3. В случае смены президентов (королей), премьеров и военных министров новый кандидат на пост президента (короля), премьера и военного министра не получает всей полноты власти до тех пор, пока не присягнет миру в своей отрешенности от войны.

4. ВЕЛИКАЯ ПРИСЯГА МИРА должна походить на солдатскую присягу и заканчиваться: «Если я нарушу эту свою святую клятву, то пусть меня постигнет суровая кара». Этой карой должна быть высшая мера наказания.

5. Подробный текст ВЕЛИКОЙ ПРИСЯГИ МИРА должен быть разработан особой редакционной комиссией при Организации Объединенных Наций. Текст должен предусмотреть конкретные обязанности в деле сохранения мира, налагаемые на президента (короля), премьера и военного министра.

6. Одним из пунктов ВЕЛИКОЙ ПРИСЯГИ МИРА должно быть условие, диктующее, что все виды вооружения, имеющиеся в распоряжении государства, должны быть подчинены только военному министру и ни под каким предлогом, ни в какой мере не могут быть распылены (в целях конспирации) по другим ведомствам и министерствам, которые, согласно своему назначению, не призваны решать вопросы военного характера.

7. Строгое исполнение ВЕЛИКОЙ ПРИСЯГИ МИРА президентом (королем), премьером и военным министром сможет предотвратить те нежелательные последствия, которые рано или поздно могут вызвать военную катастрофу.

Идея ВЕЛИКОЙ ПРИСЯГИ МИРА, которую дают народам президенты (короли), премьеры и военные министры всех великих и малых государств, станет тем первым сдерживающим началом, которое снимет дежурную руку с рубильника ядерного оружия.

Солдат, призванный защищать Отечество, перед тем как получить оружие, клянется в верности Родине и Оружию. Президент (король), премьер и военный министр — те же солдаты нации. Заступая на свои высокие посты, они тоже, как и солдаты армии, должны давать великую клятву своему Отечеству и Миру, что цель их жизни — служение миру.

Товарищ Сталин!

Я — рядовой член партии. В прошлом — фронтовик. Я знаю, что такое война. Видел, как от ран умирают люди.

В беседе с Джавахарлалом Неру вы сказали, что мир может быть сохранен и упрочен, если народы мира возьмут в свои руки дело сохранения мира. Я верю в силу народа. Но силу эту иногда бросают, как пушечное мясо, на убой. Ждать, пока этот народ организуется и не будет выполнять волю правительства, — это нереально. Война может начаться по воле отдельных личностей, стоящих у власти. Так не лучше ли вначале лишить права развязывания войны тех, кому подчиняется народ. Сам народ войну никогда не развяжет.

Как рядовой гражданин Страны Советов, как коммунист, я предлагаю идею ВЕЛИКОЙ ПРИСЯГИ МИРА в качестве реального средства предотвращения войны.

Дмитрий Шадрин».

Вкладывая копию письма в конверт, в котором оно хранилось, Дмитрий обнаружил в конверте четвертушку белого листа. На нем почерком Ольги было написано:

И чуть ниже крупными буквами приписка: «Милый! Умница ты моя! Как я люблю тебя, солдат Шадрин!»

Дмитрий подошел к спящей Ольге. Ему так хотелось поцеловать ее, но он побоялся ее разбудить. На лице Ольги лежала тень тревоги и печали, с которой она заснула.

«Мое послание до него уже никогда не дойдет. Оно опоздало. Его прочитают в отделе писем, автора назовут графоманом, алхимиком. Может быть, даже посмеются». От этой мысли на душе у Шадрина стало горько. Он вернулся к столу, выключил настольную лампу и встал у окна. Над черными рогатульками голых тополей, освещенных уличным фонарем, искристо белели электрические провода. Ночь была тихая, лунная.

«Спать! Спать!.. Утро вечера мудренее», — убеждал себя Дмитрий, ложась в постель. Но сон не шел. Из головы не выходило письмо Ольги. «Жизнь Сталина в опасности… Я совершенно разбита…»

Умер Сталин…

Черной молнией пронеслась эта весть по всем меридианам и параллелям земного шара. Равнодушных не было. Одни искренне скорбели, другие (немало было и таких) втайне ликовали. Росли тиражи газет. Все рации мира, пожалуй, никогда не работали на такой мощности, как в этот день. Иностранные журналисты, аккредитованные в Москве, сбивались с ног, выискивая малейшие факты, которые можно было бы истолковать как выражение русского оптимизма в минуты великого траура. Столица утонула в черно-красных полотнищах и траурных флагах. Из репродукторов неслись душераздирающие мелодии Шопена. Их сменяли наплывы «Грез» Шумана.

Смахивая ладонью слезу, плакала старая дворничиха, разметая нападавший за ночь снежок. Шмыгала носом молоденькая почтальонша, опуская в почтовый ящик «Правду» с черной каемкой вокруг портрета Сталина.

Дмитрий развернул газету. С первой страницы на него все тем же властным и чуть-чуть прищуренным взглядом смотрел Сталин. В какое-то мгновение по спине Шадрина пробежали мурашки. «Такие и в гробу остаются вождями… Такие не умирают. Они просто уходят на покой. Уходят физически. Мысли их и дела их неподвластны смерти. Случилось то, что рано или поздно должно случиться. У других это бывает раньше. А он из тех, кого в жизни не обходили ни счастье, ни удача… Он славно пожил…»

До школы Шадрин добрался с трудом. Улица Горького была запружена людьми, милицейскими машинами, цепями солдатских кордонов. Но ничто: ни солдатские цепи, ни плотные коридоры милицейских машин, оставленных впритирку друг к другу, не в силах были сдерживать лавину человеческой скорби и желания взглянуть на человека, которого десятилетия видели только на портретах да в праздничные дни на трибуне мавзолея.

Занятий в этот день в школе не было. В классах из тридцати-сорока человек к началу уроков явилось восемь-десять, да и те, узнав, что школа почти пустая, незаметно улизнули.

Директор поручил Шадрину дежурить у телефона в учительской, где молча, с потускневшими, заплаканными лицами сидели учителя, не зная, за что приняться. Дмитрий видел, что строгий размеренный ритм жизни испытывает перебои во всем: в привычках людей, в дисциплине труда, в режиме дня.

Олимпиада Диамидовна, старенькая учительница русского языка, поправляя на висках седые прядки, сквозь слезы проговорила, что лучше бы ей умереть, чем такому человеку. Грузный учитель по физике, которого ученики прозвали Казбеком Эльбрусовичем, никогда никого не жалевший и не признающий ни любимчиков, ни отстающих, понуро сидел на старом клеенчатом диване и рассеянно смотрел в пол, о чем-то думая. Шадрин видел, что думы его были невеселые. Может быть, в свои шестьдесят с лишним лет старый учитель впервые размышлял о том, что смерть косит всех без разбора: и сильных, и слабых, и старых, и молодых… Даже Сталин не устоял перед нею. Сталин!.. Не умещались в сознании эти два слова: Сталин и Смерть.

Директор был хмур. Он несколько раз заходил в учительскую, но, ничего не сказав, снова выходил, словно что-то где-то забыв. В двенадцатом часу позвонили из отделения милиции. Сообщили, что ученика восьмого класса Игоря Иванова без сознания увезли на «скорой помощи» в больницу. На вопрос Шадрина: «В чем дело, что случилось?» — ответили: задавили в толпе. И тут же предупредили, чтобы учителя следили за своими учениками и ни в коем случае не пускали их на центральные улицы, где за последние два часа было несколько жертв.

…Сложные и противоречивые чувства теснились в душе Шадрина в день похорон. Закрыв глаза, он сидел неподвижно, и в памяти его одна за другой проплывали картины погруженной в траур Москвы. Он видел процессию, двигавшуюся от Колонного зала до Красной площади. Все идут с непокрытыми головами. Одни плачут, другие отрешенно смотрят куда-то вперед, медленно передвигая ноги. И лишь вездесущие мальчишки, которые глазели на траурную процессию с балконов домов и из переулков, подавали признаки жизни. Шадрину бросился в глаза розовощекий, лет шести, мальчуган, который, широко расставив ноги, стоял на балконе третьего этажа, махал рукой, приветствуя плывущую внизу колонну, и улыбался. И в этой щербатой улыбке было столько жизненного торжества, что на какие-то секунды Дмитрий забыл, где он и куда движется с толпой.