Шадрин еле сдерживался, чтобы не пнуть ботинком в омерзительно-красное лицо шофера, который не выпускал из рук гаечного ключа.

— Лежи!.. — процедил Дмитрий сквозь зубы, когда шофер сделал движение, чтобы встать. — Брось ключ!.. — приказал он, приподняв правую ногу и угрожая опустить ее на лицо распластанного хулигана.

Тот разжал руку, и Дмитрий носком ботинка отшвырнул гаечный ключ в сторону.

— Вставай!..

Озираясь по сторонам, Шофер неуверенно, точно каждую секунду ожидая нового удара, встал. Руки его расслабленно висели вдоль туловища.

Шадрин решил пойти на хитрость. Он вспомнил, что в нагрудном кармане его ковбойки рядом с паспортом лежит старое, давно просроченное удостоверение следователя районной прокуратуры города Москвы. Оно уже было недействительно, но Дмитрию жаль было его выбрасывать, хранил как память. Достав удостоверение, он показал его шоферу:

— Вы имеете дело с оперативным работником прокуратуры! Ваши документы?

Трясущимися пальцами шофер достал из кармана замасленной куртки паспорт и предъявил Шадрину. Тот внимательно перелистал его и вернул владельцу.

— Так вот, гражданин Семкин, приказываю вам немедленно погрузить тележку с дровами в кузов, старика посадить в кабину и доставить домой!

— Куда доставить его, гражданин начальник? — дрожащим голосом спросил Семкин, застегивая карман пиджака.

— На разъезд! — Дмитрий показал рукой в сторону железной дороги. — Ремонт тележки пойдет за ваш счет. Старика завтра же отправляю на Судебно-медицинскую экспертизу, и если комиссия найдет увечье, придется возбудить против вас уголовное дело. А вам, гражданин Семкин, это совсем некстати. По какой статье имеете судимость?

— По семьдесят четвертой, — осипшим голосом ответил Семкин, переминаясь с ноги на ногу. — Гражданин начальник… что касается старика, я с ним… договорюсь. Тележку я ему сделаю новую. Только вы, гражданин начальник… не возбуждайте дело…

— Быстрее везите старика, а там посмотрим! — приказал Шадрин и, повернувшись, пошел в сторону бригадного стана. Он все еще не мог остановить в себе внутреннюю дрожь. Пальцы его рук мелко тряслись и никак не могли ухватить папиросу. Его подмывало оглянуться, но он сдерживал себя: не хотелось показать шоферу, что он, следователь прокуратуры, не до конца уверен, что приказ его будет выполнен немедленно. И все-таки, перед тем как свернуть за колок, он оглянулся. Взвалив на грудь тележку, Семкин толкал ее в кузов машины, а старик бросал туда длинные березовые чурки.

…Обед в бригаде кончился. Повариха мыла посуду. Ребятишки играли под навесом в чехарду. Окомелок хвоста Евлашихи то и дело пружинисто взлетал, сгоняя присосавшегося к худому крупу паута.

— Зря, Егорыч, ноги по такой жаре бил, — сказал старик Трепезников, сматывая веревочные вожжи.

— Почему?

— Председатель только что укатил в район. Сказывал, дня три будет преть на каком-то совещании, кажется насчет уборки.

— Как же я с ним разминулся?

— А он зимником поехал, там ближе. Нонешнее лето Юдинские болота начисто пересохли. Ездим прямиком.

— А бригадир где?

— Тоже с ним укатил. Этот приедет завтра.

— Кто же остался за старшего?

Старик ухмыльнулся:

— А старших двое всего-навсего осталось.

— Кто же это?

— Евлашиха да я. Она — генерал, а я — ее альдинарец, — довольный своей остротой, дед Трепезников мелко-мелко захохотал; его выцветшие маленькие глазки сверкнули из-под очков веселыми искорками.

Дмитрий прошел под навес. Ребятишки бросили играть в чехарду и, настороженно притихнув, внимательно рассматривали незнакомца.

— Вам кого, дядя? — спросил тот, что побойчей, рыженький, в выгоревшей красной рубахе.

— Я хотел повидать председателя или бригадира…

— А они только что уехали в район, — почти хором ответили ребятишки, не дав Дмитрию договорить фразы.

— Попить у вас есть?

Ребятишки со всех ног бросились к кадке с водой, но честь напоить незнакомого гостя выпала рыженькому, в красной рубахе.

— А вы откуда, дядя? — спросил он, подавая Дмитрию ковш с водой.

— Из района.

— Проверять? — не давая Дмитрию опомниться, почти допрашивал рыжий.

— Так точно.

— А-а-а, — протянул рыженький, почесывая правой ногой левую. — Я сразу догадался, что вы проверять приехали.

После обеда мужики запрягли лошадей в косилки и уехали со стана. Вслед за ними отправились копнить сено бабы. Пришпоривая голыми пятками бока исхудалых лошадей, покинули бригадный стан и ребятишки-копновозы. Стан сразу словно вымер. Остались одна повариха да дед Трепезников, который, как и раньше, до войны обедал последним.

Почти совсем беззубый, он ел медленно, перекатывая с десны на десну размоченную в похлебке ржаную корку.

— Ты бы, парень, отдохнул с дороги. Поди, чай, натрудил ноги-то. Десять верст по такой жаре да с непривычки — дело не шутейное. Иди в избу, там прохладно, прикорни часок-другой, а под вечер, по холодку, — домой. Сам-то будет только через три дня, а то и до понедельника не жди. С ним это бывает.

— Спасибо, дедунь. Оно и верно, что отдохнуть надо, ноги страсть как гудят. Давно постольку не ходил.

— А ты где сейчас работаешь-то, Егорыч? — шамкая беззубым ртом, спросил старик.

— В Москве.

— Это кем же? Поди, в больших начальниках ходишь?

— Всяко приходится.

— Оно и видать… — старик почесал свалявшуюся бороду. — А Евлашиху-то сразу узнал.

— Ну как же не узнать. На лбу у нее такая отметка, что из тысячи узнаешь.

Дед ребром ладони смел на край стола хлебные крошки, стряхнул их в другую и ловко бросил в рот.

Дмитрий прошел в избу. Там стоял холодок. Все те же, что до войны, нары по стенам. На них душистое сено. В изголовьях — подушки, котомки… Дмитрий огляделся, закурил. Через единственное маленькое оконце, выходящее на березовый лесок, свет скупо проникал в избу. «А может быть, это и хорошо. В полумраке отдыхать лучше», — подумал Дмитрий. Заплевав окурок, он разулся, поставил ботинки так, как их ставят солдаты в казармах, и лег на нары.

Заснул быстро, словно провалился в мягкую душистую прохладу. А через три часа (хотя ему показалось, что он только закрыл глаза) Дмитрий услышал за окном тарахтенье мотоцикла. «Может, бригадир вернулся?» — подумал он, не открывая глаз.

Но это был не бригадир. Это был Сашка Шадрин.

Положив на плечо Дмитрия руку, он тихо будил его:

— Митя, вставай… Слышишь, вставай.

Дмитрий открыл глаза:

— Ты как здесь очутился?

— Поедем домой.

— Зачем?

— Семен Реутов просил срочно зайти к нему. Завтра утром уезжает в командировку. Надолго.

Дмитрий обулся. Молча выкурили братья по папиросе. Молча вышли из избы.

Прощаясь с дедом Трепезниковым, Шадрин сказал:

— Ну, дед, живи еще сто лет. Да за Евлашихой посматривай.

Старик что-то ответил, но Дмитрий не расслышал его слов, они потонули в тарахтенье мотоцикла.

Выехали на большак. Сашка сразу же свернул на незнакомую проселочную дорогу.

— Ты куда это?

— Поедем через Барабаши.

— Зачем такой крюк?

— Так нужно. Так советовал Семен.

Встречный тугой ветерок, настоянный на скошенном разнотравье, приятно холодил лицо, врывался за ворот рубашки, льдисто скользил под рукавами. Еще холоднее было на душе…

— Да, брат, невеселую ты мне историю поведал, — помолчав, сказал Семен Реутов и пододвинул поближе к Дмитрию сковородку с яичницей. — Не думал я, что скатится у тебя со счастья вожжа. Хорошо, что в МГК глубже копнули. А если бы решение райкома оставили в силе — пиши пропало. Что теперь думаешь делать? Зачем приехал?

— Думаю поступить работать.

— Куда? — Семен выжидательно посмотрел на Дмитрия.

— Разве на селе мало дел? Школа, редакция, детдом…

Семен ухмыльнулся:

— Что ты будешь делать с дипломом Московского университета? Прокурор здесь есть, да тебя и не поставят; судьи выбраны и работают неплохо. Штаты учителей укомплектованы. Лектором в райком с выговором не возьмут. Что же остается? Крутить в типографии печатную машину?