмилиным. Молча налила горячей воды в грелку, поднесла к кровати:

— Прости, Коля, я совсем забыла тогда…

Струмилин взял грелку и поблагодарил Лилю. Она хотела помочь ему изменить положение, но он отстранил ее:

— Я сам.

После просторной и богатой квартиры Светланы неуютная бедная комната Струмилина показалась Лиле еще более жалкой. В старом рассохшемся буфете, который к Струмилину по наследству перешел от бабушки, стояли ряды дешевой посуды. Между разнокалиберными стеклянными рюмками и бокалами вразброс лежали вилки и ножи из нержавеющей стали. Рядом с чашками стояли пузырьки с какими-то микстурами, коробочки с таблетками и порошками. Из старенького дивана, на котором спала Лиля, выпирали круглые пружины.

— Как подруга? — спросил Струмилин.

— Спасибо. Встретила хорошо. Только что из Парижа. Привезла мне хороший подарок. Посидели, поболтали. Что тебе сделать на ужин?

— Буду есть все, что подашь.

Струмилин болезненно улыбнулся. Лиля знала, что так он улыбается лишь тогда, когда на душе у него бывает особенно тоскливо.

С волнением набирал Шадрин номер телефона своего студенческого друга Зонова, который вчера позвонил Ольге и просил ее, чтоб Дмитрий срочно связался с ним.

Трубку сняла секретарша. Она попросила минутку подождать — начальник ее разговаривал по другому телефону. Долгой показалась Дмитрию эта минутка. Но вот наконец в трубке зазвучал знакомый голос. То, чего Шадрин больше всего боялся, не случилось. Зонов не зазнался, не заважничал, как некоторые другие, с кем Дмитрий когда-то сидел рядом на лекциях и на семинарах. Тот же раскатистый и неудержимый звонкий смех и искренние восклицания: «Сколько лет — столько зим!», «Где ты сейчас, старина?», «Давай, бери такси и — аллюр три креста!»

Как и в студенческие годы, Зонов безобидной уральской скороговоркой шутливо выругался и сказал, что у него к Дмитрию есть разговор далеко не телефонный.

Через час Шадрин уже был в просторном вестибюле Министерства высшего образования. Не успел он подойти к вахтеру, как увидел Зонова, сбегавшего по широкой лестнице навстречу. И хотя Зонову в солидном положении руководящего работника неприлично было на глазах у почтенных серьезных коллег и подчиненных по-ребячьи выражать свой искренний восторг, он все-таки не выдержал и, загородив дорогу идущей сзади него солидной женщине, широко раскинул руки:

— Наконец-то! А я уж думал, что ты забронзовел!

Крепко сжимая в своих руках плечи Шадрина, Зонов улыбался все той же открытой, юношеской улыбкой, какой она была шесть лет назад, в первый год студенческой жизни.

— Идем!.. — он потянул Дмитрия за руку, стараясь поскорее скрыться с глаз снующих взад и вперед инспекторов и посетителей.

Раскрывая дверь своего кабинета и пропуская перед собой Дмитрия, Зонов многозначительно бросил секретарше:

— У меня минут на двадцать будет небольшое совещание. Побереги нас от звонков.

Секретарша понимающе улыбнулась своему молодому начальнику, который был всего года на два, на три старше секретарши, и, пристально смерив Дмитрия почтительным взглядом, села на свое место.

Только теперь Шадрин понял, что изменилось в Зонове. Он заметно раздобрел, порозовел лицом и приобрел тот солидный и степенный вид ответственного работника, по которому можно было судить, что служба у него идет успешно.

В бытность студентом Зонов не износил ни одного хорошего костюма. Как и Шадрин, он с горем пополам перебивался на стипендию да на случайных копеечных приработках в массовках на «Мосфильме», разгружал осенью вагоны с картошкой и арбузами, последние два года подрабатывал в Госстрахе.

Вспомнив один курьезный случай с Зоновым, Шадрин рассмеялся.

— Что смеешься? — спросил Зонов, приглаживая ладонью густые темные волосы.

— Вспомнил, как ты однажды набрел на квартиру народного артиста Барханова. Здорово ты напугал суеверного старика, когда предложил ему на случай неожиданной смерти застраховать жизнь.

Теперь смеялся Зонов. В его памяти живо всплыл первый день работы в Госстрахе и поглупевшее, испуганное лицо человека, который никак не мог понять, почему он может случайно умереть. Георгий же, узнав в пожилом мужчине известного артиста Барханова, тоже растерялся и, словно оправдываясь, неуверенно бормотал: «Ну, знаете… Всякое может случиться… Под трамвай можете попасть, когда на работу едете… А шпана?.. Вы знаете, сколько ее развелось? Всякие бывают случаи. А то и… чего доброго — разрывчик сердца… В наш-то век стрессов… Умирают часто! Особенно артисты и писатели. Вот, к примеру, недавно скоропостижно скончался комик Перепелкин!»

Такой напор агента Госстраха еще больше насторожил и испугал артиста. Он молча открыл дверь и, взглядом показав Зонову на выход, учтиво извинился и объяснил, что человек он хоть и не очень старый, но суеверный и скоропостижно умирать пока не собирается, а если застрахует жизнь, то, зная свой мнительный характер, все время будет ходить и думать о смерти.

Как только захлопнулась дверь, Георгий понял, что наговорил глупостей, что агитировать нужно было бы тоньше, не пугать кладбищем. Вниз по ступенькам он почти сбежал, преодолевая каждый лестничный пролет за три-четыре прыжка. А вечером, в общежитии, рассказал товарищам о своей неудачной встрече со знаменитым артистом.

— Я и сейчас, как увижу его по телевизору или услышу голос по радио, так вспоминаю эту историю, — сказал Дмитрий.

— Это еще что! Были случаи похлеще. Однажды некая важная особа чуть ли не напустила на меня овчарку — насилу ноги унес, — сквозь смех проговорил Зонов. — Оказывается, накануне, примерно за неделю до моего прихода, квартиру этой старухи обокрали. С тех пор ей в каждом незнакомом посетителе стал мерещиться вор. Это был мой последний день работы агентом Госстраха! Отремонтировал порванные псом штаны и дал себе зарок: ни с Госстрахом, ни со знаменитостями больше не иметь дела.

Перед Зоновым затрещал телефон. Он снял трубку, и лицо его мгновенно преобразилось: из открыто-простодушного оно сделалось сосредоточенным, непроницаемым. Он отвечал односложно: «Да… Да… Хорошо…»

Положив трубку, протер платком очки:

— Министр. Завтра коллегия. Сегодня придется посидеть до полуночи, — и посмотрел на часы. — Не обижайся: давай говорить, как американцы. Время — деньги. Чем могу быть полезен?

Дмитрий вкратце рассказал о своих делах и протянул сверток с документами.

Пробежав глазами заполненные анкетные графы, Зонов дольше, чем на других, остановил внимание на графе, где было сказано, что жена Шадрина привлекалась к суду.

— Да, этот пункт анкеты как капля дегтя в бочке меда. Кадровика-перестраховщика он может насторожить.

— Не обласкали и характеристикой, — Дмитрий положил перед Зоновым характеристику.

Георгий внимательно прочитал ее, встал, прошелся по кабинету:

— Есенин в одном из своих стихов такую ситуацию выразил одной строкой, но очень образно: «Скатилась со счастья вожжа…»

Дмитрий вздохнул и горько улыбнулся:

— Ты еще ныряешь в поэзию. Мне сейчас не до нее. Мне нужна работа. Работа по душе.

— А лучше всего — по специальности, — поправил Зонов. — Ты что, думаешь, мне легко было оторваться от философии и права и впрячься в оглобли этой громоздкой канцелярской телеги? Я тоже многое в жизни делал с душой. С душой воевал, с душой писал стихи, с душой занимался наукой, всей душой любил бездушную девушку… А вот теперь у меня — работа… Ответственная работа! И только потому, что она ответственная, что она государственная, что мне часто, очень часто приходится решать судьбы людей, я стараюсь… даже очень стараюсь делать все с душой. Что ты скажешь на это?