— Слушаю вас.

— Прежде чем принять заказ у меня, обслужите, пожалуйста, моих соседей.

Официант ничего не сказал и, о чем-то подумав, что-то про себя взвесив, направился обслуживать провинциалов за соседним столом.

И вдруг… «Надя! Наконец-то…» По ковровой дорожке меж столиков в сторону Шадрина шла Надя Радыгина. Яркая, стройная, в пышном голубом платье. Взгляд ее, скользивший по столикам, кого-то искал. Дмитрий встал и поднял руку.

Встретившись взглядом с Шадриным, Надя ускорила шаг. К столику она почти подбежала. Глаза ее округлились, вся она лучилась радостью встречи:

— Дима, прости… Я, как всегда, поросенок. Заставила тебя ждать.

— Прошу… — Дмитрий указал Наде на стул рядом.

Надя мельком взглянула на часы и села.

— А где же твой друг?

— Сама удивляюсь. Всегда такой пунктуальный, сегодня что-то опаздывает. Прождала его у входа пятнадцать минут. Но ничего, никуда не денется, если нужна ему — найдет.

— И все-таки ты волнуешься, — сказал Дмитрий, вглядываясь в лицо Нади, которое, как и пять лет назад, дышало здоровьем и светилось счастьем. Черные, вразлет, брови, большие, слегка удивленные синие глаза, чувственный рот и белозубая улыбка…

Надя достала зеркальце, посмотрелась в него, взвихрила локон модной прически, привычно провела по накрашенным губам помадой и с видом, что вот только теперь можно начинать беседу, повернулась к Шадрину:

— Ну, как я? Постарела? Подурнела?

Дмитрий вздохнул и, улыбаясь, смотрел на Надю. В душе у него было разлито спокойное умиротворение.

— Ты все такая же. Время работает на твою молодость и красоту.

Надя кокетливо дернула плечиком, сделала скорбное лицо и, поднеся указательный палец к виску, приблизила голову к Шадрину:

— А это что?.. Не видишь?

— Что я должен там увидеть?

— Седой волос!.. Настоящий седой!.. С серебряным отливом.

Дмитрий рассмеялся:

— Нет, ты неисправима. С тобой и в тюремной камере не пропадешь от тоски.

— А вот он… он, дитя Карпат, этого не понимает, — Надя взглянула на часы. — Видишь — опаздывает. И опять скажет, что задержался в посольстве. Или — спустил задний баллон. — Надя смолкла, и лицо ее стало неожиданно серьезным и немножко грустным. — А вот ты, Димочка, стал как Жан Вальжан. Загорел, задубел, огрубел… Что-то новое появилось в твоем лице.

— Постарел?

— Нисколько! — Надя всплеснула руками. — Ты забронзовел. Как будто из заслуженных артистов перешел в народные. Так модно сейчас говорить. А если на полном серьезе, то тебе с твоим обликом и твоей фактурой можно сниматься в кино.

— В качестве бандита с большой дороги? — пошутил Дмитрий.

— Ну хотя бы в качестве странствующего рыцаря.

Надя старалась не выдавать своего волнения, но Дмитрий не мог не замечать ее тревожного взгляда, который она то и дело бросала в сторону широкой стеклянной двери, ведущей в холл. Альберт все не появлялся.

— Он обязательно придет? — спросил Дмитрий.

— Да.

— Кто он?

— Он румынский журналист. Его зовут Альбертом. Талантливый. Замечательный товарищ. Очень хочет с тобой познакомиться.

— Почему «очень»? — Дмитрий остановил на Наде вопросительно-удивленный взгляд.

— Я ему столько хорошего о тебе наговорила, что он заочно в тебя влюбился. Даже чуть-чуть стал ревновать.

— Ну, это глупо. Так и передай ему. Лучше расскажи, как и где ты с ним познакомилась?

Зная, что с минуты на минуту к ним может подойти Альберт, Надя взглядом окинула полупустующий зал и пододвинулась поближе к Шадрину. Хотела сказать что-то важное, серьезное, но не решалась. Это было видно по ее лицу.

И Дмитрий вспомнил. Однажды, на новогоднем вечере (это было еще на первом курсе), они играли в «почту». Надя была тайно влюблена в него. Дмитрий, совсем не собираясь обидеть Надю, пошутил тогда над ней: в двух своих пламенных и искренних посланиях Надя сделала шесть грамматических ошибок. Дмитрий отметил их красным карандашом и отправил послания обратно. Пристыженная, Надя навзрыд расплакалась и со слезами на глазах выбежала из зала. В тот вечер Дмитрий больше не видел ее. Потом он долго казнился, что так жестоко пошутил над девушкой. Но, к счастью, Надя быстро забыла свои слезы на новогоднем вечере и весной влюбилась в факультетского поэта Павла Ларина, который, в свою очередь, по «закону треугольника», безнадежно, до изнурительной бессонницы был влюблен в Эру Казанцеву.

И Дмитрий, глядя на Надю, подумал: «Все такая же. Щебечет, как птичка божья. И будет всю жизнь такой. Когда-то считала шиком в день выдачи стипендии полгруппы затащить в коктейль-холл, а потом на такси отвезти друзей в общежитие на Стромынке».

Шадрин вспомнил стихи Есенина, которые она однажды в облаке папиросного дыма, клубившегося над столиками, читала друзьям, рдея от выпитого вина:

Потом она долго и звонко хохотала. Это было давно, четыре года назад, в «Звездочке»… И вот теперь Надя сидит перед Дмитрием, такая же юная, заполошная, неуспокоенная.

— Ну что? Что ты молчишь? Вижу, что в душе очередной переполох.

Надя доверительно и покорно улыбнулась, словно ища у Дмитрия защиты:

— Ты понимаешь, Дима… В годы студенчества мы с тобой были хорошими товарищами. Из всех наших ребят ты был мне самым близким человеком. Твое мнение для меня всегда было дорого, — Надя комкала в руках бумажную салфетку. — Ведь я все помню… Помню и те мои две записки, которые ты вернул мне с пометками красным карандашом. Ты поступил тогда жестоко. Я после этого чуть не бросилась под машину. Спасибо Игорю Властовскому, он успокоил меня и проводил домой. Если б в эту новогоднюю ночь ты попался на глаза моему папе, он, наверное, тебя пристрелил бы.

— За что? — Дмитрий сдержанно засмеялся.

— Папа не выносит моих слез. А когда он под утро случайно обнаружил эти две злополучные записки и увидел твои красные поправки, пришел в бешенство. Он рвал и метал, он даже хотел ехать на факультет, чтобы поговорить с тобой.

— Ты у него одна? — тихо спросил Дмитрий.

— Вот в том-то и дело. Любит меня по-сумасшедшему. И чем дальше — тем любовь эта для меня тяжелей.

— Он видел Альберта?

— Один раз.

— И каково его впечатление?

— Он сказал: сердце ему подсказывает, что этот человек, кроме страданий и горя, мне ничего не принесет. У него есть какое-то особенное, необъяснимое чутье на людей хороших и на людей плохих.

— Если в чем-нибудь я могу помочь тебе, то… ради Бога. Я всегда твой друг. — Дмитрий мысленно ругал себя, что слишком холодно встретил старого Друга студенческих лет.

Ресницы Нади опустились темными полукружьями:

— Альберт почти сделал мне предложение.

— Что это значит — «почти»?

— Как тебе сказать… Все зависит от меня. Ты выслушай меня, Дима. Ты много знаешь, много видел в жизни. А ведь я у родителей одна, у меня нет брата, который мог бы посоветовать.

— А родители?

— Полнейший раскол. Отец аж почернел лицом, последнее время на меня не смотрит. Вздыхает, много курит, нервничает…

— А мать?

— Мать на все в жизни смотрит через очки светской курортной дамы, Альберт ей нравится, даже очень нравится.

— А ты? Ты любишь Альберта?

Надя словно ждала этого вопроса.

— Понимаешь, Дима, в жизни, особенно в моей, почти всегда все складывается как-то случайно. Первое Мая мы решили встречать в университете. Я была с подругой. Ты ее не знаешь. И вот там-то, во время танцев, я познакомилась с Альбертом. Мне он показался простым и душевным. Мы много танцевали, смеялись, шутили… Остроумный, веселый человек. — И вдруг Наде показалось, что Дмитрий слушает ее механически, а сам думает о чем-то своем, далеком, не относящемся к ней и Альберту. И она оборвала рассказ. Но Шадрин вскинул голову и жестом попросил продолжать. Надя продолжала.